Имя моего отца Великого Князя Константина Константиновича — принадлежит истории. Несомненно настанет время, когда, должным образом, будут описаны Его личность. Его жизнь. Его государственная и литературная деятельность. Сейчас же, здесь, в своем кратком слове, я, естественно, не могу даже отдаленно исчерпать эту большую и ответственную тему. Я могу лишь только самым беглым образом указать на основные этапы богатого и яркого жизненного пути моего отца, но, зато, я могу поделиться с вами некоторыми интимными воспоминаниями и черточками нашей семейной жизни, которые едва ли попадут на страницы большой истории.

Отец мой родился в 1858 году в семье Великого Князя Константина Николаевича и Великой Княгини Александры Иосифовны, принцессы Саксен Альтенбургской.
Имя моего деда, Великого Князя Константина Николаевича, человека прекрасного образования и широких умственных горизонтов, самым тесным образом связано с реформами Царя Освободителя и, особенно, с великим делом освобождения крестьян, коего мой дед был самым убежденным и страстным поборником. В плеяде блестящих деятелей, окружавших Императора Александра II, мой дед занимал одно из самых главных мест. Он был, последовательно: Наместником Царства Польского, многолетним Председателем Государственного Совета и Генерал-Адмиралом Российского Императорского Флота. Его кипучей деятельности в области морского дела, российский флот, должным образом реформированный, обязан тем, что занял одно из первых мест среди военных флотов других государств. По своей природе, кипучей и страстной, мой дед, несомненно, был одной из самых интересных и ярких личностей александровского царствования.
Под стать ему была моя бабушка. Великая Княгиня Александра Иосифовна, славившаяся своей необычайной красотой, живым и незаурядным умом и редким остроумием.
Немудрено, поэтому, что насыщенный умственными и культурными интересами, отчий дом моего отца, явился для него необыкновенно благотворной почвой, на которой самым блестящим образом развились и расцвели Его природные дарования.
С самых ранних лет обнаружилась Его склонность к литературе, поэзии, музыке и театру. Вместе с отцом своим, Он играл в оркестре под управлением знаменитого Иоганна Штрауса. Часто принимал участие в любительских спектаклях и прекрасно, с глубоким чувством, играл на рояле и даже сам написал несколько небольших музыкальных пьес для фортепиано.
Как сын генерал-адмирала, по семейной традиции и по воле своего отца он был определен на морскую службу. Во время морских операций нашего флота на Черном море во время войны 1877-78 гг., за оказанные им храбрость и мужество, был награжден орденом Св. Георгия 4-ой степени. В 1876 году, на фрегате «Светлана» в составе эскадры под командованием Великого Князя Алексея Александровича побывал в Нью-Йорке.
Однако, морская служба оказалась не под силу отцу, всегда отличавшемуся слабым здоровьем. Он, к великому неудовольствию и даже гневу своего отца, оставил морскую службу и перешел Лейб-Гвардии в Измайловский полк, командуя в нем ротой Его Величества.

В 1883 году отцу довелось побывать на родине своей матери, в городе Альтенбурге, столице герцогства Саксен-Альтенбургского в качестве представителя своей семьи на похоронах своей троюродной сестры Маргариты, скончавшейся 14-ти лет от роду от воспаления легких. Там Он встретил другую свою родственницу, старшую сестру покойной — Елисавету. Встреча эта оказалась решительной. Троюродные брат и сестра понравились друг другу с первого взгляда. Помню, как моя мать рассказывала какое сильное впечатление произвел на нее, при первой встрече, мой отец, стоявший, облокотившись на камин, в, столь шедшем ему, морском мундире. Когда же они сидели рядом за столом, отец, рассматривая серебрянный браслет с бесцветным камнем, надетый на руку его будущей невесты, спросил ее: «Нравится ли Тебе форма этого браслета?» Она ответила, утвердительно. — «Когда у меня будет невеста, я ей подарю такой браслет» — сказал отец. Впоследствии, ставши женихом. Он так и сделал. По смерти матери, этот браслет унаследовала я и постоянно его ношу. (Вот он! — Ее Высочество показала браслет аудитории).

