"В сентябре 1952 года училище производило свой четвертый выпуск. В этот раз выпускалась рота, где на наиболее высоком уровне находился спорт. Суворовцы этой роты на соревнованиях по многим видам спорта занимали передовые места. В числе лучших спортсменов училища и города были Хабаров Вениамин, Успенский Владислав, Спульник Сергей, Орлов Юрий, Левин Валентин, Тагиров Рустем. И еще в этой роте были самые одаренные в математике ребята - это Балакин Виктор, Галимов Блюхер, Громов Валентин. Показателем тому самое большое число медалистов, двадцать пять человек:

золотая медаль - Балакин Виктор, Галимов Блюхер, Емельянов Леонид, Зуев Всеволод, Карпов Анатолий, Ларионов Дмитрий, Никифоренко Владимир, Панов Виталий, Шигаев Леонид, Шляпин Виктор;

серебряная - Громов Валентин, Давыдзенко Николай, Дарков Александр, Климов Анатолий, Корчажное Борис, Лузгов Евгений, Мастеровой Яков, Новоселов Леонард, Павлов Родилен, Пигур Владислав, Полунин Петр, Пяткин Анатолий, Сергеев Сергей, Сорокин Валентин".

Из книги М.Насыбуллина и А.Хронусова "детство и юность в алых погонах"

Кадетское братство не уходит в запас,

Не зная преград и сомнений.

Живёт оно смолоду в каждом из нас,

Как вечная связь поколений.

Мы первыми приняли клятву тогда,

Мальчишки военной годины.

Верны мы своим ветеранам всегда,

За их доброту и седины.

Вы нас научили по-братски дружить,

Отцов нам собой заменили.

Стремимся мы честно Отчизне служить,

Как вы ей когда-то служили.

Кадетское братство

Сергей Сергеев

Подросшие дети сменили отцов,

Достойно их путь продолжая.

Идут они гордо в шеренге бойцов,

Другим свой пример подавая.

Кадетскому братству всегда мы верны,

В сражениях страха не зная.

Стоим мы на страже любимой страны,

Свободу и честь защищая.

Кадетское братство пусть вечно живет.

Как наше священное знамя.

Оно никогда среди нас не умрёт,

И будет всегда вместе с нами

Хороший тон

Генерал шел по коридору второго этажа. Остановился около класса 2-го отделения 4-й роты, первоклассников по училищному или третьеклассников по гражданскому счету, и попытался войти в него. Но дверь не поддавалась. В классе совсем недавно на цементный пол постелили доски. У старинной двери оставили непокрытый досками прямоугольник, так как она открывалась внутрь комнаты. Начальник училища шел проверить качество выполненных работ. Нажал на дверную ручку посильнее. Дверь слегка поддалась, но тут же пружинисто вернулась в прежнее положение.

—    Отпустите дверь, — приказал генерал громким уверенным голосом и вновь попытался её открыть. Дверь не поддавалась.

—   Генерал! — вдруг сзади раздался звонкий мальчишеский вопль и послышался топот ног убегающего «сигнальщика».

«Побежал прятаться на лестницу, ведущую в спортзал», — подумал генерал и снова нажал бронзовую дверную ручку. На этот раз дверь открылась без всякого сопротивления, показалась полоска цементного пола, а за ней — ровная гладь струганных досок.

На них стояли несколько присмиревших суворовцев. Худой мальчишка с пухлыми губами прятался за спины одноклассников. Уши пылали, как погоны на плечах. У классной доски его однокашник поменьше ростом вытирал кулаками слёзы. Стоящий рядом чернявый круглолицый суворовец прятал за спину руки. В классе толпились и другие ребята, но кроме растерянности их позы и лица больше ничего не выражали.

—    Кто держал дверь?

—   Воспитанник Романов, — пролепетал я, не решаясь обманывать генерала.

—    А Ваша фамилия? — обратился генерал к плачущему.

—    Воспитанник Брагин.

—   Кто его ударил? — не сомневаясь в причине слез, спросил генерал и пристально глянул на чернявого.

—    Воспитанник Юнусов, — безропотно признался тот.

Сказав, что суворовцам драться не к лицу и что живём мы как братья в одной семье, генерал пригласил к себе на беседу трех «героев» этой истории вместе с офицером-воспитателем.

Так осенью 1945 года я оказался в апартаментах начальника Казанского СВУ генерал-майора Василия Васильевича Болознева.

