К.Р. — слова родного художник

Во время одного из выступлений известного в России Московского камерного хора, его руководитель, Владимир Минин отвечая на вопросы из публики, рассказал, что в Публичной библиотеке им. Салтыкова Щедрина в Петербурге он видел ноты написанные офицерами Лейб-Гвардии Преображенского полка.

— Ну скажите, пожалуйста, — тут же прокомментировал Минин — в состоянии ли сегодняшние офицеры у нас писать ноты?
И зал разразился аплодисментами.

Если бы тогда у Минина была возможность более подробно остановиться на затронутом им вопросе о высоком культурном уровне дореволюционного офицерства вообще и офицеров Лейб-гвардии Преображенского полка, в частности, то он безусловно упомянул бы также и о других видах искусства, которые процветали в военной среде того времени, в особенности в столице страны. Вряд ли сегодня в России, да и в эмиграции, к сожалению, тоже, найдет много людей, которым известно, что, например, офицеры другого гвардейского полка — Л.-гв. Измайловского, в конце прошлого столетия (в 1898 году) принимали участие в полностью впервые поставленной в России, в Эрмитажном театре, бессмертной шекспировской „Трагедии о Гамлете, принце датском", в блестящем переводе командира роты Его Величества этого полка, игравшего в пьесе заглавную роль. И вряд ли многим сегодня известно, что этим командиром роты, а затем и командиром Л.-гв. Преображенского полка был никто иной, как Великий князь Константин Константинович, 75-летие кончины которого мы с вами отмечаем на этом нашем XII Съезде.

„Баловнем судьбы" называл себя Великий князь в одном из своих ранних стихотворений:

Я баловень судьбы... Уж с колыбели
Богатство, почести, высокий сан
К возвышенной меня манили цели, —
Рождением к величью я призван.

Да, Великий князь действительно был „баловень судьбы". И вовсе не потому только, что „роскошь, злато, власть и сила" были доступны ему благодаря принадлежности к царствовавшей тогда в России династии. Все это могло быть и у других членов Императорской фамилии. Но у него было еще и то, что не всегда и у всех бывает: Богом щедро одаренная натура и замечательные родители.
Можно с полной уверенностью сказать, что благодаря именно этим двум факторам Великий князь и стал одним из самых выдающихся представителей династии Романовых конца XIX — начала XX столетия.

Отец его, Великий князь Константин Николаевич, был высоко образованным, широких взглядов, с кипучей энергией государственным деятелем эпохи освобождения крестьян, ближайшим сотрудником Царя- Освободителя Александра II. Это он, будучи генерал-адмиралом Русского Императорского Флота, не просто воссоздал наш флот после несчастной Крымской кампании, но и поднял его на одно из первых мест среди морских держав того времени.

Мать Великого князя Великая княгиня Александра Иосифовна, до замужества принцесса Саксен-Альтенбургская, обладала исключительной красотой. (Кстати, Ее Высочество княжна Вера Константиновна, которую мы с вами имеем счастье видеть на нашем Съезде, рассказывала, что ее бабушка Великая княгиня Александра Иосифовна, была настолько красивой, что террорист-поляк, готовившийся совершить покушение на ее мужа Великого князя Константина Николаевича, (кстати, это было далеко не первое покушение на него), отказался от своих преступных намерений, увидев рядом с мужем Великую княгиню, которая к тому же ожидала тогда ребенка. Следует добавить еще, что помимо красоты она обладала также живым умом и редким остроумием.

В этом-то насыщенном государственными, научными, культурными, военными и социальными интересами родительском доме и получили свое развитие незаурядные природные дарования Великого князя Константина Константиновича — будущего государственного деятеля, ученого-востоковеда, президента Императорской Академии Наук, военачальника, генерал-инспектора всех военно-учебных заведений, поэта, переводчика, артиста и композитора.

В дневнике отца Великого князя есть такая запись, сделанная им 19 октября 1882 года: „В Венеции я съедусь с Костей. Он мне будет весьма полезным чичероне, потому что сам артист в душе и в Италии довольно долго — и в 1876 г. (в Неаполе и Флоренции), и в 1881 г. в Риме, и в нынешнем — в Венеции".

