1 марта 1881 г. в Петербурге был убит революционерами-народниками император Александр II.

На престол вступил его сын и наследник Александр III. Новый государь немедленно отправил в отставку многих либеральных министров своего отца. Уже 22 мая 1881 г. пост военного министра, вместо Д. А. Милютина, занял генерал-адъютант Пётр Семёнович Ванновский, а в июле того же года Главным начальником военно-учебных заведений стал генерал-лейтенант Николай Антонович Махотин. Практически сразу Махотин поручил сотруднику ГУВУЗ генерал-майору В. П. Коховскому составить записку о результатах развития военной школы и её нуждах. В представленном документе, наряду с признанием заслуг военных гимназий, содержалась и очень суровая их критика.

С особой тревогой Коховский писал о том, что многие юноши, окончив военно-гимназический курс, поступали не в военные училища, а в гражданские учебные заведения, пропадая, таким образом, для армии. Раньше, по мнению автора записки, «когда в империи существовало, сравнительно говоря, мало отраслей служебного и общественного труда», дворянство «заметно предпочитало службу военную всякой иной», но теперь оно «…в массе своей перестаёт быть щепетильным в выборе сфер служебного труда». Для укрепления традиционных связей между дворянством и армией Коховский считал необходимым сохранить в военном ведомстве общеобразовательные заведения, усилив в их воспитательной деятельности военный элемент.

О том, что тревога Коховского не была напрасной, ярко свидетельствуют и мемуары современников, и деловая документация. Обучавшийся в 1870—1877 гг. во 2-й военной гимназии в Петербурге Н. Лыкошин вспоминал: «Лучшие наши ученики переходили обыкновенно в гражданские учебные заведения: институт инженеров путей сообщения, горный, технологических инженеров и Академию художеств, а остальные шли в военные училища по баллам: лучшие математики с 11—12 в среднем переходили в артиллерийские и инженерные училища, люди со средствами и любители пофрантить занимали вакансии в кавалерийском училище… простые же смертные выбирали одно из пехотных училищ». Понятно, что при таком «отборе» контингент пехотных училищ не мог выделяться высоким качеством. Судя по архивным документам, отток выпускников «на сторону» из Псковской военной гимназии был также весьма ощутимым, хотя и не таким большим, как в столичных гимназиях.

 

30 мая 1882 г. П. С. Ванновский представил Александру III доклад о реорганизации военных гимназий. В этом документе министр повторял многие выводы Коховского, но гораздо более подробно раскрывал необходимые, с его точки зрения, меры. «При исключительно общенравственных целях воспитания, присущих военным гимназиям, — писал он, — воспитанники этих заведений недостаточно подготавливаются к переходу в военные училища в смысле вступления их в положение и отправления обязанностей военнослужащего». По убеждению Ванновского, именно потому, что юноши не получали с детских лет «сердечного расположения» к офицерской службе, они избегали поступать в военные училища, а если всё-таки выбирали их, то с трудом приспосабливались к жизни в военной среде. Для преодоления сложившейся ситуации он советовал «придать военным гимназиям и в смысле военно-воспитательном значение приготовительных к военным училищам заведений». В докладе предлагалось восстановить деление воспитанников на роты, заменить гражданских воспитателей военными, усилить в старших классах преподавание строевой подготовки. Преобразованные таким образом военные гимназии должны были вновь получить наименование кадетских корпусов.

Ещё одним важным пунктом реформы П. С. Ванновский считал усиление благотворительного элемента. Например, оценивая введение в военных гимназиях конкурсных вступительных экзаменов, он писал: «Такая мера… оказалась тяжёлой для сирот и лиц, лишившихся здоровья на службе, не имевших материальных средств для лучшей подготовки своих детей к экзамену». Для облегчения материального положения военнослужащих министр рекомендовал сократить приём в кадетские корпуса «своекоштных» воспитанников и за счёт освободившихся мест создать обширные интернаты для офицерских детей, обучавшихся за счёт казны («казённокоштных интернов»). Вместе с тем Ванновский считал возможным разрешить доступ в кадетские корпуса выходцам из буржуазной среды.

Александр III одобрил все положения доклада за исключением пункта о приёме в корпуса детей буржуазии. При этом оценки царя часто носили очень решительный характер. Рядом с предложением об усилении военных начал в воспи­тании он написал: «это весьма важно», а напротив пункта о замене гражданских воспитателей военными — «конечно».

 

Высочайшим повелением 21 июля 1882 г. все военные гимназии получали наименование кадетских корпусов. Соответственно был учреждён и Псковский кадетский корпус. Ф. А. Ушаков по этому поводу писал в 1901 году: «Сама по себе история Псковского кадетского корпуса не может быть сложной уже потому, что он основан всего каких-нибудь 25 лет. Какая история может быть у 25-летнего молодого человека, который начал говорить, то есть заявлять о своём существовании, с 1881 года, а до этого времени он плакал, кричал не от восторга, а от щемяшей боли, которая придавливала его и нравственно, и физически».

Конечно, подобная оценка деятельности Псковской прогимназии и гимназии выглядит излишне мрачной. Но бесспорно, что именно кадетский корпус в Пскове стал тем учебным заведением, которое снискало громкую славу далеко за пределами родного города.
Начало, однако, было очень непростым. Вскоре после переименования гимназий в корпуса ГУВУ3 распорядилось о делении воспитанников на роты и, соответственно, об учреждении должностей ротных командиров. Затем началось увольнение гражданских воспитателей. Показательно, что в сравнительно короткий период с 1882 по 1889 гг. из Псковского кадетского корпуса было уволено 46 человек (140% от среднего количества увольняемых за всё время существования заведения) и принято на службу 48 человек. Только в 1882 г. из 19 служивших тогда воспитателей уволили семерых штатских: А. М. Яницкого, Г. И. Головкина, П. В. Каменского, И. А. Легницкого, А. А. Александрова, В. Е. Фёдорова, М. И. Лалетина. Одновременно на службу поступили три офицера: П. П. Скопин, Д. А. Афанасьев и Н. Ю. Майдель. В1883 г. увольнений не было, но в корпус приняли ещё одного офицера — капитана А. А. Кратирова, которому предстояло сыграть видную роль в развитии военной педагогики в целом. В 1884 г. заведение покинул ещё один штатский воспитатель, К. К. Скурский, и было принято три офицера: Е. В. Харитонов, В. Л. Кругликов, К. П. Андреев. Тогда же капитан Крейтер, прослуживший в Пскове всего год, перешёл воспитателем в привилегированный Пажеский корпус в Петербурге. Всего воспитателей стало 20 человек, причём 17 из них были военными. К1888 г. среди корпусных воспитателей оставался всего один штатский, а к 1890 г. все они являлись офицерами.

Постепенный характер замены штатских воспитателей военными был присущ большинству кадетских корпусов страны. Однако он вызывал недовольство многих видных и влиятельных военных деятелей того времени, полагавших, что П. С. Ванновский слишком медлит с ротацией кадров. Так, генерал Л. Л. Зеделлер (впоследствии командир стоявшей в Пскове 24-й дивизии) писал в декабре 1884 г. Главному начальнику военно-учебных заведений Н. А. Махотину: «Гражданские воспитатели, зная, что дни их, так сказать, сочтены, что оставление их при нынешних обстоятельствах сделано более в виде снисхождения, чем по убеждению в пользе, и уверенные, наконец, что выход любого из них, замена офицером желательна начальству, не могут уже, даже при идеальной добросовестности, относиться к принятым на себя обязанностям с прежней готовностью, а главное твёрдостью». Тем не менее возглавивший Псковский корпус в 1883 г. генерал-майор Александр Сергеевич Курбатов, по воспоминаниям современников, проявил «всю свою сердечность в заботе об оставшихся за штатом гражданских воспитателях» и всемерно старался помочь им в поиске новой службы.

Некоторые из бывших сотрудников военной гимназии при содействии директора даже заняли различные должности в самом корпусе. Так, служивший гражданским воспитателем А. С. Равич-Щербо в 1886 г. стал помощником инспектора классов, а затем и инспектором. Н. Ф. Черняк с 1886 по 1906 гг. занимал должность эконома. Другие нашли себе место в гражданских школах Пскова. Бывший воспитатель П. А. Антонов, например, вплоть до 1890 г. прослужил преподавателем географии в Мариинской женской гимназии.

Одновременно с изменением штата сотрудников менялись и приёмные правила. Ещё в апреле 1882 г. было решено, что минимальный возраст для поступления в 1-й (младший) класс должен составлять 10 лет. По вносимой плате все воспитанники подразделялись на казённокоштных, обучавшихся за счёт государства, своекоштных, за которых платили родственники или опекуны, и стипендиатов, получавших необходимые средства от различных организаций, частных благотворителей. Своекоштные и стипендиаты, в свою очередь, делились на пансионеров, живших в интернатах при корпусах, и приходящих учеников, которые посещали только занятия. Казённокоштные, естественно, были исключительно пансионерами.

Все кандидаты, претендовавшие на казённые вакансии, распределялись на 13 разрядов, по очерёдности которых они допускались к вступительному экзамену. В первый разряд входили сыновья генералов, штаб- и обер-офицеров, убитых на войне или умерших от ран, на войне полученных, а также дети погибших на войне чиновников гражданских ведомств, если они принадлежали к потомственному дворянству. Во второй разряд входили круглые сироты офицеров, которые потеряли родителей в мирное время. В третий — сыновья кавалеров ордена св. Георгия всех степеней, в четвёртый — сыновья офицеров и военных чиновников, получивших тяжёлые ранения и состоявших под покровительством Александровского комитета о раненых. Замыкавший список тринадцатый разряд включал просто сыновей обер-офицеров и военных священников и чиновников военного ведомства. Дети гражданских чиновников и не служащих дворян правом на казённые вакансии не пользовались и могли обучаться только за собственные средства.

Подавляющее большинство стипендий также предназначалось для детей офицеров. В целом приёмные правила 1882 г. твёрдо устанавливали корпоративный принцип комплектова­ния штата воспитанников, хотя и оставляли некоторую возможность проникновения в корпуса лиц из невоенной среды.

Однако уже в 1884 г. в законодательстве появилось новое, очень важное положение. Отныне правом на внесение в самый «младший» разряд обладали дети не любых офицеров и военных чиновников, а только таких, которые пробыли на службе не менее 10 лет. Этой мерой правительство надеялось не дать воспользоваться льготой людям случайным, пошедшим на военную службу ради выгод и привилегий. Одновременно для представителей первых четырёх разрядов отменялся вступительный экзамен.

Принятые меры свидетельствовали об усилении принципа благотворительности, за который так ратовал П. С. Ванновский. В ноябре 1887 г. вышел императорский указ, гласивший, что «экстернами» (приходящими учениками) во все кадетские корпуса, за исключением Николаевского в Петербурге, могут поступать только лица, обладавшие правом приёма на казённый счёт. В результате перечисленных нововведений среди кадет неуклонно возрастала доля офицерских детей.

Новые существенные перемены произошли в 1898 г., когда вступительные экзамены были заменены баллотировкой. По правилам 1886 г. родители, желавшие определить сына казённокоштным кадетом, привозили его в тот или иной корпус. Там все кандидаты, за исключением принадлежавших к первым четырём разрядам, должны были сдавать конкурсные экзамены. Правда, допуск к экзаменам осуществлялся по старшинству разрядов, но в пределах каждого отдельного разряда между претендентами шло соревнование, позволявшее отобрать более способных мальчиков. По новым правилам зачисление происходило иначе. В Главном управлении военно-учебных заведений заблаговременно составлялись списки всех детей, которых родители хотели отдать в корпуса. Затем определялось количество вакансий во всех кадетских корпусах страны. Из списка претендентов путём жеребьёвки избиралось столько человек, сколько имелось вакансий. Затем они, в соответствии с пожеланием родителей, распределялись по заведениям, в которых должны были сдать довольно простые вступительные испытания. Те же мальчики, имена которых при жеребьёвке «не выпали», составляли «запасную группу». Если кто-то из «счастливчиков» не мог осилить испытания, его заменял «запасной». Таким образом, судьбу кандидатов стала решать не столько подготовка, сколько слепая удача, ведь многие мальчики лишались возможности показать свои знания, вступить в состязание с конкурентом одного с ними разряда.

Отмена конкурсных экзаменов вызвала восторженные отзывы большинства родителей. Они писали в ГУВУЗ о том, что раньше им приходилось расходовать деньги на поездку с сыном в город, где располагался нужный корпус, и, если мальчик проваливался на экзаменах, деньги пропадали. Теперь же, в случае неблагоприятного исхода жеребьёвки, можно было сразу приступать к поиску «иного устройства сына». Кроме того, для победы на состязательном экзамене требовалась лучшая подготовка, а это означало расходы на репетиторов; теперь отпала и эта необходимость. Но военные педагоги встретили баллотировку очень настороженно. На страницах «Педагогического сборника» новые приёмные правила неоднократно назывались в качестве причины падения успеваемости кадет.

Тем не менее восстановление конкурсных экзаменов произошло только в 1906 г. Оно сопровождалось, по язвительному замечанию современника, «воплями ужаса всполошенных родителей». Один из постоянных корреспондентов «Офицерской жизни» в статье с красноречивым названием «Помогите родителям обучить детей» писал об ущербе, который, по его мнению, наносил офицерской семье провал мальчика на экзамене: «Пропал год, пропали труды, а главное пропали тяжёлые материальные затраты офицера на подготовку его сына и в перспективе опять отрывай куски от без того уже обдёрганного и обтрёпанного содержания». И всё же конкурсные экзамены было решено сохранить.