Располагались они тогда над вестибюлем училища во втором этаже. Окна всех трёх комнат обращены были в сторону сельскохозяйственного института. Нас встретила секретарша в военной форме без погон, в сияющих хромовых сапожках. Из приемной дверь вела в кабинет начальника училища, за которым располагалась комната отдыха. Позже в ней разместился кабинет истории, а в первых двух — кабинет физики.

В октябре 1984 года в бывшем кабинете генерала Болознева я рассказывал суворовцам, как мне помогла в жизни добросовестная учеба в СВУ. Участниками этой встречи, показанной казанским телевидением, был известный и любимый всеми казанцами Анатолий Хронусов и другие выпускники училища.

А за 39 лет до этой встречи я сидел в этой же самой комнате и со страхом ждал разговора с генералом, перебирая в памяти историю с «орехами», которая и привела меня в его приёмную.

Орехами мы называли косточки от урюка, что попадался за обедом в компоте. Ядрышки были для нас тогда желанным лакомством. Если, конечно, они не были гнилым. Некоторые ребята стали косточки копить, чтобы затем в назначенный день поесть их вволю. Хвастались, у кого больше косточек накоплено. Появились рекордсмены, богатство которых составляли десятки накопленных «орехов». Возник товарный обмен. Меняли косточки на почтовые марки для коллекции, записные книжки и другие мелочи. Для того чтобы установить рекорд по количеству накопленных «орехов», некоторые ребята стали кооперироваться. Три-четыре суворовца заключали между собой договор — все косточки, доставшиеся за обедом, отдавать в общее пользование. Складывали их в мешочек и назначали дату, когда устроят пиршество — поедание всего накопленного. Теперь количество накопленных «орехов» уже измерялось сотнями. Мешочек с богатством прятали подальше от воспитателей и конкурентов, периодически хвастаясь своим «капиталом».

Встреча ветеранов училища с суворовцами

в кабинете физики 1 октября 1984 г.

Мишка Брагин был «казанцем», т.е. его мама жила здесь, в городе, а не за Уралом, как моя. Учился он плохо, вел себя обособленно. Вернувшись однажды из увольнения, растрогал наши сиротские сердца тем, что мама его лежит в больнице и вылечить его могут только те самые зёрнышки из косточек урюка, которые мы собираем. Было ему тогда 10 лет. Интересно, перещеголял ли его в этом возрасте строитель «пирамид» пресловутый Мавроди? Какой бы Мишка ни был, но товарищу нужно помочь. Быстро собрали из общих и индивидуальных запасов некоторое количество «лекарства» и посоветовали не ждать субботы, а под дружеским прикрытием срочно уходить в самоволку в больницу, чтобы совершить благое дело. Забрал Мишка вожделенное «лекарство» и отправился спасать маму...

Парк училищный «прихватизировать» тогда было некому, и был он огромным. Глубокий, заросший кустарником овраг отделял его от городского Центрального парка культуры и отдыха. Были овражки и в самом училищном парке. Было, где укрыться, но видно Мишку так обуяла жадность, что сел он колоть подаренные маме орехи без всякой маскировки. За этим занятием ребята его ненароком и застали. Привели в классную комнату выяснять отношения. Одноклассники из соседних отделений прослышали про великую Мишкину подлость и тоже к нам потянулись. Попросили их выйти. А чтобы никто из посторонних больше в класс не заходил, мне поручили держать дверь. Каблуками ботинок уперся в дощатый пол, а спиной — в дверь. Ноги в коленях выпрямил. Из коридора теперь открыть дверь было невозможно, пока я ноги в коленях не согну. Держу дверь. Иногда кто-то толкает её, но безуспешно. В классе идет бурное обсуждение Мишкиного гнусного поведения. Пару раз уже успели его стукнуть, после чего прообраз Мавроди пустил жалостливую слезу. Хнычет. Давление на мою спину усилилось. Коленки не сгибаю, держусь. А затем и встреча с генералом состоялась...

Но вот подошла моя очередь войти в кабинет генерала Болознева. Боялся, что мне здорово достанется: оказал физическое сопротивление начальнику училища. Но всё обошлось хорошо. Сказал, что не пускал его в класс, считая, что это ломятся ребята из других отделений. А почему Брагин плакал, не знаю. Может, он на швабру наступил, и палка ударила его по лбу (вспомнил картинку из детской книжки, на которой кот с подоконника бросает цветочный горшок на грабли и получает удар в лоб). Другие подробности моей единственной встречи с первым начальником училища в памяти не остались. Запомнилось только, что разговаривал он со мной очень по-доброму и оказался совсем не страшным. За сопротивление генералу меня не наказали. Михаила Брагина через некоторое время из училища отчислили, но уже за другие грехи.