Эта короткая дневниковая запись дает нам ключ к уяснению того, как начинался процесс становления великого князя художником родного слова. Во первых, „артист в душе" — это и есть тот Божий дар, в развитии которого огромная заслуга принадлежала его родителям. И во вторых, фраза "В Италии довольно долго" говорит о заграничных плаваниях, которые он совершал в бытность свою на службе в Российском Императорском Флоте и во время которых неизменно бывал в Италии.

И вот, зачатки стихотворного творчества у Великого князя следует отнести именно к этому, так сказать „военно-морскому" периоду его жизни.
Наиболее раннее из дошедших до нас его стихотворений написано им в мае 1879 года в Крыму, очевидно в то время, когда он сопровождал отца, генерал-адмирала, при испытании броненосцев в Черном море. После этого он ушел в короткое заграничное плавание, вернулся, недолгое время прокомандовал ротой Его Высочества Гвардейского экипажа, и затем в сентябре 1880 года на фрегате (крейсере) „Герцог Эдинбургский" ушел в новое заграничное плавание, продолжавшееся около двух лет.

В том же 1880 году Великий князь побывал в Иерусалиме. Посещение Святой Земли оставило в его верующей душе неизгладимый след. И уже сразу по возвращении на судно, свои религиозные настроения он выразил в „звуках арфы золотой", в „святом песнопенье", посвященном скорбящему душой „Псалмопевцу Давиду":

...Не от себя пою я:
Те песни мне внушает Бог,
Не петь их не могу я!...  

"Псалмопевец Давид" было первым опубликованным стихотворением Великого князя. Оно было напечатано в августовской книжке „Вестника Европы" за 1881 год. Интересно отметить, что в „Вестнике Европы" в то время печатались такие известные авторы, как Тургенев („Стихотворения в прозе"), гр. А.К. Толстой, Полонский и др.
Стихотворение „Псалмопевец Давид", кстати, было напечатано на первой странице и подписано литерами „К.Р."
Мало кто знал тогда, кто же скрывается за этими „милыми двумя буквами", как назвал эту скромную подпись один из выдающихся поэтов того времени Аполлон Майков.

А в следующем, сентябрьском выпуске были напечатаны уже пять других стихотворений К.Р. под общим названием „В Венеции". И удивительное дело, понятия не имея, кто же скрывается под этими таинственными литерами, любители поэзии с этого времени навсегда запечатлели их в своем сердце.
Уже в первом дошедшем до нас стихотворении К.Р., лучше бы сказать в его стихотворном наброске, о котором я упоминал выше, нельзя не заметить не только почерк этого художника слова, но и дыхание его религиозно-чуткой души:

Сребрится море
Трепетно горит...
Так и радость  горе
Ярко озарит.

И пусть нас не удивляет, что двадцатилетний, „знатного рода" юноша в первом же стихотворении говорит о горе, правда, тут же высказывая уверенность, что будет оно все же ярко озарено радостью. В другом его раннем, так сказать, эпистолярном стихотворении, в „Письме", посвященном другу, Великому князю Сергею Александровичу, тоже написанном им в 1881 году, но уже вдали от родных берегов, в отрыве от близких и друзей, читаем мы такую концовку:

... И в этой жизненной юдоли,
Среди порока, зла и лжи,
Борьбою счастье заслужи!

И вообще надо сказать, что при чтении и других ранних стихотворений К.Р., да и более поздних тоже, приходится иногда задумываться над вопросом: почему же у „баловня судьбы", как себя называет поэт, нередко встречаются такие слова, как „горькая доля", „юдоль земная" горе, беда, печаль огорчения? И ответ не заставляет себя долго ждать: не о себе, не о своей горькой доле печалится он. В силу своей органической человечности, в силу своей, как некоторые предпочитают выражаться, врожденной гуманности, Великий князь не в состоянии был спокойно проходить мимо чужих страданий, не протянув руку помощи, не ободрив и не посочувствовав чужой беде. А по существу, разве это не является следствием его личного религиозного опыта, и разве это не результат нераздельного восприятия им двух основных заповедей Закона Божия — о любви к Богу и к ближнему своему!