Одновременно с восстановлением экзаменов вышло «Положение», разрешавшее поступление на казённые вакансии детям подпрапорщиков, если их отцы участвовали в боях и были награждены знаками отличия боевого ордена. Данная мера была, очевидно, продиктована только что окончившейся Русско-японской войной и общей либерализацией режима в стране.

Общественное мнение постоянно требовало дальнейшего расширения доступа в кадетские корпуса. Наконец в 1912 г. правительство пошло на уступки, и право на обучение за собственный счёт получили «сыновья лиц всех сословий, кроме сыновей и внуков лиц мужского или женского пола, рождённых в иудейской вере». Однако при этом в законе существовала важная оговорка: дети из невоенных семей зачислялись только на те места, которые оставались свободными после приёма тех мальчиков, которые обладали правом на обучение за казённый счёт, но не поступили из-за нехватки вакансий.

Таким образом, правила приёма в кадетские корпуса постоянно обеспечивали преимущественное положение офицерских детей. Здесь необходимо вспомнить, что, вопреки распространённому мнению, материальное положение большинства офицеров царской армии было незавидным. Ещё в 1882 г. военный министр П. С. Ванновский с возмущением писал: «…Непрерывный и в высшей степени тяжёлый труд офицеров не вознаграждается сколько-нибудь удовлетворительно, не только по сравнению со всеми другими профессиями, но даже по отношению к самым ограниченным повседневным потребностям офицерского быта». К началу XX в. ситуация практически не изменилась. «Офицер был изгоем царской казны, — свидетельствовал последний протопресвитер военного духовенства Г. Шавельский, — офицер получал нищенское содержание, не покрывавшее всех его неотложных расходов. И если у него не было собственных средств, то он — в особенности если был семейным — влачил нищенское существование, не доедая, путаясь в долгах, отказывая себе в самом необходимом».

В такой ситуации для многих военных зачисление сына на казённый кошт в корпус являлось единственным способом обеспечить мальчику хорошее образование.

Впрочем, возможность переложить заботы о ребёнке на плечи государства была привлекательна и для тех, кто такой льготы не имел. В архиве Псковского кадетского корпуса хранится немало писем подобного рода. Так, псковская дворянка М. Н. Вноровская в 1890 г. обратилась с письмом к местному предводителю дворянства и просила его помочь с устройством сына в кадетский корпус. Он сообщала, что её муж и отец мальчика, А. И. Вноровский, в прошлом гражданский чиновник, был осуждён в 1885 г. за растрату, лишён всех прав состояния и сослан в Сибирь. По отбытии наказания он вернулся в Россию, покинув жену и сына в Семипалатинске без всяких средств к существованию. Понимая, видимо, беспочвенность своих притязаний, М. Н. Вноровская писала, что её сын «хуже сироты, потому, что не знает, сирота он или нет», а в качестве основного аргумента выдвигала заявление, что «мальчик необычайно способен к музыке». Разумеется, просьба её осталась без удовлетворения.

Полный штат Псковского кадетского корпуса в 1880-е годы составлял 400 воспитанников. Однако в действительности их всегда было несколько больше: 410—430 человек. Дело в том, что руководству заведения предоставлялось право принимать сверхштатных учеников «в числе, допускаемом условиями помещений и с таким расчётом, чтобы от этого численный состав классных отделений не превысил законом установленной нормы» (35 чел. — А. М.). Вначале ХХв. штат был официально расширен и достиг 500 человек.

По сословной принадлежности большую часть псковских кадет составляли дети дворян. При этом если в среднем по России за период с 1886 по 1916 г. представители дворянства насчитывали около 95% всех кадет, то в Псковском корпусе даже 99%. Такое расхождение в цифрах связано с тем, что в общий показатель входят данные по Донскому кадетскому корпусу, предназначавшемуся для казаков, и по Николаевскому корпусу, принимавшему за плату детей всех сословий.

Весьма показательный результат даёт также сравнение социального состава учащихся Псковского кадетского корпуса и других заведений города. Например, по данным 1891 г., из 426 питомцев корпуса 425 (99,5%) являлись детьми дворян, офицеров и чиновников. Только один кадет был сыном священника, а представители прочих сословий не обучались в корпусе вовсе. В том же году среди 359 учеников губернской мужской гимназии сыновья дворян, офицеров и чиновников насчитывали 57,4%, тогда как 32,3% приходилось на «детей городских сословий», 5% — на «сельские сословия» и 3% — на детей духовенства. Ещё ниже доля выходцев из дворянской среды была в Сергиевском реальном училище, где они составляли всего 25,1% учеников98. Сходные результаты были получены при анализе данных за 1893, 1902и 1912гг.» В среднем в Псковский корпус ежегодно поступало около 80 человек. Минимальное число воспитанников было принято в 1882 г. — 63 чел., а максимальное в 1901 г. — 92 чел.100 При этом число претендентов, как правило, заметно превышало количество реально поступивших. До 1898 основным механизмом отсева кандидатов являлся конкурсный экзамен. Так, в 1887 г. на казённые вакансии в Псковском корпусе претен­довали 99 чел. Из них 11 человек не явились на экзамен, 30 чел. (почти треть!) — экзамена не выдержали, а четверых признала негодными медицинская комиссия101. В 1889 г. из 116 кандидатов экзамена не выдержали 36 чел.102 Близкие показатели установлены для 1886, 1888 и 1891 гг. После введения баллотировки вступительное испытание утратило состязательный характер. Тем не менее оно по-прежнему способствовало отсеву заметной доли претендентов. Так, в 1901 г. из 123 абитуриентов с испытанием не смогли справиться 22 человека.

Поступив в корпус, мальчики оказывались в очень специфической обстановке. Специально составленная ГУВУЗ в 1886 г. «Инструкция по воспитательной части для кадетских корпусов» требовала, чтобы «…все доступные воспитательные средства, все способы непосредственного воздействия наставников на их питомцев, как и вся обстановка жизни сих последних, своевременно возбуждали и твёрдо упрочивали в каждом из них живой интерес к военному делу и к славе родного оружия, глубокое уважение к воинской доблести и признательную память о боевых подвигах соотчичей, искреннее сознание святости присяги и благородную готовность принести себя в жертву родине, усердно разделять тяготы военной службы с народом русским».

В Псковском корпусе кадеты делились на семь рот, а каждая рота состояла из двух-трёх отделений численностью по 30—35 воспитанников. Во главе отделений стояли офицеры-воспитатели, обычно в чине капитана или штабс-капитана. Под их началом кадеты не только учились, но и несли караульную службу, занимались строевой подготовкой, фехтованием. С 1885 г. кадеты старшего возраста, отличавшиеся хорошим поведением и успехами в учёбе, стали получать звания вице-фельдфебелей и вице-унтер-офицеров. Они являлись по сути дела помощниками офицеров-воспитателей. При этом «Инструкция по воспитательной части» особо подчёркивала, что «должностным кадетам (вице-унтер-офицерам и вице-фельдфебелям) по отношению к прочим не должна быть придаваема какая-либо степень власти, так как незрелый характер 15—17-летних юношей… представляет мало ручательств правильного применения ея». Главной целью названной меры было развитие у кадет «чувства долга, привычки к беспрекословному повиновению и воинскому чинопочитанию». Из мемуаров воспитанников различных кадетских корпусов видно, что вице-фельдфебели и вице-унтер-офицеры, как правило, пользовались уважением и авторитетом у своих товарищей, а получить такое звание считалось очень почётным. Обучавшийся в Псковском корпусе с 1903 по 1910 гг. Николай Гранберг характеризует в своих воспоминаниях вице-фельдфебеля Бориса Ушакова (сына офицера-воспитателя Ф. А. Ушакова), как кадета, «обладавшего большой моральной силой».

Кадеты всех возрастов должны были поочерёдно нести дежурства по роте и классу. В обязанности дежурного по роте входило выполнять различные поручения офицера-воспитателя и «предупреждать… своим влиянием всякий в роте беспорядок и отступление от предписанных правил, в случае невозможности достигнуть этого самому, докладывать о том дежурному воспитателю». Дежурный по классу был обязан содействовать поддержанию дисциплины во время уроков и отвечал за чистоту в классных помещениях. При этом особая «Инструкция для кадет Псковского кадетского корпуса», составленная на основе «Инструкции по воспитательной части», подчёркивала: «Воспитанники должны научиться отличать товарищеские отношения от служебных и во время исполнения кем-либо служебных обязанностей должны беспрекословно подчиняться его законным требованиям». Неповиновение своему назначенному на дежурство товарищу наказывалось почти так же строго, как и неповиновение воспитателю. В то же время, если дежурный кадет оказывался замешанным в каком-либо правонарушении, его наказывали более сурово, чем прочих. Как видно из протоколов заседаний Педагогического комитета Псковского кадетского корпуса, воспитанники младших классов не сразу осознавали, что они должны подчиняться назначенному на дежурство сверстнику, и педагогам часто приходилось разбирать конфликты между ними.

Формированию у кадет «расположения к воинской службе» содействовал также специфический подбор книг для корпусной библиотеки, среди которых заметную роль составляли произведения о воинских подвигах, и проводимые офицерами-воспитателями беседы. В Псковском кадетском корпусе среди бесед отделенных офицеров-роспитателей с кадетами посвященные военной тематике в 1886—1887 учебном году составили 85%, а в 1901-1902 – 90%.

Как правило, корпусные педагоги добивались поставленной цели, и большинство кадет искренне любили армию и всё, с ней связанное. Обучавшийся в корпусе с 1910 по 1917 гг. В. Айзов писал в своих мемуарах, что и он сам, и большая часть его товарищей всё своё будущее связывали именно с офицерской карьерой, видели своё предназначение в том, чтобы «в мирное время быть исправным по службе, в случае же войны, если понадобится, умереть за Веру, Царя и Отечество».

С особым пиететом относились кадеты к носимой форме. Неслучайно самым позорным наказанием у них считалось снятие погон. Весьма показателен в этом отношении эпизод, описанный в протоколе заседания Педагогического комитета от 27 января 1887 г. Кадет 4-го класса Б. Корчиц совершил очень серьёзный проступок: нанёс оскорбление офицеру-воспитателю (обозвал его «поганой сволочью»). Когда виновному объявили, что с него снимут погоны, он заплакал и, «сильно рассердясь, сказал, что пусть его лучше отправят в Ярославскую школу, чем лишат погон». При этом надо заметить, что Ярославская военная школа была учебным заведением низшего разряда и перевод в неё имел бы гораздо более серьёзные последствия, нежели временное лишение погон. В итоге Б. Корчиц подвергся аресту на трое суток и лишению погон на неделю. Таких же, как у псковских кадет, взглядов, держались и их сверстники из других корпусов. Обучавшийся в Сумском кадетском корпусе Д. де-Витт вспоминал: «Кадет со срезанными погонами в строй становиться не смел и ходил сзади отдельно, ел за отдельным столом, сидел один на парте, товарищи его сторонились, он был обесчещен».

Любовь кадет ко всему военному имела, однако, и такую оборотную сторону, как неприязнь, даже презрение к штатским, и в особенности к своим сверстникам из гражданских учебных заведений. Воспитанник Орловского корпуса Г. Месняев с гордостью писал в мемуарах: «Особняком, не смешиваясь с ними (реалистами и гимназистами. — А. М.), держали себя эти дети, носившие имя кадет, как бы осознавая себя членами особого ордена». Учившийся в Воронежском корпусе П. Волошин передаёт в воспоминаниях рассказ псковского кадета о столкновениях и даже драках между питомцами корпуса и гимназистами. Это мемуарное свидетельство подтверждается данными, содержащимися в отчётах офицеров-воспитателей за различные годы113. Вообще слово «шпак» (как называли кадеты штатских) считалось среди воспитанников всех корпусов наиболее обидным оскорблением.

Наряду со стремлением к военной службе для образа мыслей большинства кадет была характерна корпоративность, то, что Г. Месняев называл «осознанием себя членами особого ордена». Этому, конечно, в немалой степени способствовало то, что большинство питомцев корпусов были выходцами из одной среды — детьми офицеров и чиновников военного ведомства. Но большую роль играла и целенаправленная деятельность наставников. Видный военный педагог А. Д. Бутовский в своей речи, произнесённой на первом съезде офицеров-воспитателей в 1908 г., отмечал, что одной из важнейших целей воспитательной работы в корпусах должно быть формирование «людей, способных к корпоративному единению».

Согласно требованиям «Инструкции по воспитательной части» педагоги прилагали много усилий для того, чтобы сплотить кадет и нивелировать проявления имущественного неравенства среди них. С этой целью воспитанникам не разрешалось приносить в корпус из отпуска игрушки, носить украшения, шить форму за свой счёт. Директор одного из столичных кадетских корпусов подчёркивал в речи, обращен­ной к офицерам-воспитателям перед началом нового 1907—1908 учебного года: «Прежде всего следует безусловно запретить ношение собственных вещей и внушить кадетам, что такой обычай есть неделикатность по отношению к товарищам и именно тем, которые не могут себе позволить замену казённых вещей более ценными».

На заседании Педагогического комитета Псковского кадетского корпуса от 29 октября 1887 г. одним из поставленных на обсуждение вопросов был вопрос о «разлагающем влиянии на товарищеские отношения… стремления отдельных кадет к роскошеству». Ежемесячные отчёты офицеров-воспитателей за всё время существования учебного заведения изобилуют сведениями о наложении взысканий на воспитан­ников, проносивших в корпус лакомства и пытавшихся «усовершенствовать» форменную одежду.