Василия Васильевича Болознева по сей день вспоминаю с сыновней теплотой и любовью. А впервые его увидел в начале октября 1944 года. Некоторые из нас встречались с ним ещё раньше, когда в училищном парке в больших лагерных палатках проходили санобработку и переодевались в черную форму с алыми погонами и лампасами. Они страшно задавались и наперебой всем рассказывали, как выглядит настоящий генерал. В первую субботу в клубе собралось всё училище. Сидели поротно. Каждому отделению отводилось по два ряда стульев. Младший приготовительный класс сидел в первых рядах, а последние были заняты самыми старшими суворовцами — первой ротой.

Когда в дверном проёме появилась стройная высокая фигура генерала Болознева, начальник учебного отдела подполковник Пирожинский скомандовал:

—   Встать. Смирно. Товарищи офицеры, — и доложил, что личный состав училища собран для просмотра кинофильма.

—    Здравствуйте, товарищи, — громко и четко произнёс генерал.

В ответ — разноголосье детворы в возрасте от 7 до 15 лет. Пришлось всем вместе потренироваться, как нужно отвечать на приветствие начальника училища. Затем генерал нас обрадовал: будем смотреть два раза в неделю кинофильмы — в субботу и воскресенье. А перед началом киносеанса он сам будет рассказывать нам о правилах хорошего тона. Но в первую очередь как людям военным нам нужно хорошо знать сигналы, которые будут подаваться ежедневно.

—    Трубите «Подъём», — приказал ставшему перед залом солдату музыкантского взвода. Трубач закинул голову, поднёс к губам трубу, и мы познакомились с сигналом, который поднимал нас с постели все последующие годы. Пять лет самых старших и десять — младших. Далее прозвучали остальные сигналы вплоть до самого милого — «Отбой», о котором позже напевали на мотив популярной тогда песни: «Скорей бы услышать команду «Отбой» и броситься в зимнюю спячку». Правда, «спячки» после отбоя никогда не получалось. В темноте обсуждали события прошедшего дня, иногда даже сражались на подушках. Дежурному помощнику офицера-воспитателя угомонить нас было непросто. Лучше всего в первый год получалось это у старшего сержанта Олешко. До войны он был директором сельской школы, преподавал, видимо, не один предмет. Если он заходил в спальню после отбоя, то ребята наперебой задавали ему самые разные вопросами. И он рассказывал о необычных экспонатах Кунсткамеры, о солнечных и лунных затмениях и о многом другом. Добрый его голос постепенно навевал сон...

На следующий день после знакомства с начальником училища перед началом кинофильма был блиц-экзамен. Трубач играл сигналы, а назначенный генералом суворовец должен был сказать, что это он означает. В последующем добрались и до правил хорошего тона. От Василия Васильевича мы узнали, как открывать дверь и проходить на своё место в зале театра или кинотеатра, как входить в общественный транспорт и выходить из него, как здороваться со старшими и другие полезные сведения. Простые, казалось бы, житейские дела. Но очень часто в своей жизни убеждался, что многие их не знают.

Десятиминутные беседы генерала перед началом кинофильма высоко оценила в первый же мой приезд на каникулы мама моего закадычного друга Вовы Силина. К нему я понёсся сразу же после того, как переоделся в гражданское платье. На крыльце его дома начал рассказ о неведомом ему суворовском училище. Вышла на крыльцо его мама. Я встал и поздоровался, чем привёл её в восторг:

—    Видишь, Вова, как нужно себя вести. Сразу видно, чему в суворовском училище обучают.

Часто начальник училища приходил в столовую. Рассказывал и показывал, как нужно пользоваться столовыми приборами. Смотрел, всё ли мы съедаем. И ещё советовал нам есть черные хлебные корки. В военные годы качество хлеба сильно отличалось от нынешнего. Верх буханки был обугленным, а внутри в сыром мякише зиял пустотой своеобразный «туннель». Младшие суворовцы обгорелые корки оставляли на столах, а у старших оставалась только пустая посуда: пайка тогда у всех была одинаковая независимо от возраста. В первое посещение столовой нашей роты генерал обошел вокруг всех столов и взял с одного из их недоеденную корку хлеба. Затем произнёс речь о пользе хлебных корок. Так мы узнали, что именно в них содержится очень полезные для молодого организма вещества. На всю жизнь осталась в памяти такая картина — посреди большого светлого зала столовой стоит генерал и тщательно жуёт недоеденную суворовцем черную хлебную корку...