Религиозная лирика

Позволю себе здесь вернуться снова к дневнику Великого князя- отца и процитировать сделанную им в Париже в апреле того же 1882 года запись:
„Сегодня начинается Страстная неделя и, хотя я и не говею, но буду ездить в церковь". И тут же объясняет, что окружающая обстановка мало способствует говению — „развлекаешься... нет возможности в себе сосредоточиться".
И добавляет: „Поэтому я откладываю до лета в Крыму, где гораздо тише и спокойнее, и развлечений меньше. Но ездить в церковь говения считаю необходимым".

Такая религиозность отца не могла, конечно, не передаться сыну. Почему-то, литературные критики редко заглядывают в душу художника, считая, вероятно, по выражению одного из них, „нельзя накладывать стихи на биографию поэта". А почему не поступать наоборот, — как следует изучив биографию поэта, тогда только делать выводы о его душевном настрое в отдельные периоды его художественного творчества.

Русский зарубежный философ Франк как-то писал, что „поэзия была для Пушкина выражением религиозного восприятия мира" Эти слова в полной мере можно отнести и к поэтическому творчеству Великого князя.
Дыхание искренней веры в Бога, глубокая религиозность его нельзя не почувствовать почти в каждом стихотворении, хотя только некоторые из них носят ярко выраженный религиозный характер, как то: „Из Апокалипсиса" „Перед Сикстинской Мадонной", „Когда провидя близкую разлуку и др.

Лирика религиозного поэта — это ведь не просто результат его личного утверждения на нелегком пути спасения своей души. Это одновременно и его служение ближнему — облагораживая человека, душой своей прикасающегося к душе поэта и от него получающего религиозный заряд. Тогда душа с душою говорит. "А затем, неизбежно, и сама устремляется ввысь — от земного к небесному — и начинает свой разговор с Богом. А это ведь и есть молитва.

Молитве у К.Р. посвящено немало глубоко-проникновенных стихов. Одно из лучших его стихотворений так и называется „Молитва":

Научи меня. Боже, любить
Всем умом Тебя, всем помышленьем,
Чтоб и душу Тебе посвятить
И всю жизнь с каждым сердца биением

Глубина этого стихотворения в том, что поэт говорит в нем не просто о любви к Богу, а это и есть первая и основная заповедь христианина, но о любви сознательной, то есть не одним лишь сердцем, но и умом своим. А это значит — всей душой своей, ибо истинная любовь — это никак не любовь чувственная или только умственная, но это гармония лучшего, что есть в сердце и разуме человека.
„Молитва" была бы неполной, если бы она ограничилась одной лишь первой заповедью Закона Божия. О второй заповеди, любви к ближнему своему, говорится в ней так:

Всех, которых пришел искупить
Ты Своею Пречистою Кровью,
Бескорыстной, глубокой любовью
Научи меня. Боже, любить!

Не могу не упомянуть здесь и о другом замечательном стихотворении К.Р. на тему о молитве:

Не говори, что к небесам
Твоя молитва недоходна...

Его можно считать как бы продолжением только что упомянутой мною „Молитвы".
Если в „Молитве" поэт обращается непосредственно к Богу, то в этом стихотворении он поучает нас, как надо молиться:

Когда ты молишься, не трать
Излишних слов, но всей душою
Старайся с верой сознавать
Что слышит Он, что Он с тобою...

Покаянная молитва и благодарность Богу — эти два основных и сугубо обязательных элемента духовной жизни каждого верующего человека — нашли свое выражение в одном из лучших лирических стихотворений К.Р.:

Когда креста нести нет мочи,
Когда тоски не побороть,
Мы к небесам возводим очи,
Творя молитву дни и ночи,
Чтобы помиловал Господь.
Но если вслед за огорченьем
Нам улыбнется счастье вновь,
Благодарим ли с умиленьем,
От всей души, всем помышленьем
Мы Божью милость и любовь?