Конечно, сотрудники всех корпусов, включая Псковский, не только противодействовали проявлению между воспитанниками розни, но и активно проповедовали идеалы товарищества, дружбы, взаимопомощи. Сведения об отношениях между воспитанниками и степени их сплочённости в обязательном порядке заносились в отчёты офицеров-воспитателей и аттестаты отдельных кадет. Судя по этим документам, а также по мемуарам, педагогам, как правило, удавалось добиться поставленной цели. Так, воспитанник Орловского корпуса Г. Месняев отмечал в автобиографической статье о кадетских корпусах: «Кадетская спайка всегда основывалась на чувстве абсолютного равенства между кадетами, сын армейского капитана и сын начальника дивизии, кадет, носящий громкую историческую фамилию и носящий самую ординарную, богатый и бедный, русский, грузин, черкес, армянин или болга­рин, все в стенах корпуса чувствовали себя абсолютно равными». Ему вторит и воспитанник Псковского корпуса Б. Ждан-Пушкин в своей статье «Обаяние мундира»: «Я тоже ношу такой же мундир… я тоже принадлежу к той же тесной братской семье, мы все вместе, мы все заодно».

При этом, однако, представления о товариществе, распространённые среди воспитанников, во многом отличались от тех, что имелись у их наставников. Например, сплочённость кадет совсем не исключала такого свойственного всем корпусам явления, как неравноправное положение кадет разного возраста, некоторое угнетение старшими младших, которое на кадетском жаргоне называлось "цук". Сами кадеты в большинстве случаев возводили цук в ранг традиции и считали его неотъемлемой частью корпусной жизни, что осложняло борьбу с ним. Офицер-воспитатель 1-го корпуса С. Мельницкий (кстати, уроженец Псковской земли) писал по этому поводу: «Бороться с традициями очень трудно: они нравятся кадетам, и последние считают каким-то преступлением отказываться и не следовать традициям, горячо всегда отстаивая их». Воспитанник Псковского корпуса А. Булгаков тоже подчёркивал это обстоятельство в мемуарах: «Кадеты цук понимали и оправдывали, почему протестов или жалоб никогда не бывало».

Справедливости ради следует заметить, что многие военные педагоги, служившие в кадетских корпусах, смотрели на цук сквозь пальцы, а иногда даже находили в нём положительный элемент, считая, что он способствует развитию у будущих офицеров сознания субординации и закаляет характер. Выпускник Нижегородского кадетского корпуса А. Спиридович писал: «Начальство знало об этих наших обычаях, но не вмешивалось в них. Они регулировали нашу общественную жизнь, служили хорошей цели, хотя иногда бывали и грубы».

В тех, однако, случаях, когда цук полностью выходил из-под контроля педагогов, он мог принимать прямо-таки криминальные формы. Именно такая ситуация, к несчастью, сложилась в 1901 г. в Псковском корпусе. Заведением в то время руководил пожилой и безынициативный генерал И. А. Боголюбов. Пользуясь общим ослаблением контроля, несколько второгодников из 3-го класса и четырёхклассников сколотили нечто вроде банды. Вначале они, как свидетельствует протокол заседания Педагогического комитета, ограничивались тем, что отнимали у младших воспитанников наиболее вкусные кушанья. Затем, не встретив отпора ни со стороны сверстников, ни со стороны педагогов, «цукатели» стали притязать на большее, чем котлеты и булочки из корпусного обеда. Они принялись отбирать у малышей их личные вещи, били и жестоко разыгрывали тех, кто был послабее. Один из наиболее рьяных «мучителей», кадет 3-го класса С. Меньковский, даже заставлял младшеклассников красть для него понравившиеся вещи у других воспитанников. Он также приказал кадету 2-го класса И. Флёрову похитить у офицера-воспитателя К. М. Лялина коллекцию серебряных монет.

Постепенно поборы сменились издевательствами самого изощрённого свойства. «Цукатели» заставляли для собствен­ной потехи младших воспитанников плясать, выполнять строевые упражнения, отвечать на циничные вопросы и даже драться друг с другом (это называлось «гладиаторский бой»). Особенно жестоким издевательствам подвергались кадеты, отличавшиеся религиозностью.

В конце концов дело дошло до того, что наиболее ревностные поборники цука (кадеты С. Меньковский, Б. Зюков и В. Терехов) стали проводить циничные осмотры обнажённых малышей («шванц-парады») и было даже несколько случаев содомии.

Наконец доведённые до отчаяния воспитанники пожаловались воспитателям, и началось разбирательство. Произошедшее даже стало известно великому князю Константину Константиновичу, который в то время занимал пост главного начальника военно-учебных заведений. По решению Педагогического комитета зачинщики преступлений (Б. Зюков, В. Терехов, С. Меньковский, Е. Кликович, А. Стоцкий) были исключены из корпуса на попечение родителей. Директор И. А. Боголюбов, по настоянию великого князя, оставил должность.

Педагогический комитет не ограничился наказанием непосредственных виновников и посвятил ряд заседаний выяснению причин происшедшего. Мать одного из исключённых кадет, сельская учительница Л. В. Меньковская, в своём письме в корпус не без основания возлагала часть вины за случившееся на воспитателей. «Что же наблюдали дежурные воспитатели, которым поручено воспитание детей? — восклицала она. — Неужели они не ведали, ночуя в одной комнате, о пьянстве, карточной игре, ещё худших вещах? Может быть, я не имею право писать всё это, но невольно вырывались эти слова из наболевшего сердца, за судьбу дорогих ему детей, на которых воспитатели не обращают ровно никакого внимания, если мальчик живёт, не нарушая тишины и порядка, внутренний мир детей им закрыт… но вот, если случится что-нибудь, нарушающее обычное спокойствие воспитателей, тогда они являются строгими, неумолимыми судьями и карателями неразумных детей за свои вины».

Хотя сын самой Меньковской едва ли подходил под определение «неразумного ребёнка», в письме было немало правды. Педагогический комитет признавал, что цук явился следствием как ложно понятого товарищества, так и превращения дисциплины, в практике отдельных педагогов, в чисто внешнее, формальное требование. Именно о таком развитии событий предупреждал журнал «Педагогический сборник»: «Если воспитатель игнорирует или не замечает внутренней жизни отделения, то правление «силача» сделается тираническим. С одной стороны произвол, поборы, издевательство, с другой детская злоба, негодование, сознание несправедливости, скрытность, угодливость или заискивание».

Возмущённый Константин Константинович записал в своём дневнике: «Это ли не хуже всякого пресловутого массового беспорядка, которого так было принято бояться перед моим вступлением в должность. Это ли не гаже беспорядка, происшедшего в марте или феврале в Александровском училище»

Требование глубже вникать во внутреннюю жизнь детского коллектива с особенной настоятельностью стало высказываться после того, как пост Главного начальника военно-учебных заведений в 1900 г. занял великий князь Константин Константинович. Талантливый драматург и поэт, писавший под псевдонимом «К. Р.», он искренне интересовался педагогикой, глубоко и серьёзно относился к своим обязанностям, всегда старался действовать гуманно, с уважением к личности ребёнка. При знакомстве с дневниками Константина Константиновича поражает тот факт, что великий князь помнил в лицо и по именам многие сотни кадет, с которыми встречался во время поездок по заведениям. Даже по прошествии нескольких лет, когда воспитанники были уже взрослыми офицерами, он с лёгкостью называл их детские прозвища, вспоминал какие-то обстоятельства давних встреч. Обучавшийся в Полтавском кадетском корпусе М. Шереметев так вспоминал о великом князе: «Его характерной особенностью было то, что он из всего умел создать интерес, и разговор возле него не умолкал. В этом его внимании к каждому из своих собеседников, как бы таковой ни был мал, заключалась значительная доля его обаятельности. Президент Академии Наук, он с полным вниманием мог вести разговор о резиновых мячах, о свойстве рогатки, о лучшем способе плавания и т. д.».

Дочь великого князя Вера Константиновна с гордостью замечала в своих мемуарах: «Все знают, как искренно любил он своих питомцев, как близко входил в их радости и горести… Можно было бы составить целый том кадетских воспоминаний об отце моём». В таком томе немалое место заняли бы и мемуары псковских кадет, которые очень любили великого князя, даже благоговели перед ним. Характерно также, что, при всей своей мягкости, Константин Константинович остался глух ко всем просьбам Боголюбова об оставлении на должности: интересы детей стояли для него выше интересов нерадивого генерала.

Многие военные педагоги начала XX в. предлагали пути того, как можно трансформировать цук и поставить его на службу воспитанию. В различных корпусах существовала, например, практика назначения лучших кадет старшего возраста в роты к младшим. При посещении Псковского корпуса в 1902 г. Константин Константинович отметил в своём дневнике: «…с начала учебного года в 3-ю роту были назначены кадеты 7-го классаТимашев, Баханов, Витковский и Герман. Последнего я видел в кадетском лагере, где ему поручили маленьких, прозвавших его дядей Германом. Герман и фамилия его и имя».

В Псковском кадетском корпусе для руководства младшими кадетами назначали учеников не только 7-го, но даже 5-го класса. Это вызвало недовольство Константина Константиновича, писавшего в дневнике: «Не только в V, но даже в VI классе кадеты, по-моему, не дозрели до руководства младшими». Тем не менее в целом предпринятые Педагогическим комитетом Псковского корпуса меры но сплочению воспитанников разного возраста имели успех, что и отметил Константин Константинович во время посещения заведения в 1907 г.

Окончивший Псковский корпус в 1913 г. А. В. Булгаков вспоминал: «Лёгкий цук существовал только во 2-й роте и был вполне осмысленным, так как приучал кадет к вежливости по отношению к старшим. Если какой-либо кадет позволял себе известную вольность или запанибратство по отношению к старшему его по возрасту, то после обеда, с разрешения дежурного офицера (курсив мой. — А. М.), кадет V класса играл на корнете сбор… тогда дежурный по роте вызывал провинившегося в «музыкалку», и, отрапортовав о своём прибытии, виновный выслушивал обвинительный акт, после чего подвергался в зависимости от проступка соответствующему взысканию». Описанный ритуал напоминает товарищеский суд и явно не имеет ничего общего с теми дикими проявлениями цука, что были в 1901 г.

Следует ещё раз подчеркнуть, что военные педагоги, отдавая много сил трансформации цука и его использованию в воспитательных целях, почти никогда не выступали за полное искоренение подобных традиций. Это было связано не только с тем, что цук, по мнению многих наставников, способствовал развитию воинского чинопочитания, но и с тем, что он не без основания считался неотъемлемой чертой интерната вообще. Предложения отказаться от интернатной системы воспитания или хотя бы увеличить численность приходящих учеников, исходившие в основном от гражданских педагогов либеральной ориентации, большинство служивших в военной школе специалистов решительно отвергало. Свою позицию они подкрепляли как доводами экономическо­го характера (важной целью кадетских корпусов было избавить малообеспеченных офицеров от забот, связанных с воспитанием детей), так и педагогическими резонами. «Только живя в интернате, — отмечалось в одной из статей, помещённых в «Педагогическом сборнике», — живя общей жизнью с себе подобными, человек понимает и чувствует, что идеи правды, добра, справедливости и чувства взаимоуважения, уступчивости, благодушия и любви не есть что-то отвлечённое, о чём ему болтают на уроках русского языка и истории».(М-й Н. К вопросу о задачах наших кадетских корпусов // Педагоги­ческий сборник. 1906. № 3. С. 262.)

Противопоставление гимназиста (реже — реалиста), воспитанного в сибаритской семейной обстановке, подверженного влиянию «вредных» идей и вследствие этого тщеславного, эгоистичного, прямодушному и честному кадету весьма характерно как для трудов некоторых военных педагогов, так и для мемуаров воспитанников корпусов. Кадет Псковского корпуса, укрывшийся за инициалами Н. Ф., в автобиографическом романе «Лишённые юности», характеризуя одного из наиболее отталкивающих героев, чекиста Алексея, подчёркивает, что он учился в гимназии и никогда ни в чём не нуждался. «Богатые родители Алексея, — поясняет автор, — от скуки и безделья бесились с жиру. Лазили по праздникам в народ, воображали, что от пикников в деревне народ примет их за своих. Подчёркнуто хамили в отношении религии, плевали на своё отечество… и рос Алёша у этих «передовых» родителей однобоко развитым существом, цивилизован до предела, культурности ни на грош».

Важнейшим проявлением товарищества в сознании большинства кадет была взаимопомощь. Она включала, однако, и поступки весьма предосудительные с педагогической точки зрения: сокрытие проступков товарищей, подсказывание, списывание. Два последних нарушения, судя по печатавшимся в «Педагогическом сборнике» материалам, были очень распространены во всех корпусах. Так, автор статьи «Обман в школе» писал в 1907 г.: «Существовало своеобразное арго для выражения одной идеи надувания: «скатать», «сдуть», «сошпаргалить» — значило списать. Ввиду того, что обманывание не считалось позорным, а было наоборот своего рода молодчество, ибо требовало немалого риска (могли «скатать» балл с поведения), а также смышлёности… лучшим надувателями являлись не бездарности».