В следующий раз генерал поведал нам, как нужно правильно пользоваться столовыми приборами. Рассказ завершил дореволюционным анекдотом:

—   Незнатного происхождения прапорщик подарил своей маме серебряные щипцы для снятия нагара с фитиля свечи. Через некоторое время заметил, что мама обгоревший верх фитиля снимает по-прежнему пальцами, рискуя их обжечь, а потом удаляет с них угольки подаренными щипцами. Мораль: нужно знать, как используется каждый бытовой прибор.

Незадолго до конца первого полугодия генерал перед началом очередного киносеанса объявил, что в дни предстоящих зимних каникул в училище будет проведена военная игра. Четные роты будут обороняться, а нечетные — наступать на них. На следующий же день наша четвёртая рота приступила к сооружению снежной крепости на краю оврага поблизости от трамвайного парка. Наступление «противника» ожидали со стороны ЦПКиО. Высокие и толстые стены крепости складывали из снежных плит. Не забывали о бойницах и площадках для ведения огня снежками. Через некоторое время оценить наши труды пришел начальник училища. Старались мы от всей души и поэтому ждали похвалы. Но напрасно:

—   Маскировку не соблюдаете. Снег берёте у самой крепости, оголяете землю. Не обращаете внимания, что над вами периодически летает самолёт. Лётчик-наблюдатель по голой земле легко определит линию вашей обороны. Снег нужно подальше от крепости брать. Лучше всего от здания училища. Так незаметней будет.

Самолёты действительно над нами пролетали низко. Тогда мы ещё не знали, что они шли на посадку на соседний аэродром. Ради маскировки убрали снег от здания училища, и только потом сообразили, что генерал применил военную хитрость для расчистки территории.

Вернувшись с летних каникул 1946 г., все суворовцы очень огорчились, что генерала Болознева перевели на другое место службы. По слухам — в Среднюю Азию. И вроде бы по жалобе офицеров училища. Возможно, и были у него какие-либо грехи, но только не по отношению к суворовцам. Для меня он остается самым лучшим генералом из всех, с которыми мне пришлось служить, работать и общаться с сентября 1944 г. по сей день. Осталась навсегда в памяти его любовь к нам, искреннее желание, чтобы мы росли здоровыми, сильными, грамотными и порядочными людьми

В 1978 году после кончины Василия Васильевича неведомыми путями ко мне пришло письмо. Был в нем портрет любимого генерала, сообщение о горестном событии и просьба выслать деньги на памятник. Деньги немедленно отправил. До времен всеобщего надувательства было еще далеко, но жена, тем не менее, удивилась:

—  Как можно посылать деньги по письму неизвестного человека? Может быть, это обман?

Ответил, что Болознев для нас — святой человек, и использовать его имя для обмана невозможно. Через несколько лет вместе с женой первый раз приехали в Казань на юбилейную встречу. Познакомившись с суворовцами-казанцами и нашими воспитателями, моя Надя поняла, почему я ей так ответил.

Недавно сделал замечание курсанту военной академии относительно его поведения в общественном месте. Он приехал учиться в Россию из страны, образовавшейся после известной пьянки в Беловежской пуще. Юноша обиделся и решил меня уязвить:

—    Вы что, культурологию преподаёте?

Попросил его открыть дверь. Мой невольный собеседник удивился и после некоторого замешательства подошел к двери класса, чтобы открыть ее. Но тут как будто по заказу её резко распахнул другой курсант, торопившийся занять место в классе. «Культоролог» едва успел отскочить в сторону. Пришлось ему согласиться: даже двери нужно открывать грамотно. После импровизированного эксперимента поведал молодежи, как полвека тому назад генерал Болознев учил казанских суворовцев простым житейским премудростям и правилам хорошего тона.

Щека турка

Первые выпускники суворовских и нахимовских училищ отличались от большинства своих ровесников из гражданских школ не только строевой выправкой и физической подготовкой, но и более глубокими знаниями по всем школьным предметам. Речь идёт не о выдающихся личностях, а об общей массе выпускников с той и другой стороны. На мой взгляд, это объясняется двумя причинами. Во-первых, суворовские училища со дня их образования комплектовались лучшими педагогическими кадрами, которые были в то время в стране. В основном это были фронтовики с педагогическим стажем. Как правило, к суворовцам они приходили после лечения в госпиталях. Выбор у командования был большой. Поэтому для обучения будущих офицеров отбирались самые лучшие педагоги. Во-вторых, суворовцы были под постоянным контролем офицеров-воспитателей или их помощников сержантов-сверхсрочников. Обязательными были 3—4 часа «самоподготовки» — самостоятельной подготовки к предстоящим занятиям. В нашем отделении преподавательский стол во время самоподготовки занимал офицер — воспитатель Николай Степанович Пасюк. Периодически он отвлекался от своих дел и обходил класс. Внимательно присматривался к тому, как мы выполняем задания преподавателей.