Чем особенно располагает к себе религиозная лирика К.Р. — это глобальным характером своей религиозности. Только совсем уже теплохладным к религии не заметить у К.Р. редкое в творчестве поэтов сочетание, вернее сказать, гармонию всех духовных начал — от религиозно-философской тематики до так называемых „стихотворных песнопений" чисто церковного характера.
Если в жизни верующих людей религиозность обычно предваряет церковность, то есть религиозные искания приводят их в церковь, способствуют их воцерковлению, то у Великого Князя, если разобрать его творчество хронологически, даже на начальном его этапе (в 80-ые годы), можно встретить такие, назовем их условно, чисто „церковные стихи" как, например, „На Страстной неделе" („Жених в полночь грядет!"):

О, да исправится как дым
Благоуханного кадила,
Моя молитва пред Тобой!
Я с безутешною тоской
В слезах взираю издалека
И своего не смею ока
Возвесть к чертогу Твоему.
Где одеяние возьму?

И стихотворение кончается мольбой разбойника благоразумного:

„О помяни, Творец вселенной,
Меня во царствии Твоем!

Что же касается религиозно-философской тематики, то в основном — это мысли поэта, связанные с так называемым „вечным вопросом": в чем же все-таки смысл жизни? Но К. Р. в своих стихах поднимает это вопрос вовсе не потому, что сам ищет на него ответа. Нет, он твердо знает правильный ответ, но он, во первых, в своих стихах сам утверждается в нем, а во вторых, как бы подсказывает этот ответ другим их же спасения ради.

В более позднем своем стихотворении „Блаженны мы, когда идем... тернистым жизненным путем", поэт выступает уже в роли как бы ветхозаветного пророка. Говоря о „лукавых сомненьях", „соблазнах", о свойственной человеческой природе падениях, наши усилия в их преодолении он возводит в степень блаженств. Поистине тернист путь всех „отрешающихся от земного", ибо им надлежит быть бдительными не только в отношении дел и слов своих, но и, а это как раз и есть самое трудное, — бороться с самим собой за чистоту собственных мыслей. И только так:

Неутомимою борьбою
Самих себя мы победим.

Мой доклад о религиозной стороне творчества К. Р. был бы неполным, если бы я не отметил здесь одну очень важную деталь, на которую, к сожалению, до сих пор, могу смело утверждать, не обращалось никакого внимания.
Как я уже говорил выше, поэт Аполлон Майков посвятил одно из своих стихотворений К. Р.:

Эти милые две буквы.
Что два яркие огня,
В тьме осенней, в бездорожье,
Манят издали меня.

В этом стихотворении Майков называет К. Р. „поэтом-провидцем". Правда, пользуясь словом „провидец", Майков дает ему свою собственную, но семантически вполне обоснованную интерпретацию. Глагол „провидеть" в основном своем значении, как известно, выражает „предвидение", то есть мысленное представление будущего. Майков же употребляет его здесь, как синоним выражения „видеть насквозь", способность через плоть людскую мысленно проникать в обремененную страданиями душу:

... И проходят мимо люди, —
Люди плоти и страстей,
Их не видят и не слышат
Ни молитв их, ни речей.
Но идет поэт-провидец
Как под солнечным лучом —
Вмиг Они просияют
В полном облике своем.

Но я очень бы хотел обратить ваше внимание на одно из сравнительно ранних стихотворений К. Р. — на „Колыбельную песенку", которую он посвятил своему первенцу. Князю Иоанну Константиновичу (род. 7 августа 1886 года). В нем есть такие строфы:

... В тихом безмолвии ночи
С образа в грусти святой,
Божией Матери очи
Кротко следят за тобой.
Сколько участья во взоре
Этих печальных очей!
Словно им ведомо горе
Будущей жизни твоей...
Спи же! Еще не настали
Годы смятений и бурь!
Спи же, не зная печали,
Глазки, малютка, зажмурь!...