Родители моей матери совсем не были в восторге от переезда их дочери в Россию, считая, что там постоянные беспорядки и революции. Однако их дочь, всегда покорная и послушная, энергично заявила что она «Не боится пороха!»
Переговоры длились довольно долго, но, в конце концов, в Россию была послана условная телеграмма: «Пианино куплено».
Свадьба состоялась в 1884 году. — Отец мой зажил полной и счастливой жизнью. Семья, военная служба, поэзия. Он очень любил свой родной Измайловский полк. В нем Он учредил еще совсем небывалое в русской армии литературное общество «Измайловские досуги», в котором офицеры обсуждали новинки русской поэзии и литературы и где читал свои стихи, приглашаемый отцом, знаменитый тогда русский поэт Аполлон Николаевич Майков.

После командования ротой в Измайловском полку, отец, минуя должность батальонного командира, был назначен прямо командиром Лейб Гвардии Преображенского полка.
В 1899 году, по Высочайшему повелению, на отца было возложено ответственное дело воспитания военной молодежи. Он получил назначение Главного начальника военно учебных заведений, а позже должность Главного Инспектора этих же учебных заведений. Всем вам в достаточной мере известно какой это был счастливый выбор и на какую высоту поднял мой отец Кадетские Корпуса и Военные училища. Все знают, как искренно любил он своих питомцев, как близко входил в их нужды, интересы и личную жизнь, в их радости и горести. Он обладал замечательной памятью на лица и имена, даже на прозвища, которые, иногда, давал и сам. Он знал и помнил лично множество кадет и юнкеров.

Можно было бы составить целый том кадетских воспоминаний об отце моем. Как бы мне хотелось к недалекому столетию со дня рождения Его — в 1858 году — издать такой сборник. Кадеты и юнкера обожали своего шефа.
Маленькой иллюстрацией их любви и доверия может служить следующий рассказ: один кадет, по фамилии Середа, за «тихие успехи и громкое поведение» был выставлен из двух Корпусов — Полтавского и Воронежского.
Тогда он решил обратиться за помощью к моему отцу. Он отправился в Павловск. Швейцар его не допустил. Тогда, не долго думая, Середа обошел парк, влез на дерево чтобы произвести разведку. Увидев, что отец мой находится в своем кабинете, он туда вошел. Услышав шорох, отец поднял голову и, сразу узнав мальчика, спросил
«Середа, ты здесь что делаешь?»
Середа, сильно заикаясь, ответил:
«Ввв-аше Иии-мператорское Вввысочество — вввыперли!»
— «Так», сказал отец. — «Что же ты теперь думаешь делать?» На это Середа, не задумываясь, воскликнул:
«Ввв-аше Иии-мператорское Ввв-ысочество — д-д- думайте В-в-ы!»
Мой отец «подумал» и шалун был назначен в Одесский Кадетский Корпус, который кончил. Он вышел в кавалерию. В I Великую войну отличился, заслужил Георгиевский крест и пал смертью храбрых ...

Но не только на военном поприще подвизался мой отец.
Будучи Президентом Академии Наук, он принимал самое близкое участие в различных научных начинаниях и, в частности, в организации нескольких экспедиций (экспедиция адмирала Колчака в Арктику и другие).

Семейная жизнь моих родителей протекала на редкость счастливо и гармонично. Моя мать не перешла в православие, но будучи человеком глубоко религиозным и широких взглядов, Она не только не препятствовала отцу, всецело преданному православию, воспитывать и растить нас — детей в заветах православия, но всячески Его в этом поддерживала. Братья мои с юных лет прислуживали и читали в церкви, а у старшего брата, Иоанна, отличавшегося особой религиозностью, был собственный церковный хор. Словом, жизнь нашей семьи зиждилась на твердых началах православной веры.