Как видно из протоколов заседаний Педагогического комитета Псковского кадетского корпуса за 1886—1891 годы, служившие в заведении преподаватели и воспитатели главную опасность списывания и подсказывания видели в том, что они являлись обманом и поэтому способствовали развитию у детей «дурных сторон характера». Этот взгляд даже нашёл отражение в «Инструкции для кадет Псковского кадетского корпуса»: «Подсказы приносят только вред общему делу учения, давая повод малоприлежным небрежно заниматься в надежде на незаконную постороннюю помощь, кроме того, они приучают ко лжи и обману, весьма крупному пороку, зарождающе­муся из малого». Раскрывая положение о необходимости воспитывать у кадет правдивость, «Инструкция» также подчёркивала: «Лжец — ненадёжный человек! Им нигде не дорожат, а в особенности в военной службе».
Вообще, как видно из отчётов офицеров-воспитателей, ложь в любом её проявлении наказывалась очень строго. За один и тот же проступок чистосердечно сознавшийся получал более лёгкое взыскание, чем лгавший. Эта практика полностью согласуется с мнением, высказанным офицером-воспитателем одного из столичных корпусов на страницах «Педагогического сборника»: «Шалун, беспокойный, дерзкий мальчик должен рекомендоваться воспитателями выше, чем послушный, почтительный, но лгун».

Широко распространённым среди воспитанников всех кадетских корпусов проявлением товарищества было сокрытие проступков друг друга. Даже в том случае, если какой-либо кадет наносил товарищу обиду, жаловаться воспитателю считалось позорным. «Ябеды и доносчики, — писал в своей статье «Что такое кадетские корпуса?» Г. Гуторович, — наказывались строго самими кадетами: провинившихся сажали на красное положение, т. е. никто с ними не разговаривал». Судя по документам Псковского кадетского корпуса, «фискалов», как сами дети называли доносчиков, могло ожидать и более суровое наказание, чем бойкот, — в виде побоев, причём довольно жестоких. О возможности такой расправы свидетельствуют и мемуары А. Спиридовича, обучавшегося в Нижегородском кадетском корпусе.

Доносительство не поощрялось и большинством служивших в корпусах педагогов. Это даже нашло отражение в «Инструкции по воспитательной части» 1886 г., где имелся пункт, гласивший: «Отнюдь не следует вызывать явные, а тем более тайные, показания товарищей друг на друга». Подобная щепетильность, конечно, способствовала воспитанию у кадет честности и порядочности, но она же затрудняла поиск виновных, в особенности при разборе коллективных проступ­ков. Вопрос о том, как действовать педагогу, если зачинщик группового нарушения дисциплины отказывается сознаться добровольно, не сходил со страниц педагогической литературы на протяжении всего существования кадетских корпусов. Наказывать всех воспитанников, «не разбирая правого и виноватого», считалось непедагогичным, так как, во-первых, «порождало озлобленность в душах кадет», а во-вторых, значительно снижало авторитет воспитателя, превращая его в «безжалостного карателя». В «Инструкции по воспитательной части» отмечалось: «Особенно неблагоприятными в педагогическом смысле последствиями обычно сопровождается наложение огульных взысканий на целые группы». Наказание целого класса или отделения могло быть наложено в корпусах только с санкции директора. Но педагог не мог и вовсе отказаться от поиска виновного. «Раз другой не открыв виновного, — писал «Педагогический сборник», — воспитатель рискует и на будущее время оставлять без должных мер воздействия массовые проступки».

Весьма интересным примером того, какие пути изыскивали педагоги для борьбы с массовыми проступками, служит протокол заседания Педагогического комитета Псковского корпуса от 7—9 декабря 1888 г. На нём рассматривались действия кадет 3-го класса, отказавшихся повиноваться ротному командиру Л. В. Грену, а после начала разбирательства упорно не выдававших зачинщиков. Один из членов Педагогического комитета, А. А. Таннер, в своём выступлении отметил: «Случай, когда двое или трое главных виновных остаются не разысканными, является для воспитательного заведения величайшим злом: воспитанники весьма легко могут проникнуться тем убеждением, что в жизни главные виновные могут быть и не разысканы, а потому могут пользоваться всеми благами жизни. Отсюда прямой вывод: делай, что угодно, умей хорошенько прятать концы и затем наслаждайся жизнью…».

В качестве способа дознания А. А. Таннер предложил применить перекрёстный допрос. Его поддержал преподаватель математики П. Ф. Рожанский, который считал также необходимым «объявить кадетам, что сами товарищи должны подействовать на виновных с целью заставить их сознаться». Однако ротный командир М. К. Гейштор возразил на это, что подобная мера может вызвать насилие одних воспитанников над другими. Он также выступил и против перекрёстных допросов. «Перекрёстные допросы, —говорил педагог, — напоминают розыск, правда, весьма необходимый в государстве, но только не в школе. Государство не задаётся такими широкими целями при раскрытии виновных в преступлении, какие обязана преследовать школа: школа прежде всего воспитывает, и в этом отношении она идёт впереди государства и является основанием его прогресса, следовательно, и все приёмы, употреблённые в учебно-воспитательном заведении, должны быть весьма обдуманы и очищены от всего, мало-мальски соприкасающегося с чем-то противоречащим прямому, открытому пути. А кто же будет спорить, что розыск далеко не прямой путь».

В итоге Педагогический комитет принял решение отказаться от перекрёстных допросов. При этом многие педагоги в своих выступлениях подчёркивали, что следует поставить воспитательную работу таким образом, чтобы кадеты не просто воздерживались от дурных поступков, но и не позволяли совершать их своим товарищам. Сходное требование содержалось в «Инструкции для кадет Псковского кадетско­го корпуса»: «Кадеты должны понять, что истинное товарищество состоит не в том, что бы содействовать чему-нибудь дурному, а, напротив, в том, что бы помочь друг другу во всём добром и полезном и предостеречь товарищей от всего дурного».

 

Наряду с воспитанием интереса к военной службе и чувства товарищества большое внимание уделялось развитию у кадет исполнительности и дисциплинированности. Так, «Инструкция для кадет Псковского кадетского корпуса» содержала следующее указание: «Кадеты обязаны как высшим, так и непосредственным своим начальникам безусловным повиновением и должным уважением, исполняя точно и беспрекословно все их приказания». Развитие умения повиноваться было в корпусной педагогике одновременно и целью воспитания (как качество, необходимое военному человеку), так и важнейшим условием формирования всех остальных черт характера.

«Инструкция по воспитательной части» гласила: «Сущность воспитательного дела требует, чтобы воспитанник, не могущий ещё иметь верного мерила для разумного самоопределения, подчинил свою волю воле воспитателя». Некоторые педагоги, в особенности гражданские, критиковали данное положение и полагали, что царившая в кадетских корпусах строгая дисциплина вырабатывает в кадетах пассивность или, говоря словами современника, «привычку к помочам». На эти обвинения военные педагоги отвечали со страниц «Педагогического сборника», что дисциплина должна носить осознанный характер и совсем не тождественна слепому повиновению. «Инструкция по воспитательной части» даже требовала развития у кадет разумной инициативности, реши­тельности. Видный педагог Е. Семашкевич писал: «Даже в военном деле принцип безусловного повиновения не только не исключает самодеятельности, а напротив, требует её в известных границах».

Обвинения кадетских корпусов в подавлении воли воспитанников стали особенно частыми после неудачной для России войны с Японией. Одним из наиболее последовательных их критиков являлся уроженец Псковской земли, видный публицист Михаил Осипович Меньшиков. В 1910 г. в газете «Новое Время» появилась его статья «Недовольство в армии», в которой кадеты презрительно именовались «телятами и ягнятами». Автор требовал сократить учебную программу и за счёт этого создать в корпусах «военную обстановку»: «…изо дня в день поход, лагерь, строй, осады, битвы, караулы, разведки, военные учения». Меньшикову ответил, через «Педагогический сборник», военный историк и педагог В. И. Греков. Он убедительно доказывал, что последовательное и точное исполнение «Инструкции по воспитательной части» вполне способно обеспечить формирование у воспитанников как необходимой офицеру исполнительности, так и разумной инициативности, решительности, мужества. Полагаться же в этом отношении только на военные игры — значит «смотреть на военное дело с игрушечной точки зрения».

На практике вырабатывать в кадетах осознанное отношение к дисциплине или же требовать чисто внешнего повиновения — зависело от личных качеств воспитателя и руководителей военно-учебного ведомства. Так, великий князь Константин Константинович являлся убеждённым противником мелочной регламентации. В своём приказе от 14февраля 1901 года он решительно заявлял:« Именно такому режиму повальных запрещений я приписываю характерные проступки уклонения от требований в старших классах». Отдельные директора Псковского корпуса демонстрировали очень разные подходы к проблеме. Руководивший заведением с 1883 по 1891 гг. А. С. Курбатов неоднократно подчёркивал в своих выступлениях на заседаниях Педагогического комитета, что в основу воспитания следует класть не наказание, а «наблюдение и самое тщательное за действиями воспитанников». Директор убеждал педагогов «по возможности больше действовать на сердца воспитанников, смягчая их и развивая в них добрые чувства и нравственные стремления». Протоколы заседаний комитета под председательством Курбатова свидетельствуют, что проступки кадет разбирались очень тщательно, выявлялись их глубинные причины.

Преемник Курбатова А. И. Боголюбов подходил к делу более формально. Желая укрепить дисциплину, он постоянно требовал в своих приказах строго взыскивать с виновных. Более редкими стали в корпусе экскурсии и театральные представления, мешавшие, по мнению нового директора, учёбе детей. Но принятые меры не укрепили порядка. Напротив, подмена анализа причин каждого проступка взысканиями по всякому поводу привела к ситуации, которая в одной из статей на страницах «Педагогического сборника» определялась как «антогонизм между воспитателями и воспитанниками, неустанная война, переходившая в непримиримую вражду».

Возглавлявший заведение в 1902—1905 гг. В. А. Шильдер и в особенности его преемник В. П. Родионов имели педаго­гические взгляды, сходные со взглядами Константина Кон­стантиновича. В своих выступлениях перед подчинёнными Шильдер неоднократно подчёркивал важность установления между педагогами и питомцами «отношений взаимного доверия и уважения». По инициативе Родионова в корпусе часто организовывались походы, экскурсии, военные игры и другие мероприятия, способствовавшие развитию у кадет инициативности, сплачивавшие кадет разного возраста и педагогов.

Обучавшийся в корпусе с 1906 по 1913 гг. М. А. Зайцев вспоминал в своих мемуарах: «Поход проделывался пешим порядком со скатками, винтовками и прочим. Ночевали обыкновенно в палатках с распорядком, взятым из уставов армии… Каждая прогулка крепче нас сплачивала и невольно приближала одного к другому». В собрании приказов директора корпуса за 1906 г. имеется план экскурсии кадет старшей роты в пригородный монастырь. Он включал в себя, помимо собственно посещения обители, ознакомление с коже­венным заводом помещика Лавриновского, разбивку лагеря и даже ночную ловлю раков на реке Черёхе. Воспитатель В. И. Обух (служил в корпусе с 1906 по 1917 гг.) регулярно проводил с воспитанниками походы на весельных лодках по рекам Псковского уезда. Все эти мероприятия не только способствовали физическому развитию кадет, но и требовали от них активных самостоятельных действий.

Согласно требованиям «Инструкции по воспитательной части», формируя у кадет те или иные качества характера, педагоги должны были учитывать те трудности, с которыми их воспитанники могли столкнуться во взрослой жизни. Быт большинства армейских офицеров на рубеже XIX—XX веков был непростым: маленькое жалование, обстановка уездных городков, в которых нередко квартировали части, и т. д. Это предъявляло к педагогической системе корпусов особые требования. Воспитателям надлежало приучать кадета к «…деятельной заботливости о самом себе, к воздержанности и довольству своим положением и строгой расчётливости в пользовании материальными средствами».

 

Жизнь в корпусе носила аскетический характер, и список разрешённых развлечений был весьма ограниченным. Согласно Циркуляру Главного управления военно-учебных заведе­ний от 8 февраля 1885 г. и составленному на его основе параграфу «Инструкции для кадет Псковского кадетского корпуса» учащиеся могли посещать театры, цирки, концерты только в сопровождении педагога, а во время отпусков — старших родственников. Безусловно запрещалось кадетам посещение читален, судебных заседаний, трактиров, ресторанов, клубов, общественных бань, гостиниц и меблированных комнат, публичных гуляний, где установлена плата за вход, маскарадов, публичных танцевальных вечеров, винных погребов, питейных домов.

Говоря об организации досуга воспитанников в стенах корпуса, «Инструкция по воспитательной части» требовала ограничиться «скромными развлечениями, смягчающими и облагораживающими нравы». К таковым относились: чтение специально подобранной литературы, концерты и спектакли, организованные самими кадетами, танцевальные вечера. Последние, впрочем, вызывали у педагогов большое сомнение. Весной 1893 г. в Петербурге состоялось заседание Педагогического комитета Главного управления военно-учебных заведений, участники которого говорили о вреде танцевальных вечеров, когда кадеты «танцуют, гуляют и с глазу на глаз беседуют с незнакомыми молодыми женщинами… наряженными в модные бальные костюмы, не всегда отличающиеся должной скромностью». Решением комитета проведение балов и танцевальных вечеров в корпусах было запрещено. Часть военных педагогов сочла такую меру слишком строгой. В адрес Главного управления поступил ряд писем с просьбой отменить запрет, что и было сделано в 1898 г.

Мемуары выпускника Псковского корпуса А. Булгакова содержат яркую картину корпусного бала. «Три раза в году, — пишет он, — на масленицу, 14 ноября и 16 декабря, бывали балы, привлекавшие массу гостей… Помещения 1-й и 2-й рот превращались в артистически убранные танцевальные залы, каждый со своим оркестром от стоявших в Пскове полков, классы же превращались в гостиные разных эпох и стилей, в зимние сады со множеством зелени и уютных прохладных уголков, где так хорошо и приятно было отдохнуть, а то и поухаживать. В спальнях устраивались буфеты с изобилием разных бутербродов, пирожных, фруктов и прохладительных напитков. В дни балов квартиры воспитателей опустошались, мебель их перетаскивалась в здание корпуса для украшений гостиных».