Как вы знаете. Князь Иоанн Константинович, вместе с двумя младшими братьями, Константином и Игорем, принял мученическую смерть, будучи заживо погребен в городе Алапаевске 18 июля 1918 года. Все три брата-мученика причислены к лику святых в 1981 году.

И, наконец, было сказано, что первое опубликованное стихотворение К.Р., „Псалмопевец Давид" было написано им под впечатлением его поездки на Святую Землю. У кого-нибудь может возникнуть вопрос: почему же поэт обратился к библейской, ветхозаветной тематике, а не к новозаветной, что было бы, казалось естественней. Здесь необходимо отметить, что Великий князь был ученым-востоковедом, исследователем библейской истории. В его раннем творчестве имеется целый цикл „библейских песен" (1881-1884).

Но уже в самом позднем периоде его поэтического творчества особое место занимает шедевр, его обессмертивший — драматическое произведение в стихах под названием „Царь Иудейский", о последних днях жизни Спасителя (от входа Господам в Иерусалим до Его крестной смерти).

Лирика военно-патриотическая

В лирике К.Р. особое место занимают его стихи на военную тему. Нам, бывшим кадетам, они особенно близки, так как мы в свое время заучивали их наизусть, декламировали на наших вечерах, пели на концертах, писали друг-другу в альбомы. Но близки они не только потому, что они импонировали нам, но особенно потому, что эти стихи нас, кадет, воспитывали.

Ведь откуда у нас такая любовь к России, к ее славному прошлому, к своим корпусам, к кадетской традиции? Откуда такое редкое в наш век чувство товарищества, я бы сказал, в известной мере даже некоторый культ товарищества, который делает нас, по всему миру рассеянных, „не расторгнутыми"? Да, нас такими воспитывали в стенах родных корпусов.
Но это воспитание всецело основывалось на заветах, оставленных „отцом всех кадет", Великим князем Константином Константиновичем, инспектором военно-учебных заведений Императорской России. На каких заветах — увидим ниже.

Возьмем, например, слово „товарищ". Ведь это слово было одним из самых излюбленных в военно-патриотической лирике К.Р. Оно употреблялось им в самом чистом, в самом возвышенном смысле.
Сегодня может показаться непривычным, даже странным, что начальник, да еще к тому же Царского рода, обращался к своим подчиненным, к однополчанам со словами:

... Товарищи, не все ль пылаем мы любовью
Ко славе Родины и нашего полка?...

В этом же цикле стихотворений, объединенных под одним общим названием „В строю", и в некоторых из которых поэт как бы ведет беседу с теми, с кем его „один и тот же связывает долг", есть еще одно сравнительно длинное письмо — „Письмо к дежурному по полку" (1887), которое начинается так:

По вас, товарищи, вздыхаю
Здесь на чужбине я опять;
Меня к родному тянет краю...

И так кончается:

Друзья, унылою душой
Я за границею тоскую...
В семью мне хочется родную.
В наш полк, на родину, домой!

Кстати, это стихотворение следует отнести также и к другому циклу, тоже очень нам с вами близкому, который я бы назвал эпистолярно- ностальгической лирикой. Это чаще всего стихотворения-письма, в которых К.Р., находясь вдали от родных берегов, тоскует по родине и по всем близким, друзьям и товарищам, по своей полковой семье. К этому же циклу принадлежит и всем известный популярный романс на слова К.Р. „Растворил я окно..."

Возвращаясь к слову „товарищ", хочу сказать, что мы, бывшие военные, хорошо знаем, что по нашей терминологии „товарищество" — это как бы синоним слова „братство"; мы говорим, например, „братство по оружию" и у нас есть выражение „товарищ по оружию". Оба эти слова можно спокойно считать производными (конечно не этимологически) слова „любовь". А на любви к ближнему, как мы видели выше, покоится вся лирика К.Р. И всю силу этого чувства поэт прекрасно выразил в одном из стихотворений того же цикла „В строю" — „Ты снова со мною, о, муза моя..."
Обращаясь к музе, поэт благодарит ее за то, что

...Тобой вразумленный, я в песнях твоих
Полюбил нашу долю солдатскую,
И все, что прекрасно в ней, вылилось в стих,
Вдохновленный любовию братскою...