Часто посещая корпуса и военные училища, мой отец с особым вниманием присматривался к поведению кадет и юнкеров во время церковных служб. Он отмечал, что в церкви они стоят хорошо и благопристойно, но с горечью замечал, что только редкие из них молятся. — «Вот вы ежедневно моетесь и заботитесь о своей внешней опрятности,» — говорил он часто собравшимся вокруг него кадетам — «тем более вы должны заботиться о чистоте вашей души: ежедневно читайте Евангелие и благоговейно проникайтесь его чтением».

Здоровье отца было всегда слабым. Он болел и легкими, и почками и сердцем. Он говорил, что у него такое ощущение, будто у него на сердце раны. Для лечения он нередко ездил заграницу.
Зимы 1912-13 и 1913-14 гг. родители, ради здоровья отца, провели в Египте, который им очень полюбился. Они были там особенно счастливы, ибо, что для них было чрезвычайной редкостью, они были почти одни и могли наслаждаться обществом один другого. Поездки в Египет явились для них как бы запоздалым свадебным путешествием.

Летом 1914 года отец лечился в Наугейме. Мать с моим братом Георгием и мною гостила у моей бабушки с материнской стороны. Ходили какие-то смутные слухи о возможной войне, но отец им не очень верил, ибо слухи эти в предвоенные годы не прекращались, то усиливаясь, то слабея. К ним как-то уже привыкли. Неожиданно отец получил телеграмму о мобилизации от своего младшего брата. Вел. Князя Димитрия Константиновича, и Он немедленно приехал к нам в Бад Либенштейн, чтобы вместе вернуться в Россию.
В те дни Германия была охвачена военной истерикой. Всем чудились русские шпионы и автомобили с русским золотом. Наш автомобиль также был принят за шпионский. На станции, где мы ожидали поезда, кто-то грубо заметил, указывая на брата, что мальчик мог бы, но крайней мере, снять русскую шапку! (Брат носил матросскую фуражку с надписью «Потешный».)
У русской границы в Эйдкуненс поезд остановился. Нам приказали не закрывать окон и дверей вагона. Лишь в отделениях детей разрешили затянуть занавески. Мне было тогда 8 лет, брату — 11. Помню, как нас накормили молоком и черным хлебом. Помню часовых, стоявших у вагона, в остроконечных касках л защитных чехлах и крупной цифрой 33 на них. Утром нас погрузили в автомобили. Лейтенант Мюллер, командовавший нашей охраной, до того весьма вежливый и корректный, вдруг сделался грубым и стал называть мою мать "Gnaedike Frau", т. е. «сударыня», боясь, видимо, титуловать ее по сану.
Адъютанта отца, Степягина, и камердинеров задержали, объявив, что они приедут позже с багажом. В начале хотели задержать и отца. Однако моя мать решила не покидать Его. Была послана телеграмма в Берлин. Насколько я помню за. нас заступилась германская Императрица Августа-Виктория и нас пропустили.
Из Эйдкунена ехали мы на двух автомобилях: в первом — родители, брат и я, во втором — все остальные. Рядом с шофером сидел солдат с винтовкой. Шторы были спущены и нам объявили о том, что мы но должны смотреть в окна, иначе будут стрелять. Мы с братом, сидя на передних откидных скамейках, все время старались подсматривать в щели между занавесками, это очень волновало мать.
Неожиданно машина резко остановилась. Дверь распахнулась и наш часовой испуганным голосом закричал «Казаки идут!» Немедленно нас высадили буквально в канаву у обочины шоссе, ведущего к Вержбалову. Но адъютанта с камердинерами не было. Нам сказали, что они последуют минут через 20. Однако, прошло 20 минут, час, два часа. Машина не показывалась. Мы продолжали ждать. Проехали повозки с беженцами. На другой стороне шоссе, как раз напротив нас стоявший перед своим домиком, крестьянин посоветовал нам поскорее уходить от казаков. Я подумала тогда: «если бы ты знал, что мы и казаки — одно!»
Показался русский разъезд два всадника с пиками. На вопросы не отвечали. Когда подошла главная часть, адъютант отца, князь Шаховской, пошел ей навстречу с визитной карточкой отца. С большим недоумением смотрел офицер на эту карточку. Каким образом, вероятно думал он, русский Великий Князь мог очутиться в первый день войны (в канаве) на прусской границе. Однако, взглянув на отца, которого он видел лишь год назад в юнкерском училище, он убедился в том, что это действительно так.
В Вержбалове на вокзале, который был подожжен начальником станции, мы расположились в царских покоях и стали ждать дальнейшего. Выяснилось, что в Ковно стоял поезд Императрицы Марии Федоровны, которая возвращалась в Россию через Данию, а не через Вержбалово, как первоначально предполагалось. По телефону отец снесся с Царским Селом и с Павловском. Было получено разрешение ехать нам в царском поезде. До Ковно довезли нас в поезде, состоявшем из паровоза и третьеклассного вагона. Отец чувствовал себя очень утомленным всем происшедшим, и когда мы с братом начали бегать по вагону и шуметь, — нас быстро усмирили.