—   Сухих, вы что пишете, — бывало, обращался он к белобрысому парню, старательно выводящему на листе бумаги ровные строчки с левым наклоном.

—    Письмо домой, — отвечал наш каллиграф.

—    Несите дневник и все учебники к завтрашним урокам, — был краткий приговор нарушителю распорядка дня. Николай Степанович занимал свое рабочее место и тщательно проверял готовность суворовца к урокам. Тут и конец самоподготовки наступал. Приходилось Валере Сухих дописывать письмо в «свободное время».

Не у всех школьников родители имели возможность проверять выполнение домашних заданий так, как это было заведено в суворовских и нахимовских училищах. Это и есть вторая причина былого различия в подготовке школьников и выпускников СВУ и НВМУ.

Контролировали нашу подготовку к занятиям не только офицеры-воспитатели. На самоподготовку в наше отделение не один раз приходил начальник учебного отдела подполковник Иван Иванович Пирожинский. У него были пышные рыжеватые усы, поэтому между собой мы его так и называли — «Усы». Он был выпускником дореволюционного кадетского корпуса. С немцами сражался дважды. Во время первой мировой войны они травили его газами, но Иван Иванович выжил. Храбро сражался на фронтах Великой Отечественной, и после ранения, награжденный боевыми орденами и медалями, возглавил учебный отдел Казанского СВУ. К сожалению, никто из нас не поинтересовался тогда, в каком корпусе он учился. Теперь я полагаю, что на самоподготовке он задавал нам традиционные вопросы своего кадетского корпуса.

При первой встрече подполковник Пирожинский приказал нам открыть тетради по письму и быстро, не разделяя слов, продиктовал для записи предложение: «На поле он сеял цветы».

Быстро просмотрел наши записи и вызвал к доске Жору Соколова, одного из многих «купившихся» на старый кадетский трюк. Жора на доске вывел: «Наполеон сел на цветы». Посмеялись все вместе и приняли этот трюк на вооружение. Но Иван Иванович не успокоился и продиктовал следующую фразу: «Щека турка обагрилась кровью».

И на эту уловку попались некоторые грамотеи, приняв «щеку турка» за «штукатурку». После веселого вступления начальник учебного отдела выборочно проверил наши знания по всем предметам, которые к тому времени мы изучили.

При втором посещении нашего отделения в часы самоподготовки Иван Иванович научил нас приему «сокращенного деления чисел», чему нас преподаватели арифметики почему-то не обучали. Видимо, и этот приём Иван Иванович освоил еще в кадетском корпусе. Я же при делении одного числа на другое «уголком» (что в наш электронный век очень редко, но случается) до сих пор применяю показанный старым кадетом приём.

По сей день с глубокой любовью и благодарностью вспоминаю подполковника Пирожинского не за то, что он научил меня отличать «щеку турка» от «штукатурки» и быстрому делению чисел, а за отеческое, строгое и справедливое отношение к нам, суворовцам. Под его руководством замечательно обучали нас всевозможным наукам и преподаватели училища. Кроме глубоких знаний по школьным предметам, они привили нам любовь к учебе, к совершенствованию своих знаний. К этому призывал нас и висевший над классной доской плакат с изречением классика марксизма-ленинизма: «В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот достигнет ее сияющих вершин, ко, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам». Оно повторялось и на кумачовом плакате в клубе, где половина нашей роты писала сочинение на выпускном экзамене. Нам было предложено на выбор три темы: «Тема мира и труда в поэзии Маяковского», «Патриотизм русских в войне 1812 года по Льву Толстому» и «Роль коммунистической партии в коллективизации по произведениям Михаила Шолохова». Только вторая из них может быть предложена нынешним школярам. Так вот изменились с тех пор и мир, и труд.