Наряду с привычкой к воздержанности педагоги всемерно воспитывали у кадет трудолюбие. В первую очередь под трудом подразумевалась, конечно, учёба. Но, кроме того, дети должны были держать в порядке свои вещи, самостоятельно чистить и иногда ремонтировать обмундирование. Во всех кадетских корпусах имелись также столярные и переплётные мастерские, в которых кадеты обучались ремёслам.

Псковский кадетский корпус прославился своей гравировальной мастерской. Литографии, выполненные кадетом А. Городецким (5-й класс), в 1885 г. заслужили высокую оценку Главного управления военно-учебных заведений. «Инструкция по воспитательной части» также считала весьма полезным привлечение кадет к работе в саду, разбивке клумб и газонов. При этом подчёркивалось, что воспитание трудолюбия должно быть свободно от «развития в юношах меркантильного направления». «Инструкция» строго запрещала продавать изделия кадетских мастерских и даже выставлять на их благотворительные аукционы.

Большое значение придавалось формированию у воспитанников благородного отношения к женщине. Любимицами псковских кадет были ученицы Мариинской женской гимназии, которая располагалась как раз напротив корпуса. М. А. Зайцев, будучи уже взрослым человеком, в далёкой эмиграции, вспоминал о переживаниях юности: «Редко посаженные вдоль ажурной решётки плаца деревья и кусты боярышника позволяли видеть улицу. Выходящие из широких дверей женской гимназии… гимназистки привлекали наше внимание. Одна из них особенно заинтересовала меня лёгкостью и грациозностью движений… Часы вечерних занятий, свободное время, всё было занято мыслями о виденной днём незнакомке… О милая юность, как немного надо, чтобы сильнее забилось твоё сердце». Вообще воспоминания кадет о гимназистках носят подчёркнуто романтический, светлый характер.

При этом во всех корпусах педагоги тщательно следили, чтобы кадеты соблюдали «установленные людьми чести границы». Характеризуя одного из воспитанников, А. Винтера, переходившего из Псковского корпуса в Александровский, офицер-воспитатель отметил: «Отличительной чертою… его характера может служить сильная влюбчивость». Встревоженная администрация Александровского корпуса немедленно обратилась с требованием разъяснить, на каких фактах основывается такой отзыв. В ответном письме сообщалось, что офицером-воспитателем было случайно обнаружен черновик письма Винтера к некой Любочке, «из которого очевидно, что она уже не первая его любовь». К этому сообщению прилагалось и письмо кадета, «преступные» фразы в котором директор лично подчеркнул красным карандашом.

Такая щепетильность, однако, была присуща только по отношению к женщинам «своего» круга. Парадоксально, но администрация большинства корпусов смотрела сквозь пальцы на встречи кадет старшего возраста со жрицами любви. Воспитанник Нижегородского корпуса А. Спиридович вспоминал, как он и его товарищи ходили в «некоторое учреждение», где «барышни были молодые, весёлые, брали пустяки…».

Не слишком строго карались подобные проступки и в Псковском корпусе. В отчёте офицера-воспитателя за 1884— 1885 учебный год сообщается, что кадет 5-го класса А. Фабрициус «в отпуску на сырной неделе в компании со сверстником (воспитанником классической гимназии. —A.M.) посетил Торговые ряды, где имел сношение с публичной женщиной». За этот проступок кадет был лишён нескольких очередных отпусков в город. Для сравнения можно отметить, что точно так же были наказаны одноклассники Фабрициуса — А. Крыгин, который, желая спасти курившего товарища, спрятал у себя его портсигар, и В. Андреянов, виновный лишь в том, что, «будучи в отпуску, на прогулке, остановил и обнял проходившую горничную». За дерзкий ответ офицеру-воспитателю наказывали гораздо строже.

Встречаются в отчётах офицеров-воспитателей и протоколах заседаний Педагогического комитета корпуса и сведения о кадетах, замеченных в хранении литературы «цинического содержания», порнографических картинок и фотографий. Борьба с нарушениями нравственности не ограничивалась, однако, одними лишь преследованиями и изобличениями. В начале XX в. в Псковском корпусе стали регулярно проводиться беседы «нравственного» содержания. В «Периодических отчётах офицеров-воспитателей» за 1907—1908 учебный год есть упоминание о разборе с кадетами 7-го класса статьи «О половой жизни»166. Это свидетельствует о том, что к этому времени было преодолено негативное отношение к просвеще­нию юношей в интимной сфере, характерное для 1880—90-х годов. Сходные выводы позволяют сделать документы Орловского и Полоцкого корпусов.

«Инструкция по воспитательной части» рекомендовала служившим в корпусах педагогам содействовать «возможному развитию в воспитанниках… любви и вкуса к прекрасному и возвышенному в природе и искусстве». Большую роль в выполнении этой задачи играли проводившиеся во всех корпусах занятия музыкой, танцами, рисованием. Цели эстетического воспитания служили также регулярно проводившиеся экскурсии. Уже упоминавшийся М. Зайцев вспоминал: «Так называемые «дальние» воскресные прогулки знакомили нас с сельским хозяйством и жизнью крестьян. Знакомили с прекрасным зодчеством русских православных церквей Псково-Новгородского и более северного стилей, а также с иконописью. Они вызывали много хороших чувств, связанных с прочитанными книгами исторического характера».

Все направления воспитательной работы в кадетских корпусах (формирование стремления к военной службе, това­рищества, дисциплинированности, инициативности и т. д.) были подчинены основополагающему принципу, который может быть выражен известной формулой «За Веру, Царя и Отечество». Раскрывая основную задачу кадетских корпусов, генерал-лейтенант А. Д. Бутовский на 1-м съезде офицеров-воспитателей подчёркивал: «Мы должны готовить для нашей армии молодых людей… заботливо воспитанных в религиозно-нравственном отношении, с прочно установившимся чувством беззаветной верности монарху и любви к Родине».

«Инструкция по воспитательной части» придавала осново­полагающий характер для формирования личности будущего офицера именно религиозным принципам и гласила: «Всё, чем человек может и должен быть, выражено вполне в Божественном учении, и воспитателю остаётся только прежде всего и в основу всего заложить вечные истины христианства». Значение религиозного воспитания подчёркивалось тем особым положением, которое занимал среди учебных дисциплин Закон Божий, являясь в первую очередь не суммой знаний, но воспитательным предметом.

Большинство воспитанников Псковского кадетского корпуса исповедовало православие, хотя были также лютеране и католики. Из представителей иных исповеданий за всю историю заведения обучалось лишь несколько мусульман и армяно-григориан. Весьма интересный факт приводится в дневниках Константина Константиновича. Рассказывая о посещении корпуса в 1901 г., он упоминает среди псковских кадет «магометанина Туган-Барановского, которому летом послал Новый Завет и Коран». При этом великий князь признаётся, что «не решился спросить, что из двух ему больше понравилось» . Во время своего следующего визита в Псков, в ноябре 1902 г., Константин Константинович записал в дневнике: «В одном из классов сидел подле Туган-Барановского (Тугашки), который в марте месяце из мусульман добровольно крестился в православную веру». Этот эпизод демонстрирует, как без насилия над личностью был подготовлен переход мальчика в православие. Не последнюю роль здесь сыграло, конечно, и то уважение, которое питало большинство кадет к великому князю. Впрочем, для мальчиков, сохранявших «отеческую» веру, в Псковский корпус регулярно приглашали ксендза и лютеранского пастора.

Важность патриотического воспитания неоднократно подчёркивалась и «Инструкцией по воспитательной части», и «Инструкцией для кадет Псковского кадетского корпуса». Одновременно многие педагоги подчёркивали в своих статьях, что ни в коем случае нельзя допускать конфликтов между учениками разных национальностей и вероисповеданий. Офицер-воспитатель Псковского корпуса В. А. Бычковский на заседании Педагогического комитета 10 сентября 1902 г. подчёркивал, что на уроках истории и географии «совершенно не должно быть… грубых насмешек над иными обычаями».

Многими наставниками патриотическое воспитание расценивалось также, как мера, способная противодействовать формированию у кадет нежелательных идей. В наиболее определённой форме эту мысль сформулировал великий князь Константин Константинович. В конце 1906 г. он посетил Симбирский кадетский корпус и остался недоволен преждевременным ознакомлением кадет с некоторыми книгами (произведениями Ницше и Ренана). « Как ни привлекательно, — писал он, — стремление к всестороннему развитию кадет, нельзя не высказать опасения, как бы поверхностное ознакомление их с приведёнными вопросами не привело к отрицательным следствиям, если в основу этого развития не положено глубокого религиозного чувства и исторической закваски. Мало знать родную литературу и отечественную историю: надо их прочувствовать, проникнуться ими, полюбить их и — тогда с Богом! Пусть наши юноши смело открывают книги по своему выбору. Чуждое природе наших кадет к ним не пристанет. Их духовный и умственный строй отвергнет навязанные с Запада крайние учения».

В «Инструкции для преподавания отдельных предметов», утверждённой в феврале 1915 г., содержалось обращенное к законоучителям требование показывать во время занятий «красоту, величие, истину Восточного Православия в сравнении с западными вероучениями». Интересно отметить, что в более ранних редакциях «Инструкции» (1889 и 1898 гг.) такое требование отсутствует. Возможно, его появление связано с шедшей тогда Первой мировой войной. Однако и в этом случае подчёркивалось, что «обозрение западных вероисповеданий должно быть чуждо полемического характера и особенно полемического задора»

Педагоги Псковского корпуса очень активно использовали для патриотического воспитания местный материал. Как уже говорилось, с кадетами часто проводились экскурсии, посвященные историческим памятниками Псковской земли, и соответствующие беседы. Этому в немалой степени способствовало то, что служивший с 1881 по 1901 гг. Ф. А. Ушаков являлся активным членом Псковского археологического общества.

Патриотическое воспитание и в Псковском, и в других кадетских корпусах не ограничивалось одними лишь беседами, экскурсиями и т. д., а пронизывало все направления педагогической работы, всю повседневную жизнь воспитанников. Это проявлялось в преобладании в учебных программах по словесности, истории и географии отечественного материала, подборе книг для корпусной библиотеки, спектаклей для кадетских вечеров и т. д. Неслучайно воспитанник Полтавского кадетского корпуса П. Волошин отмечал в своих мемуарах: «Мальчик, поступивший в корпус, сразу окунался в атмосферу великодержавности нашей России». Слова эти в полной мере могут быть применены и к Псковскому корпусу.

Вполне естественно, что в кадетских корпусах, призванных готовить юношей к службе в «офицерском звании», основной задачей являлось воспитание в духе преданности монархии. Именно так трактовалась сама цель этих учебных заведений в «Положении Военного Совета» 1886 г. и «Инструкции по воспитательной части», в многочисленных циркулярах Главного управления военно-учебных заведений. «Инструкция по воспитательной части для кадет Псковского кадетского корпуса» гласила: «Кадет воспитывается для того, чтобы из него вышел прямой, твёрдый и честный слуга, преданный своему Государю и Отечеству».
Деятельность педагогов по воспитанию у кадет монархических убеждений во многом облегчалась тем, что большинство воспитанников были выходцами из офицерской, дворянской среды. Однако служившие в корпусах воспитатели стремились не только укрепить в своих питомцах взгляды, «соответствующие принципам государственного устройства», но и оградить их от «разрушающего влияния вредных идей». Один из параграфов «Инструкции по воспитательной части» гласил: «…каждый воспитанник, хотя бы с отличием преуспевающий во всех других отношениях, но подпавший влиянию атеистической и анархической пропаганды, неминуемо готовит себе верную гибель, родителям своим безысходное горе и всем своим наставникам тяжкую ответственность перед совестью и законом». Требование неукоснительно руководствоваться данным положением содержится в речи директора Псковского кадетского корпуса А. С. Курбатова на заседании Педагогического комитета 16 мая 1888 г.

«Инструкция по воспитательной части для кадетских корпусов» уделяла большое внимание не только содержанию педагогической работы, но и методам её осуществления. «К числу общих воспитательных средств, — говорилось в одном из её параграфов, — должны быть отнесены: установление порядка в жизни воспитанников, производительное наполнение внеклассного времени, постоянный надзор над детьми и неослабное поддержание школьной дисциплины». Для «производительного наполнения внеклассного времени» в Псковском корпусе проводились уже отмеченные балы, концерты, самодеятельные спектакли.

Особое место среди форм досуга отводилось воспитательному чтению духовной, научно-популярной и художественной литературы. В «Инструкции по воспитательной части» говорилось: «Внеклассное чтение книг воспитанниками, как самостоятельное, так и с воспитателями, имеет первенствующее, после учебной работы, значение в ряду образовательных средств заведения и вообще оказывает весьма сильное влияние на развитие и направление детей и юношей в нравственном отношении». В каждом кадетском корпусе существовали главная корпусная и «малые» ротные библиотеки. Офицерам-воспитателям вменялось в обязанность регулярно читать своим подопечным книги и обсуждать с ними их содержание, для чего ежедневно выделялось определённое время.