Такая искренняя, нелицеприятная братская любовь Великого князя к ближнему нашла свое яркое выражение именно в этой его военно- патриотической лирике. И не только в стихах, посвященных офицерам- однополчанам, кадетам, или юнкерам (в сонетах „Кадету" и „Юнкеру"), но также и простым рядовым солдатам. И, между прочим, стихи, посвященные этим последним можно считать самыми трогательными и в то же время и самыми грустными, ибо в них описана нелегкая жизнь оторванных от семьи кормильцев» солдат.

Одним из наиболее волнующих стихотворений поэта военачальника, которое как нельзя лучше отражает его любвеобильное сердце, можно считать его сонет „Пред увольнением":

В его глазах прочел я скорбь немую,
Лишь он предстал впервые предо мной:
Семью и дом, и сторону родную
Покинул он для жизни боевой.
Прошли года. Всю силу молодую,
Весь рьяный пыл он в долг влагает свой
Усердие и простоту святую —
Как не любить в солдате всей душой?
И я люблю с отеческой заботой;
Но сжиться он едва успеет с ротой,
Как подойдет срок выслуженных лет.
Я с ним делил и радости и горе,
А он — печаль в моем прочтет ли взоре,
Которым я взгляну ему вослед?

В заключение не могу не остановиться на известном стихотворении К. Р. „Умер", которое стало даже народной песней (которую в заточении любили петь свв. Царица-мученица с Царевнами- мученицами). Оно начинается так:

Умер бедняга! В больнице военной
Долго родимый лежал; 
Эту солдатскую жизнь постепенно
Тяжкий недуг доконал...  

Когда это стихотворение появилось в „Русской Старине", прочитавший его один из солдат Л.-гв. Измайловского полка рядовой, сам пописывающий стихи, ответил на него своим стихотворением, которое предварил письмом в редакцию.
Он писал:

„Теплые, сердечные строки гармоничного стиха, в которые вылилось так много правды, глубоко запали в мою душу. Будучи сам солдат, я в течение трех лет моей службы мог убедиться, что человек, выражающий такую любовь, такое участие, такое соболезнование к жизни солдата, есть честной и благородной души человек. Чтобы передать такие чувства к нему, надо жить его радостью, страдать его горем, плакать его слезами. Я собрал тех, кто заслужил любовь благородного певца и прочел им его стихотворение. О, если бы он видел, какое чудесное действие имели на них вдохновенные строки, он бы сказал: вот моя лучшая награда!"

А стихотворение солдата начиналось так:

Один ты, быть может, сердечной слезою,
Один ты почтил бедняка,
Когда его прах засыпала землею
Людская чужая рука.
Пред свежей могилой, с любовию братской,
Один ты, страдая, стоял,
И после рассказ нам о доле солдатской
Ты в чудных строках передал.
Прими же за это, певец незабвенный,
Привет и признанье мои,
Спасибо тебе за порыв вдохновенный,
За добрые чувства твои.

Я уже указал выше на воспитательное значение военно-патриотических стихов поэта К.Р. Почти в каждом из них Великий князь напоминает о воинской чести и долге перед Богом, Царем и Родиной. Но и в других его стихах встречается немало оставленных нам заветов, многими из которых, мы, бывшие кадеты, руководствуемся по сей день. Хотелось бы закончить доклад хорошо известной кадетам строфой из уже упомянутой мной провидческой „Колыбельной песенки":

С верою твердой, слепою
Честно живи ты свой век!
Сердцем, умом и душою
Русский ты будь человек!

Н.Н. Протопопов

Доклад на XII Общекадетском Съезде, 1990

Опубликовано на сайте Л.Лазутина "Белое Дело"