Терпение и труд наших воспитателей не прошли даром. Учебу четвертая рота завершила с десятью золотыми и шестнадцатью серебряными медалями. Наркомпросовских наград могло быть и больше, но оказалось, что на все существовал лимит. В том числе и на медали для областей и республик. Чтобы не обижать школьников Татарстана, требования к нам для присуждения медалей были повышены. Потому некоторые суворовцы вместо золотой медали получили серебряную, другие же довольствовались только аттестатом зрелости, хотя по оценкам в нем и по всем прочим требованиям они достойны были серебряной медали. Почти по популярной у нас присказке:

Четвертая рота пишет сочинение на государственном экзамене.

 Клуб, 2 июня 1952 г.

Тетя капитан

Впервые на традиционную встречу выпускников училища приехал в сентябре 1984 года. В первый день с самого утра скверик с памятником Льву Толстому был заполнен суворовцами многих выпусков. Среди гула голосов время от времени раздавались восторженные приветствия, за которыми следовали крепкие мужские объятия. Зачастую после них пристально вглядывались друг в друга: «А ты кто такой?»

Группировались по выпускам и взахлёб рассказывали о себе и своих товарищах. Между группами встретившихся шустро сновали журналисты всех специальностей. Прислушивались к разговорам, брали интервью, фотографировали, снимали кино- и видеокамерами. Среди этой броуновской суеты моё внимание привлекла старушка, мирно сидевшая на скамейке с мальчиком лет девяти. Таким примерно и я был при поступлении в училище. Приглядевшись, угадал в ней капитана медицинской службы, курировавшую нашу четвертую роту:

—    Вы Анна Ивановна Сорокина?

—   Да, милый мой, только называли вы меня в 45-м году «тетя капитан».

Меня Анна Ивановна, конечно, не помнила: сколько сорванцов прошло с тех пор через её добрые руки, сколько воды утекло в Казанке. Я же её помнил очень хорошо. Да еще и многим сослуживцам и знакомым пересказывал важный для меня совет боевого капитана медицинской службы. И обязательно сообщал страждущему, что совет этот дала мне Анна Ивановна Сорокина — врач медицинской части Казанского СВУ. Совет простой, житейский и даже не медицинский, но очень полезный.

Но прежде нужно вспомнить некоторые особенности жизни суворовских и нахимовских училищ в первые годы их становления. Заключались они в том, что в то время на их снабжение зачастую поступали трофеи, взятые Красной Армией при разгроме фашистских войск и армий стран, которые назывались тогда «сателлитами фашистской Германии» (позже некоторые из них стали странами народной демократии, затем странами социалистического лагеря и Варшавского договора, а теперь — странами Единой Европы). Чаще всего с трофеями мы встречались в столовой. Посуда познакомила нас с географией гораздо раньше, чем это было предусмотрено учебным планом. Фашисты собрали её со всей Европы, не предполагая, что их трофеи станут трофеями Красной Армии и окажутся на столах суворовцев и нахимовцев. Мы внимательно рассматривали иностранные надписи на обратной стороне супниц, тарелок, блюдец и чашек. Устанавливали место их изготовления. Со временем наловчились только по внешнему виду определять, в какой стране фашисты поживились той или иной вещью. Спорили на компот, булочку, кусочек сахара, кто правильно угадает.

После Победы к нам иногда попадали некоторые товары, которые разгромленные Германия и союзники её поставляли нашей стране в порядке репараций. Так мы познакомились с плавающим в воде, но плохо мылящимся мылом, с пенящейся твердой зубной пастой в жестяных баночках, белыми японскими носками без пяток и венгерскими ботинками фирмы «Dermata». Нетрудно догадаться, как эти ботинки окрестили ребята после того, как обнаружили, что их подмётки были сделаны из фанеры. Но вид у них был очень симпатичный и те, кому они не достались, поначалу горевали. В советских ботинках на резиновом ходу пришлось щеголять ребятам, которым требовалась обувь сорокового размера и более. Видимо, ввязываясь в войну против СССР на стороне Гитлера, руководство Венгрии не предполагало, что ему придется обувать рослых россиян.

Иностранные ботинки были мне малы. Да и родные оказались неласковыми. Хоть и по размеру были подобраны, но ухитрился так ими натереть ноги, что положили меня в лазарет. Оказавшись в почти домашней обстановке и окруженный материнской заботой врачей и медсестер, понял, почему некоторые мои однокашники так любили болеть. Иного шанса попасть в заботливые женские руки до каникул у нас не было. После недолгого блаженства пришла пора покидать убежище неженок. Вот тут-то, при выписке, Анна Ивановна и дала мне совет, который свято выполняю всю жизнь, как выполнял когда-то требования устава гарнизонной и караульной службы:

— Для того чтобы разносить новую обувь, нужно первое время под пятки подкладывать сложенные во много раз газеты.