Однако, как видно из печатавшихся в «Педагогическом сборнике» материалов, на начальном этапе существования кадетских корпусов многие педагоги не придавали «воспитательному чтению» должного значения и предпочитали использовать отведённое на него время на иные нужды (дополнительную учебную подготовку, разбор дисциплинарных проступков, подгонку обмундирования и т. п.). О том, что Псковский корпус не был здесь исключением, свидетельствует протокол заседания Педагогического комитета от 14 апреля 1887 г. На этом заседании директор А. С. Курбатов обратился к своим сотрудникам с просьбой уделять больше внимания чтению, «которое является одним из самых сильных орудий в руках воспитателя для развития в мальчиках и юношах честных, правильных и сердечных отношений ко всему, их окружающему». При этом Курбатов указал на ошибку тех воспитателей, которые, подбирая литературу, ограничивались исключительно научными статьями и заботились «больше о количестве новых познаний, чем о действии рассказа на душу и сердце воспитанника».

К началу XX в. отношение корпусных педагогов к воспитательному чтению заметно изменилось. Великий князь Константин Константинович при посещении Псковского корпуса в 1904 г. отметил, что «групповое чтение кадетами младших классов образцов русской литературы пришлось очень по сердцу детям». В ноябре 1907 г. великий князь снова побывал во Пскове и на этот раз дал высокую оценку воспитательному чтению во всех классах корпуса, подчеркнув при этом, что «воспитанники втянулись в это занятие и полюбили его».

Весьма показателен для характеристики воспитательной и учебной работы в Псковском кадетском корпусе состав книг, избранных офицерами-воспитателями для прочтения кадетам. Согласно периодическим отчётам офицеров-воспитате­лей за 1884—1885 учебный год во всех семи классах корпуса были прочитаны 73 произведения. Из них явный приоритет отдавался художественной литературе (64 названия). Шесть произведений могут быть отнесены к научно-популярному жанру. Среди них книга Вегенера «Эллада» и рассказы из истории средневековой Франции (читались в 4-м классе); «Историческая хрестоматия» Гуревича и «Магомет» Петрова (5-й класс); «Домашний быт русских царей» Забелина и сборник «Мученики науки» (7-й класс). Вообще большинство научно-популярных книг, читавшихся псковским кадетам, было посвящено истории, а книги по естествознанию и географии в отчётах не упоминаются вовсе. Между тем в опубликованном в феврале 1885 г. в «Педагогическом сборнике» «Каталоге книг для чтения воспитанников кадетских корпусов» естественнонаучная литература занимала видное место и насчитывала 240 названий.

Только двумя произведениями была представлена среди прочитанных воспитанниками Псковского кадетского корпу­са книг духовная литература. Это «Наша Вера» Смирнова (читалась во 2-м классе) и «Русская церковь» Толстого (4-й класс). На недостаточное внимание офицеров-воспитателей к чтению с кадетами книг религиозного содержания указывал и директор корпуса А. С. Курбатов на заседании Педагогичес­кого комитета 7 апреля 1888 г.

Особое место занимали единственные мемуары, с которыми педагоги сочли нужным познакомить псковских кадет. Это были записки воспитателя Александра II генерала Карла Карловича Мердера (1787—1834), прочитанные офицером-воспитателем Ф. А. Ушаковым кадетам 7-го класса и А. С. Равичем-Щербо — кадетам 4-го класса.

Среди художественных произведений абсолютное боль­шинство (61 название) принадлежало перу отечественных авторов. Из иностранных писателей педагоги знакомили кадет с В. Шекспиром («Кориолан» в 7-м классе и «Король Лир» в б-м классе), Ф. Шиллером («Игра судьбы» в 7-м классе и «Духовидец» — в 5 классе), Г. Лессингом («Натан Мудрый» — в б-м классе), Э. Булвер-Литтоном («Последний день Помпеи» — в б классе), Ч. Диккенсом («Малютка Тим» — в 4-м классе), Майн Ридом («Огненная Земля» — в 3-м классе), М. Твеном («Принц и нищий» — в 3-м классе), Г. Эберсом («Дочь египетского царя» — в 4-м классе), а также с древне­греческими мифами в пересказе Шталь (3-й класс).

Среди отечественных писателей предпочтение отдавалось И. С. Тургеневу, Н. В. Гоголю и А. С. Пушкину. На долю этих авторов приходилась почти четверть (23%) всех прочитанных произведений русской литературы. Особой любовью педагогов пользовался Тургенев,« Записки охотника» которого читались с 1-го по б-й класс. Заметную роль играли в кадетском чтении произведения, посвященные отечественной истории, и в первую очередь войнам. Педагоги часто читали воспитанникам романы Г. Данилевского и И. Лажечникова. Интересно, что среди произведений последнего предпочтение отдавалось не хрестоматийному «Ледяному дому», а «Басурману».

Очень продуманным представляется распределение прочитанной литературы по классам. В младшем, 1-м классе кадетам читали отрывки из детского журнала «Игрушечка», «Бежин луг» И. С. Тургенева, «Кавказского пленника» Л. Н. Толстого, «Старосветских помещиков» Н. В. Гоголя и другие произведения, направленные на развитие доброты, мягкости, терпимости. Это было очень важно во время «акклиматизации» детей после семейной жизни и их приспособления к новым условиям закрытого учебного заведения.

Во 2-м классе среди прочитанного увеличивалась доля книг, посвященных военной тематике. В 1884—1885 учебном году это были в основном произведения ныне забытого писателя Чистякова188. Так начиналось ознакомление детей с теми качествами, которые были нужны им как будущим офицерам.

В 3-м классе доминирующую роль приобретала литератуpa с напряжённым, увлекательным сюжетом, рассчитанная именно на детей переходного возраста с их тягой к романтике и приключениям. Псковским кадетам-третьеклассникам были прочитаны в это время «Антон Горемыка» Д. Григоровича, «Принц и нищий» Марка Твена, а воспитатель И. Н. Блюм решился познакомить питомцев с Майн Ридом, к которому педагоги из Главного управления военно-учебных заведений относились с некоторым предубеждением189. Именно в 3-м классе кадетам читались древнегреческие мифы, ибо именно в это время воспитанники приступали к изучению «Древней или героической Греции» в курсе истории.

Сочинения, прочитанные кадетам в 4-м классе, отличались большей серьёзностью, чем в 3-м. Правда, по-прежнему популярными оставались произведения Чистякова, но наряду с ними появляются отрывки из «Братьев Карамазовых» Ф. М. Достоевского, драматическая трилогия А. К. Толстого, «Борис Годунов» А. С. Пушкина. Древнегреческие мифы сменяются «Элладой» Вегенера, а «Принц и нищий» — научно-популярными рассказами из истории Столетней войны190. Неслучайным выглядит и появление в списке прочитанных четырёхклассникам книг «Малютки Тима» Ч. Диккенса. Как видно из протоколов заседаний Педагогического комитета за 1885 г., именно кадеты 4-го класса были наиболее склонны обижать младших товарищей, и воспитатели не без основания надеялись смягчить их сердца трогательным рассказом об английском мальчике-калеке.

В 5-м классе на первый план выступала русская классичес­кая литература. Это, вероятно, объясняется тем, что в соответствии с «Инструкцией для преподавания отдельных предметов» 1881 года в 5-м классе воспитанники начинали изучать раздел словесности, посвященный «общей теории сочинений»191. Кстати, некоторые из прочитанных кадетам в это время произведений («Полтава» А. С. Пушкина, «Норманнский обычай» В. А. Жуковского) входили в учебную программу. Большая серьёзность отличает в 5-м классе и
«военную» литературу. Кадетам, например, были прочитаны «Севастопольские рассказы» Л. Н. Толстого, «Четыре дня» В. М. Гаршина, дающие яркую картину трудностей и даже неприглядных сторон военной жизни.

Воспитательное чтение в 6-м классе было сходно с таковым в 5-м. Правда, в списке прочитанных книг появляются произведения русских писателей XVIII—XIX веков (Д. Фонвизина, А. Грибоедова), но все они были избраны не по инициативе воспитателей, а по просьбе преподавателя словесности, приступавшего в это время к изучению с кадетами «теории прозы и поэзии». Показательным является также, что с кадетами 6-го класса были прочитаны две книги, затрагивающие историю христианской религии: «Последний день Помпеи» Э. Булвер-Литтона и «Натан Мудрый» Г. Лессинга. Именно в 6-м классе кадеты знакомились в курсе Закона Божьего с первыми страницами истории Вселенской Церкви.

Наконец в 7-м классе объём воспитательного чтения резко сокращался. Кадеты должны были готовиться к выпускным экзаменам, и свободного времени у них оставалось мало. В целом воспитательное чтение играло в 7-м классе скорее подсобную роль, направленную на повторение образцов словесности. Данные периодических отчётов офицеров-воспитателей за 1891—1892 и 1907—1908 учебные годы рисуют картину, сходную с полученной на основе сведений за 1884—1885 учебный год. Хотя общее количество ежегодно читаемой с кадетами литературы заметно увеличилось (в 1907—1908 учебном году оно достигло почти 100 названий), преобладала по-прежнему русская классическая и военно-патриотическая литература.

 

В начале XX в. в большинстве корпусов, наряду с воспитательным чтением, был налажен выпуск журналов, в котором воспитанники могли помещать свои очерки, поэтические и прозаические произведения. Конечно, целью этого педагогического приёма было не превратить кадетов в профессио­нальных литераторов, но привить им вкус и интерес к творчеству, развить художественный вкус. Ещё об одной, пожалуй, самой главной, функции таких изданий говорилось в редакционной статье журнала «Кадетский досуг», выходившего в 1-м кадетском корпусе: «Открыть незатронутые дарования и дать выход мыслям, сложившимся у нас в корпусе». Многие военные педагоги и в Главном управлении, и в отдельных заведениях считали, что обсуждение самими кадетами различных сторон жизни корпуса, при условии умелого, ненавязчивого руководства со стороны наставников, может способствовать более прочному усвое­нию «верных нравственных понятий».

В Псковском кадетском корпусе журнал выходил недолго, с 1914 по 1916 гг., и назывался «Пскович». Всего свет увидело 18 номеров. В отличие от журналов столичных корпусов (особенно «Кадетского слова», издававшегося в Николаевском корпусе) вопросы внутренней жизни заведения на страницах «Псковича» обсуждались редко. Редакция явно отдавала предпочтение художественному творчеству кадет, и прежде всего поэзии. При первом же взгляде на помещённые в журнале стихотворения бросается в глаза склонность юных поэтов к явно наигранному пессимистическому взгляду на жизнь. Кадет 2-го класса (т. е. мальчик 12— 13 лет) Б. Козлов заявлял, например, в одном из своих произведений:

Сердце моё, так недавно желавшее,

Еле бьётся в изнывшей груди.
17-летний Г. Копыткин сетовал:

Годы юности исчезли

В тьме минувших лет…

Вспоминаешь с тихой грустью

Жизненный расцвет.

Облик разочарованного, одинокого человека, судя по мемуарной литературе, был вообще моден среди русской дворянской молодёжи в начале XX в. Так, обучавшийся в реальном училище А. И. Деникин вспоминал, что«в 13—14лет писал стихи — чрезвычайно пессимистического характера, вроде:

Зачем мне жить дано?

Нет, лучше умереть

Без крова, без привета.

Ведь песня моя спета»

Большое место в поэтическом творчестве воспитанников Псковского корпуса занимали также патриотические стихотворения. Особенно популярны они стали в годы Первой мировой войны, причём во многих произведениях высказывалось желание принять участие в битвах и сражениях. Всего три стихотворения из более чем пятидесяти, опубликованных во всех номерах журнала, являются признаниями в любви. Столь небольшая доля «любовной лирики» объясняется, видимо, существовавшей среди кадет традицией, по которой открытое выражение нежных чувств считалось недостойным и даже позорным. Воспитанник Московского кадетского корпуса В. Базилев вспоминал: «А те, кто говорил слова «любовь, люблю, влюблён» и т .п., к чему бы ни относились эти слова, хотя бы к пирожному, к писателю или барышне, переносили гонения, насмешки и прозвища «институтки», «девочки», сопровождавшиеся пинками со стороны более сильных». Кстати, неслучайно все написанные псковскими кадетами стихотворения о любви — анонимные.

К числу тем, малопопулярных среди псковских кадет, относились также ностальгические воспоминания о доме и семье. Из мемуарных источников видно, что многие воспитанники тосковали по родным, но открытое проявление таких чувств считали проявлением недостойной слабости. Это, кстати, нашло выражение в стихотворении «Корпусу», един­ственном, где прямо высказывалась грусть по семье:

Мне часто снилась мать…

Но все мечты и грёзы

Я прятал глубоко на дно души моей:

В среде кадет на нежность и на слёзы

Глядят, как на приличное для «маленьких детей».

Воспитательное чтение, самостоятельное литературное творчество, музыкальные и танцевальные вечера, экскурсии, походы составляли то, что в «Инструкции по воспитательной части» было названо «производительным наполнением внеклассного времени».

 

Вторым не менее важным, чем организация досуга, педагогическим методом, согласно той же «Инструкции», было «неослабное поддержание школьной дисциплины» в сочетании с «постоянным надзором над детьми». Для его реализации в кадетских корпусах существовала детально разработанная система поощрений и наказаний. Наказания при этом были особенно многочисленны и разнообразны. Все они разделялись на обыкновенные, налагаемые учителями и воспитателями, и особенные, которые могли быть применены только по решению Педагогического комитета или распоряжению директора.

К обыкновенным взысканиям относились:

устный выговор,

постановка на штраф,

высылка из класса,

ограничение в пище (лишение одного или нескольких блюд),

сокращение срока отпуска или полное его запрещение,

кратковременный арест на срок, не превышающий 12 часов.