Когда мы приехали в Павловск, старшие братья уже отправлялись на фронт.
Вскоре пришло страшное известие о ранении брата Олега. Родители поспешили в Вильну и застали брата еще живым. Он умер через 20 минут на их руках. Смерть брата Олега была тягчайшим ударом для отца, ибо он из всех нас духовно был к нему ближе других, разделяя полностью его литературные и умственные интересы. Эта смерть и все пережитое в первые дни войны, — несомненно очень отрицательно отразились на Его здоровье, вероятно, ускорили Его кончину.

Здоровье «Папа», как мы говорили дома, в последние годы перед войной все ухудшалось. У него обнаружили грудную жабу. Приступы становились все чаще и сильнее. Один из этих припадков был настолько силен, что, казалось, наступил конец. Однако, и на этот раз, наступило облегчение, и даже такое, что было решено ехать в наше любимое имение «Осташево», московской губернии, где был похоронен брат Олег.
15 июня 1915 года, в Павловске, в своем кабинете, отец сидел в кровати и раскладывал пасианс. В спальной мать примеряла
летнее платье, собираясь в деревню. Я сидела в отцовском кабинете на диванчике и читала «Хитролис». Комната эта была очень большая, продолговатая, в три окна, в нижнем этаже Павловского дворца. Мы с отцом как раз поджидали Его сестру, королеву Эллинов Ольгу Константиновну.
Князь Георгий Константиноаич и Княжна Вера Константиновна «Тетя Оля», как мы называли ее, в эти дни развлекала отца чтением русских классиков. Меня же привлекали к этим чтениям для того, чгобы приохотить к родной литературе.
Время шло, но тетя Оля все не приходила из лазарета, где работала хирургической сестрой. Вошел дежурный камердинер и доложил, что королева задержалась на операции и опоздает.
Вскоре после его ухода, я услышала, как отец стал задыхаться. Мне было тогда 9 лет и я еще недостаточно отчетливо понимала характер болезни отца, но слышала о Его припадках, а потому и поняла в чем дело. В страхе, стремглав, бросилась я к матери, самостоятельно открыв тяжелейшую зеркальную дверь, и побежала через материнский будуар, через столовую, сени, в спальню.
«Папа не может дышать!» — в ужасе закричала я.
Меня сейчас же послали к камердинеру, чтобы немедленно вызвать врача. Однако он, видимо от испуга, не понимал меня, нервно смеясь, топтался на месте и ничего не предпринимал.
«Скорей, Аракчеев, скорее, Папа плохо!» — кричала я, от волнения прыгая на месте и топая ногами. Но было уже поздно, все кончилось.

Через неделю состоялись торжественные похороны в присутствии Царской семьи. Длились они от 2-х часов дня до 9-ти часов вечера. Смутно помню последнюю панихиду в Павловске, переезд на поезде по царской ветке; шпалеры юнкеров и кадет со свернутыми знаменами; темный, мрачный Петропавловский Собор. Я ехала в карете с Государыней, одной из старших Великих Княжен, кажется Ольгой Николаевной, и моей матерью. Стояла невыносимая жара .. .

Не подозревали мы тогда, как милостиво было Провидение и что отец ушел в иной, лучший мир и не видел революции со всеми ее ужасами, так близко отразившимися и коснувшимися именно нашей семь