Совет прост. Многие его, конечно, знали и знают. Для меня же он ценен тем, что дан был вовремя и пригодился на всю жизнь. Распространяя его, рекомендовал использовать газету «Правда». На недоуменные вопросы отвечал, что у неё бумага лучше. Честно говоря, был в обиде, что многие годы на неё силой подписывали. Но от мозолей она помогала хорошо!

В добрые руки «тёти капитана» четвертая рота попала осенью победного 1945 года, а до неё нас так же по-доброму опекала майор медицинской службы Сидорова. Мою память хорошо освежает чудом сохранившаяся с суворовских времён медицинская книжка. Мне было обидно за всех медиков Казанского СВУ, когда увидел её в санчасти академии в груде макулатуры, предназначенной для обмена на очередной «шедевр» вроде «Королевы Марго».

Эта книжка — свидетельство большой заботы о суворовцах военных лет. Каждые полгода нас тщательно всесторонне обследовали, записывали результаты, да ещё и цветными карандашами вычерчивали графики нашего развития. Огромный статистический материал можно было бы собрать из медицинских книжек всех суворовцев и нахимовцев. И наверняка он принес бы пользу воспитателям нынешнего подрастающего поколения. Но похоже на то, что эти медицинские жизнеописания сохранились у очень немногих моих товарищей. Всем медицинским работникам Казанского СВУ, тётям и дядям, я глубоко благодарен за сердечную о нас заботу!

Дружба и товарИщество

Первым офицером-воспитателем во втором отделении четвертой роты был старший лейтенант Ефимов. Попал он к нам из госпиталя. Вел себя с 7—10-летними пацанами, видимо, так же, как на фронте с солдатами в редкие часы передышек. Больше всего из общения с ним запомнились прогулки за речку Казанку и на «ту сторону» — в парк на противоположной стороне оврага — естественной границы нашего училищного парка. За простоту обращения ребята прозвали своего воспитателя «Ефимкой»: желающим он давал покурить и мог с нами беседовать на любые далеко недетские темы. На провинившихся кричал, словно на струсившего в атаке подчиненного:

— Застрелю! Сяду в самолет и улечу в Берлин немцев добивать!

Кадровики, конечно, сплоховали при подборе нашего воспитателя, но все-таки исправились. Брал ли Берлин старший лейтенант Ефимов, неизвестно, но через некоторое время у нас появился другой офицер-воспитатель — капитан Пасюк Николай Степанович. На этот раз выбор оказался удачным, и с Николаем Степановичем мы дожили до самого выпуска.

Не повезло с первого раза с офицером-воспитателем и четвертому отделению нашей роты. Учебу оно начало под руководством майора Деркача — невысокого недоброго человека с отметками оспы на лице. «Мохнатка» — окрестило его четвертое отделение. Так он презрительно называл популярный у нас «спортивный снаряд» — малюсенький кусочек неизвестно откуда добываемого полуистлевшего меха с прикреплённой к мездре свинцовой бляшкой. Этот дефицитный снаряд ребята величали «жёсткой» и одно время на переменах соревновались, кто дольше продержит его в воздухе, подбрасывая его перед собой внутренней стороной стопы. Воспитатели считали эту забаву вредной и пытались с ней бороться.

У майора Деркача была другая забава — подать команду «рота, равняйсь», тихонько подойти сзади к суворовцу ниже его ростом и с оттяжкой ударить костяшками расслабленной кисти правой руки по макушке, недостаточно повернутой вправо головы. К правофланговым он не подходил — не дотянуться. Разобралось командование и с корявым — уехал он от нас на север командовать батальоном. Писал офицерам училища письма, что дела у него идут хорошо. Может быть, попал на свое место человек. А в устном творчестве четвертой роты осталась присказка — «Мохнатку» выгнали на Камчатку».

Несуразности с офицерами-воспитателями были только на первом году существования училища — шла война, да и дело в то время для военного ведомства было не совсем привычное — подбор из среды фронтовиков воспитателей для мальчишек. А у них манеры, как уже было сказано, не всегда были достойными подражания. Помнится, иногда в ожидании развода внутреннего наряда заступающие на дежурство по роте офицеры менялись трофейными портсигарами, зажигалками, часами. Обмену предшествовал ритуал — показывалась своя вещь и делалось, к примеру, предложение:

—    Махнем на портсигар.