Особенное наказание могло заключаться в более продолжительном аресте, лишении погон, временном отделении от товарищей, снижении балла по поведению и, наконец, исключении виновного из корпуса. При этом увольнение кадета могло быть произведено только после обсуждения вопроса на заседании Педагогического комитета корпуса.

Особое место занимало телесное наказание (сечение розгами). «Инструкция по воспитательной части» разрешала его, но только как «крайнюю исправительную меру», применяемую в «исключительных случаях и только по решению Педагогического комитета». В Псковском корпусе, по данным 1881—1892 гг., телесное наказание применялось два-три раза в год и действительно было вызвано чрезвычайными обстоятельствами. Так, в январе 1891 г. кадет 2-й роты Владимир Розенмейер пытался пронести в корпус сало и наливку, чтобы угостить своих друзей, Черепанова и Келчевского, но был пойман. Воспитатель Ф. А. Ушаков потребовал наказать виновного розгами, заявив на заседании Педагогического комитета: «Мера эта необходима не для исправления Розенмейера, а для удержания всей роты от повторения подобных проступков. На самого Розенмейера эта мера, по всему вероятию, подействует дурно, но зато можно ожидать, что она хорошо подействует на роту…». В ответ члены комитета возразили, что «наказание должно вытекать из проступка». После довольно жаркой дискуссии комитет постановил не наказывать Розенмейера розгами и ограничиться арестом. В заключение стоит заметить, что Владимир Розенмейер, выйдя в 1894 г. из корпуса, окончил весьма престижное Константиновское артиллерийское училище и в 1902 г. Михайловскую артиллерийскую академию, с успехом служил в различных артиллерийских частях.

Исключение из корпуса применялось крайне редко. Причина этого была всё в том же плохом материальном положении офицерства. Анонимный автор писал в 1905 г. на страницах «Педагогического сборника»: «В гимназиях, реальных училищах и других училищах исключение из заведения достигается довольно просто. Педагогический совет постановляет решение, и оно немедленно приводится в исполнение с донесением попечителю округа. Исключённые мальчики тотчас же обращаются к обычному занятию той среды, из коей они происходят. Родители-ремесленники пристраивают мальчика к ремеслу, купец посылает его в лавку, в земледельческом быту тоже находится для него работа, местное дворянство имеет средства отправить его в другое учебное заведение, даже мелкий чиновник скорее найдёт возможность пристроить куда-либо мальчика. Совсем в иных условиях находятся дети, воспитывающиеся в кадетских корпусах. Их дальнейшая участь бывает самая печальная. Родителям трудно, часто невозможно бывает куда-либо пристроить изгнанника. Ни ремесленником, ни прислугой не позволяют ему сделаться известные традиции и социальное положение родителей, а средств дать более подходящий исход нет. Положение поистине трагическое».

Правда, в 1880—90-е годы в стране существовали два заведения, специально предназначенных для кадет, «нуждающихся в исправлении»: Ярославская и Вольская военные школы. Но они не могли вместить всех воспитанников, которых начальство считало нужным изгнать из «родных» корпусов. На рубеже XIX—XX столетий эти заведения были реорганизованы в обычные кадетские корпуса и педагоги оказались в просто безвыходной ситуации. Зачастую они были вынуждены оставлять в корпусе заведомого бездельника или нарушителя дисциплины, если таковой происходил из очень бедной семьи. Ещё чаще «безнадёжных» переводили в другой корпус в надежде, что их исправит новая обстановка.

Следует также иметь в виду, что попытки заведения избавиться от того или иного кадета обычно вызывали отчаянное сопротивление родителей. «Родители хорошо понимают, — писал офицер-воспитатель одного из столичных корпусов В. А. Правиков, — что удалось определить сына в корпус, так и держись за него зубами». В архиве Псковского кадетского корпуса сохранилось множество жалобных и гневных писем родственников кадет, которых всё же приговорили к исключению.

Так, в 1901 г. Педагогический комитет Псковского кадетского корпуса обсуждал вопрос о переводе в другой корпус кадета 2-го класса В. Чурилова, отличавшегося «неуспехами и дурным поведением». При этом офицер-воспитатель мальчика утверждал, что «перевод его в другой корпус, а следовательно и в новую среду товарищей, мог бы отрезвляющим образом подействовать на него и при новой обстановке заставить его обратить внимание на своё поведение и на учение»

В качестве поощрений применялись

похвала,

благодарственное письмо родителям,

награждение книгами и иными подарками,

присвоение званий вице-фельдфебеля и вице-унтер-офицера и др.

При этом необходимым условием поощрения считалась отличная учёба. За недостаток прилежания, напротив, наказывали, как за дисциплинарный проступок.

 

По составу предметов кадетские корпуса, как и военные гимназии, были общеобразовательными заведениями. Первые годы своего существования они даже пользовались военно-гимназической программой. Однако в октябре 1885 г. в Петербурге была создана комиссия под председательством генерал-лейтенанта Ф. И. Симашко, целью которой объявлялось «изыскание мер к устранению обременения учащихся непосильной работой в ущерб их физическому развитию». Разработанный проект программы был разослан директорам всех корпусов, а затем, вместе с поступившими отзывами, рассматривался Педагогическим комитетом Главного управления военно-учебных заведений. Согласно его решению новые программы предусматривали сокращение продолжительности урока с одного часа до пятидесяти минут, придание курсу 7-го класса повторительного характера, установление по каждому предмету единого учебника. 7 мая 1889 г. «новые программы были утверждены военным министром П. С. Ванновским.

Сокращение уроков, как и указывал Педагогический Комитет Управления, предполагало изъятие из программ многих материалов. Более прочих пострадала словесность, из курса которой был полностью исключён и передан в военные училища раздел, посвященный истории отечественной литературы. Хотя Закон Божий и признавался ведущим предме­том, из него также исключили целый раздел — историю русской православной церкви.

Несмотря на то что уроки стали короче, составители новой программы сочли необходимым уменьшить их количество по естествознанию и рисованию. Количество уроков, отведённых на изучение немецкого языка, наоборот, увеличилось. Одобряя введение новых программ, П. С. Ванновский писал: «Надо всецело тщиться не обременять детей и юношей массой сведений, а давать им твёрдые основы и главные положения». Впрочем, в дальнейшем программы менялись ещё неоднократно.

Несмотря на значительное сокращение учебной нагрузки в 1889 г., уже в середине 90-х многие педагоги стали вновь поднимать вопрос о переутомлении кадет. Офицер-воспитатель 1-го кадетского корпуса К. Дометти, например, с возмущением писал на страницах «Педагогического сборника»: «Я взял на себя труд просчитать количество названий, цифр и имён, которые встречаются в курсе 3-го класса по Закону Божьему, истории, географии и естественной истории и о которых ученик не мог раньше ничего слышать… Я сбился со счёта, но во всяком случае ручаюсь, что их оказалось более ста названий — материал, думается, в общем непосильный средствам ученика обыкновенных способностей». Некоторые специалисты, впрочем, высказывали и другое мнение. «Я не думаю, — писал автор, укрывшийся за инициалами «И. Д.», — чтобы наделавший столько шума вопрос о переутомлении заслуживал особого внимания. Переутомление плохо вяжется с той повальной леностью, которую мы, учителя, наблюдаем в последнее время». Жаркие споры между сторонниками облегчения программ и их противниками шли и на заседаниях Педагогического совета Псковского кадетского корпуса.

В 1898 г. Главное Управление военно-учебных заведений приняло сторону тех, кто жаловался на переутомление воспитанников. Результатом стало очередное сокращение программ, прежде всего по математике. Сэкономленное время, как и при реорганизации программ в 1889 г., было намечено использовать главным образом для физической подготовки.

После нового сокращения кадетские корпуса стали уступать по общему объёму курса и семилетним реальным училищам, и классическим гимназиям, курс которых к тому времени увеличился до восьми лет. Однако объём преподавания математики, русского и французского языков был по-прежнему больше, чем в гражданской школе. Вполне закономерно, что и начальство военных и юнкерских училищ считало, что выпускники корпусов лучше, чем их сверстники из гражданских учебных заведений, подготовлены по математическим дисциплинам.

В то время как сотрудники Главного управления постоянно старались облегчить учебный курс корпусов, быстрый рост научных знаний требовал введения нового научного материала. Уже в 1901 г., через два года после принятия новых программ, был возбуждён вопрос об их пересмотре. В 1903 г. комиссия при Главном управлении подготовила «опытную программу», которая первоначально вводилась всего в пяти кадетских корпусах. Среди этих «испытательных» заведений оказался и Псковский корпус.

Программа предусматривала некоторое сокращение объёма преподавания русского языка и математики, но главной её особенностью было выделение в курсе естествознания и физики специальных уроков для практических занятий.

Четыре года спустя, в 1907 г., результаты эксперимента признали удачными. В том же году в программу корпусов была введена химия: три урока в неделю в 6-м классе (ранее сведения по этому предмету распределялись между курсами физики и естественной истории). При этом Главное управление военно-учебных заведений обратилось к директорам кадетских корпусов с просьбой дать отзывы о том, насколько успешно справляются кадеты с новой для них наукой. Руководивший в то время Псковским корпусом В. П. Родионов в связи с этим отметил на заседании Педагогического комитета в феврале 1908 г., что химия «с самого начала заинтересовала кадет и занимались ею охотно». Тем не менее появление нового предмета потребовало новой доработки учебного курса в целом, которая затянулась на три года.

Лишь с 1912 г. во всех кадетских корпусах начала действовать единая программа. Она устанавливала гораздо большую, нежели в 1898 и 1903 гг., нагрузку по иностранным языкам. Нагрузка по математике соответствовала программе 1898 г., а по русскому языку, напротив, опытной программе 1903 г. В целом объём курса был очень сильно увеличен.

Программы гражданских учебных заведений на рубеже XIX— XX столетий также неоднократно менялись. Интересно сравнить объём нагрузки в корпусах с таковым в классических гимназиях и реальных училищах (во Пскове имелись заведения обоих типов).

Видно, что корпуса, как и прежде, опережали гражданскую школу в объёме преподавания математики, но реальные училища практически догнали их. Заметно больше, чем гимназисты и реалисты, кадеты уделяли времени на изучение «новых» иностранных языков. Важно отметить, что мнение некоторых современных историков об ограниченности в кадетских корпусах гуманитарных циклов явно преувеличено. На историю в восьми классах гимназий отводилось 14 уроков в неделю, а в семи классах корпусов — 15. Корпусные педагоги отлично понимали: без знания исторического прошлого, без любви к истории хороший офицер немыслим.

Наряду с корректировкой программ в кадетских корпусах постоянно совершенствовались методы преподавания, и в первую очередь тех предметов, которые вызывали у кадет затруднения. Среди таковых был, к сожалению, русский язык. Анализ данных по Псковскому, Иркутскому и Киевскому корпусам за 1886—1915 гг. показывает, что даже в выпускных классах этих весьма удалённых друг от друга заведений успеваемость по этому предмету была гораздо ниже, чем по иным дисциплинам: в среднем 7,6 балла при 12-балльной системе оценки. В феврале 1908 г. директор Псковского кадетского корпуса даже заявил педагогам: «Кадеты пишут безграмотно, как в смысле орфографии, так и в смысле умения излагать свои мысли». Практически в то же время сотрудник одного из столичных корпусов жаловался: «…кончающий корпус не только не приобретает навыка выражаться литературным языком, но не умеет даже связно и грамотно излагать прочитанное».

Понятно, что такое положение дел вызывало тревогу у руководителей Главного управления и администрации отдельных заведений, побуждало к поиску причин сложившейся ситуации. Следует заметить, что русский язык вызывал трудности и у воспитанников гражданских школ. В 1890-е годы сложилось два направления, два подхода к вопросу о преподавании русского языка: традиционный и так называемый «антиграмматический». Сторонники традиционного подхода считали, что грамматика должна выучиваться детьми как самостоятельная система знаний. Схема подготовки была такова: учитель объясняет воспитанникам правило и приводит примеры. Правило заучивается воспитанниками наизусть. Основным видом работы является написание диктантов, переписывание текстов с оригинала, выполнение орфографических упражнений. Лишь в старших классах вводятся изложения и сочинения, но только на конкретные, а не отвлечён­ные темы, чтобы не вызывать у подростков желания «рисоваться» и «умничать».

"Антиграмматическое" направление, разумеется, не предполагало отказа от грамматики, как иногда утверждали его противники. Педагоги, к нему принадлежавшие, всего лишь считали, что грамматика — инструмент овладения речью, но не самоцель обучения. Они призывали изучать «именно язык, а не одно правописание». Для этого следовало использовать творческие работы: сочинения, изложения, рассказы на заданную тему и очень много с кадетами читать. Правила, по их мнению, должны были усваиваться детьми в контексте живой речи.

Преподававший словесность и русский язык в Псковском кадетском корпусе К. С. Хоцянов, судя по статье, опубликованной им в октябре 1907 г. в «Педагогическом сборнике», сочувствовал «антиграмматическому» направлению. Однако из сравнения программ кадетских корпусов видно, что курс русского языка и словесности в них постоянно сокращался, а делалось это главным образом именно за счёт словесности. С каждой реорганизацией программы кадеты меньше знакомились с литературными произведениями, и претворение в жизнь идей «антиграмматистов» было очень затруднительным.

Ещё одним «гордиевым узлом» стало изучение воспитанниками иностранных языков. Многие современники жаловались на слабые успехи кадет и даже юнкеров в этой области. Так, анонимный автор писал в 1901 г. в журнале «Разведчик»: «Семь лет в корпусе, два-три года в училище обучения французскому и немецкому языкам — и в результате нуль или почти нуль! Что за причина? И не жаль ли бесполезно потраченного времени на эти предметы, если после 9—10-летнего изучения их обучавшийся, что называется, «ни папы, ни мамы»!». А в 1908 г. видный педагог К. Житомирский пришёл к печальному выводу, что вообще в кадетских корпусах «такое знание иностранного языка, которое представляло бы хоть какую-нибудь ценность с какой бы то ни было точки зрения, нужно признать явлением крайне редким…». Возможно, подобные оценки грешили некоторым пессимизмом, но всё же из анализа документов видно: успеваемость по иностранным языкам во многих корпусах, включая Псковский, была ниже, чем по другим предметам.

На страницах «Педагогического сборника» постоянно велась полемика между сторонниками традиционного и «натурального» метода преподавания иностранных языков. Первые отдавали предпочтение планомерному изучению грамматики, переводу и заучиванию наизусть иностранных текстов. Вторые считали, что успешно изучать язык можно, лишь слыша вокруг себя «живую» речь и разговаривая на нём.

Ход борьбы нашёл яркое отражение в официальных документах Главного управления военно-учебных заведений. «Инструкция для преподавания учебных предметов» 1882 г. носила компромиссный характер, требуя обучать детей как пониманию иностранного текста, так и разговорной речи. В старших классах она даже предусматривала знакомство с иностранной художественной литературой. При обсуждении в 1889 г. вопроса о сокращении учебных программ председатель комиссии Ф. И. Симашко назвал ошибочным «стремление к усвоению разговорного языка», ибо «ни в одной школе достигнуть этого нельзя». Его мнение было поддержано членами Педагогического комитета Главного Управления военно-учебных заведений. В программе 1889 г. требование овладения устной речью было снято, но в программе 1898 г. появилось вновь, правда, в облегчённой формулировке: «умение задать на иностранном языке понятный и связный устный вопрос и дать такой же ответ в пределах понятий, имеющих ближайшее отношение к обыденной жизни и отчасти к будущей военной службе».

Тем не менее до середины 1890-х годов натуральный метод преподавания активно применялся в различных кадетских корпусах. В Псковском корпусе его сторонником, судя по протоколам заседаний педагогического комитета, был преподаватель французского языка Л. Л. Мелье. Но затем это направление подверглось настоящему преследованию, причём в борьбе против него участвовали очень известные и влиятельные педагоги. Так, К. Житомирский решительно утверждал в одной из своих статей: «Живя в России, вероятность встретить надобность в умении говорить или писать на иностранном языке несколько велика только для коммерсанта пограничного города, во всех же остальных случаях почти равна нулю». Другой педагог, А. Елагин, решительно заявлял, что натуральный метод защищают только преподаватели-иностранцы, которые «плохо владеют русским языком и, более того, не очень-то считают себя обязанными изучать оный».

В июне 1913 г. Главное управление военно-учебных заведений официально запретило использовать в кадетских корпусах натуральный метод преподавания. В августе данное решение было оглашено на заседании Педагогического комитета Псковского кадетского корпуса. Однако и после этого методы преподавания иностранных языков оставались предметом многочисленных дискуссий на страницах педагогической прессы и среди сотрудников отдельных учебных заведений.

Самой большой проблемой при организации учебной работы в кадетских корпусах являлся всё тот же «благотворительный принцип». Понимая, что материальное положение отцов оставляет желать лучшего, педагоги избегали исключать из заведений малоуспешных кадет, всячески старались дотянуть их до конца курса. Это не могло не оказывать пагубного влияния на отношение части воспитанников к учёбе. Воспитатель располагавшегося в Петербурге 1-го кадетского корпуса К. Дометти по этому поводу писал в 1903 г.: «Во мнении кадет живёт твёрдое и едва ли не основательное убеждение, что для успешного обучения, перехода из класса в класс и даже для окончания семи классов особого труда прилагать не надо». Сходную картину рисует служивший в столичном Николаевском корпусе Л. Тихобразов: «У большинства кадет мнение, что хочешь — учись хорошо, не хочешь — занимайся через пень колоду и всё-таки тебя дотянут до конца и переведут в училище». В фонде Псковского кадетского корпуса хранится «Аттестационная тетрадь» одного кадета, который хвастался перед товарищами: «Ничего звери (т. е. педагоги. — А. М.) мне не сделают, меня исключить нельзя… у отца есть такие права» — и цинично заявлял: «Ученье — тьма, а неученье — свет».

Справедливости ради следует заметить, что отсев учеников из Псковского корпуса не был таким уж маленьким и достигал 50% поступивших. Однако он действительно уступал отсеву из гражданских учебных заведений. На фоне сказанного вдвойне отрадно, что многие военные педагоги считали псковских кадет одними из лучших по успеваемости и трудолюбию. Так, начальник Константиновского военного училища генерал-лейтенант П. Н. Анчутин писал: «Из всех кадетских корпусов за рассматриваемый период времени (1884— 1886 гг. — A.M.) наилучший контингент бесспорно дал училищу Псковский кадетский корпус. Можно даже сказать, что с кадетами этого корпуса не может идти в сравнение ни один из прочих корпусов, имевших в училище столь же многочисленных представителей». В числе лучших по качеству успеваемости и преподавания называл Псковский корпус великий князь Константин Константинович. Воспитанник Киевского корпуса А. А. Игнатьев вспоминал, что именно псковские кадеты славились хорошими успехами в учёбе. Наконец, их старательность нашла своё отражение даже в распространённой среди питомцев всех корпусов песне «Журавль», где имелись такие строки:

На шпаргалки портачи,

То зубрилы псковичи.

О хорошей подготовке воспитанников Псковского корпуса свидетельствует и то, что значительная их часть поступала в инженерное и артиллерийское училища. Кстати, из хранящихся в архиве корпуса «Аттестационных списков юнкеров военных и специальных училищ» видно, что юноши, хорошо окончившие корпусной курс, как правило, хорошо справлялись с программой училищ. Следовательно, баллы в Псковском корпусе выставлялись объективно.

Наряду с уроками по различным учебным предметам заметную роль в педагогической системе корпуса играли так называемые обязательные внеклассные занятия. Они включали физическую и строевую подготовку, обучение воспитанников танцам, музыке и пению.

Ещё в 1882 г., при реорганизации военных гимназий в корпуса, сотрудники Главного управления военно-учебных заведений отмечали, что многие кадеты недостаточно развиты физически. Среди основных причин такой ситуации называлось отсутствие специальных документов, регулировавших бы проведение внеклассных занятий. Эта точка зрения выражена, например, в докладе директора Полтавско­го кадетского корпуса Ф. И. Симашко на заседании специальной комиссии233. В 1887 г. Главное управление затребовало от отдельных учебных заведений сведения о состоянии внеклассных Занятий и пожелания по их организации. Для обобщения и анализа полученных данных была создана специальная комиссия под председательством генерал-лейтенанта Л. Л. Зеделлера. Выводы, к которым она пришла, оказались неутешительными. Лишь в организации занятий по пению и музыке отдельные корпуса добились успехов. Что же касается остального, то «гимнастика велась без определённой системы, подвижные игры, а также плавание и фехтование за последние пять лет почти не практиковались, танцы велись без должного внимания к их образовательному значению…».

Комиссия составила проекты инструкций и наставлений для организации каждого вида внеклассных занятий. Эти документы печатались на страницах «Педагогического сборника» и отдельными брошюрами, которые рассылались по кадетским корпусам. Весной и осенью 1889 г. офицер Главного управления полковник А. Д. Бутовский посетил несколько кадетских корпусов, включая Псковский. Целью его поездки было проследить, как вводятся в жизнь разработанные руководством ведомства документы. Суммированный опыт корпусов вновь поступил на рассмотрение комиссии, которая выработала итоговый документ — «Общая программа, распределение времени и наставление для внеклассных занятий в кадетских корпусах», утверждённый 27 июля 1890 г.

Согласно «Общей программе…» с начала 1890—1891 учебного года в кадетских корпусах вводились следующие занятия:

1) строевое обучение и военно-подготовительные занятия;

2) физические упражнения, включавшие гимнастику и подвижные игры, фехтование и плавание;

3) танцы;

4) пение и музыка;

5) ручной труд.

Кроме гимнастических занятий, проводившихся в течение всего учебного года, большую роль в физическом развитии кадет играло то, что каждое лето их выводили в специально оборудованные лагеря. Там воспитанники занимались преимущественно строевыми упражнениями, спортивными и военно-атлетическими играми, учились стрелять, осваивали азы топографии и т. д.

Псковский кадетский корпус неоднократно получал благодарности за хорошую физическую подготовку воспитанников. Так, в 1889 г. главный начальник военно-учебных заведений Н. В. Исаков в своём приказе отмечал: «Из осмотренных корпусов (1-й и 2-й Московские, Нижегородский, Псковский. — А. М.) лучшим по строю найден мною Псковский… На обучение плаванию обращено было особое внимание в Псковском корпусе, а потому, как я лично убедился, кадеты строевой роты этого корпуса почти все отлично плавают».

На протяжении трёх лет подряд (1911, 1912 и 1913 гг.) воспитанники Псковского корпуса получали первый приз по гимнастике на общекадетских соревнованиях в Петербурге. Воспитанники одного из столичных корпусов не без обиды писали в своём журнале, что «псковичи» всегда одерживают верх потому, что им есть где тренироваться. Действительно, в условиях тесной петербургской застройки организовать занятия спортом было труднее. Так, директор Александровского кадетского корпуса, чтобы провести игру в чрезвычайно популярный среди кадет футбол, был вынужден обратиться в администрацию Русского музея с «…покорнейшей просьбой — …разрешить кадетам играть в футбол на площадке в саду против музея», так как «вверенный корпус находится в очень тяжёлых условиях, не имея достаточно просторного двора». Псковский корпус располагал не только двором и плацем, но и собственными купальнями на реке Великой, напротив церкви Георгия со Взвоза. Кстати, в июне 1901 г. эту купальню посетил сам великий князь Константин Константи­нович, инспектировавший корпус.

Обучение танцам, напротив, легче было наладить в петербургских и московских корпусах, где к преподаванию привлекались артисты императорских театров, причём иногда довольно видные. Так, например, в 1-м кадетском корпусе учителем долгое время служил очень популярный в своё время танцовщик СИ. Лукьянов, В Александровском корпусе вёл уроки представитель известной балетной династии А. А. Облаков. Конечно, найти таких специалистов в Пскове было невозможно. С 1885 по 1901 год танцы псковским кадетам преподавал Ф. С. Новицкий, до этого выступавший на сцене Варшавского императорского театра в течение всего лишь двух лет. Затем его сменил А. К. Усачёв, имевший большой опыт сценической деятельности. И всё же обучение танцам шло в Псковском корпусе менее успешно, чем занятия гимнастикой. Об этом писал даже один из воспитанников в журнале «Пскович», вспоминая рождественский бал: «Среди танцующих псковичей не было ни одного хорошего танцора, а один из нас даже отличался своей мешковатостью, бедная дама его, видимо, не знала, как от него избавиться». Впрочем, вывод из этой невесёлой ситуации кадет делал несколько неожиданный: «Пусть мы не умеем изящно изги­баться, отплясывать, зато мы — редкие товарищи».

Обучение воспитанников музыке и пению производилось в соответствии с рекомендациями, разработанными Главным управлением военно-учебных заведений. В двух младших (1—2-м) классах еженедельно выделялось по два часа на «первоначальные упражнения» и изучение «элементарной теории музыки». Учащихся знакомили с творчеством наибо­лее выдающихся композиторов, «ставили голоса» и т. п. С 3-го и до 7-го класса включительно раз в неделю воспитанники пели хором поклассно в течение одного часа. Кроме того, существовал общекорпусной хор.

Особенно эффективно преподавание пения и музыки шло в Псковском корпусе с 1892 по 1917 гг., когда им руководил выпускник Санкт-Петербургской консерватории И. И. Тульчиев. Он даже организовал с воспитанниками постановку нескольких детских опер, вызвавших бурную полемику в местной прессе. Для кадет, проявлявших особую склонность к музыке, специально приглашались преподаватели, которые обучали их игре на различных музыкальных инструментах. Так, например, кадет П. Симанский (в будущем видный военный историк) получал уроки игры на скрипке, а Н. Минут — на флейте. Мемуарные источники позволяют сделать вывод, что отдельные, наиболее способные воспитанники даже приобщались к самостоятельному музыкальному творчеству. М. А. Зайцев в своих воспоминаниях пишет, что в Псковском корпусе «не проходило ни одного выпуска, чтобы в нём не было написано пары музыкальных произведений: выпускной вальс и марш».

Главное управление военно-учебных заведений неоднократно положительно отзывалось о преподавании пения и музыки в Псковском кадетском корпусе. При этом следует иметь в виду, что эти уроки преследовали не только учебные, но и воспитательные цели. Для репертуара кадетского хора, например, отбирались вполне определённые произведения: в первую очередь ученики разучивали «Боже, Царя храни», «Коль славен…», «Гром победы раздавайся», «Многие лета» и «Выпьем первый бокал за здоровье царя». Кроме названных произведений, список включал восемь «исторических» песен (среди них «Было дело под Полтавой», «Ездил русский белый царь»), 42 военные песни (в том числе «Взвейтесь, соколы, орлами», «Делибаш», «Вспомним, братцы, россов славу») и 46 народных песен, также преимущественно с патриотическим настроением.

Подытоживая сказанное, можно отметить, что вся воспитательная и учебная работа в Псковском кадетском корпусе преследовала общую цель: подготовить кадет — и духовно, и умственно — к их будущему предназначению, к офицерской службе.