Самым интересным для суворовцев — свидетелей обмена — был «гвардейский мах». О нем теперь в песне поется: «Махнем не глядя, как на фронте говорят». Предлагающий обмен накрывал запястье своей руки другой ладонью и предлагал, указывая на желанную вещь:

—    Махнем не глядя.

Под ладонью могли быть часы, мог быть только корпус часов или какая-нибудь безделушка. Словом, предлагалось рискнуть. Что-то похожее сейчас вытворяется при вручении призов на телевизионной передаче, где живущие вместе родственники передают друг другу приветы посредством телевизионной антенны. Правда, «гвардейский мах» мы у фронтовиков не наследовали — нечем было меняться.

Вскоре после войны офицеров-воспитателей для суворовских и нахимовских училищ стали готовить в военно-педагогическом институте в Хлебникове, что под Москвой. Однажды два слушателя этого института приезжали в училище на стажировку. В нашем отделении стажировался капитан Мельников. Всем ребятам он очень понравился настолько, что после его отъезда мы с ним переписывались. Окончив институт, уже майор Мельников был назначен командиром роты в Свердловское СВУ. По пути на зимние каникулы в декабре 1951 года я побывал у него в гостях. Бывший стажер провел меня по всему училищу и пригласил к себе домой. За чаем он объяснил мне, почему так невзрачно снаружи выглядят дома, в которых живут офицеры училища:

—   Командующий Уральским военным округом маршал Жуков заявил, что сначала обеспечит всех офицеров жильем, а потом уж займется косметическим ремонтом домов.

Воодушевленный заботой об офицерах Советской Армии, я заторопился на поезд до своего родного города Серова и на прощанье после поздравления с наступающим Новым годом услыхал от хозяина гостеприимного дома напутствие — как вести себя в дороге. Майор Мельников и тут не забыл о своем долге воспитателя. Хороший человек побывал у нас на стажировке.

Хорошим человеком был и наш штатный воспитатель — Николай Степанович Пасюк. Почему-то чаще всего вспоминаю, как он проводил положенные раз в неделю информации. Сев за учительский стол, провозглашал, делая многозначительные паузы:

—    Информация. На тему. Дружба и товарищество.

Белорус, в последнем слове он делал ударение на «и». Однажды после информации его спросили:

—   Николай Степанович, почему Вы говорите, что проводите информацию, ведь мы и так знаем, что это не урок, а информация.

—   А чтобы кто-нибудь из вас не сказал, что я информацию не провожу, — последовал ответ бывалого человека.

Ответ был неожиданным, но в первый же свой лейтенантский год я убедился в его справедливости. На инспекторской проверке солдата из соседнего взвода проверяющий спросил:

—    Часто ли присутствуете на политинформации?

—    Каждую неделю.

—    И долго она длится?

—    Да два часа, пожалуй.

Солдатик явно имел в виду политзанятия. У проверяющего могло сложиться мнение, что политинформации во взводе не проводятся. Командир взвода явно не был знаком с опытом нашего офицера-воспитателя.

Однажды рассказал жене о том, как майор Пасюк на информации учил нас сберегать военную тайну. Если кто-либо задаст суворовцу вопрос, ответ на который — военная тайна, то нужно перевести разговор на другую тему:

—   Смотрите, какой желтый трамвай идет. В Казани таких еще не было.

Жена тут же отреагировала:

—    Так вот кто научил уходить от разговора на неприятные для тебя темы. То-то, я смотрю, у тебя в этом вопросе навыки основательные.

Основательные навыки Николай Степанович привил нам по многим необходимым для нашей дальнейшей жизни вопросам, за что мы ему очень благодарны. Но не так просто, видимо, давалось ему ежедневное общение с шустрыми непоседливыми мальчишками, через некоторое время после нашего выпуска он стал преподавать математику.

Comrade Captain

Суворовца, родители которого жили в Казани, мы называли «казанский». Он имел возможность хоть раз в неделю побывать в домашней обстановке. Все остальные от казарменного житья отдыхали только на летних каникулах. В младших классах нас самостоятельно не отпускали. В 1945 году на летние каникулы до Свердловска меня везла мама одного из суворовцев нашей роты. В дороге она стала расспрашивать сына, чему его учат. Больше всего заинтересовалась английским языком:

—    Скажи что-нибудь по-английски.

Юный кадетик стал лепетать про стул, стол, классную доску и мел. Мама осталась недовольна:

—    А рассказать что-нибудь можешь?

После долгого раздумья сына осенило:

—    Рапорт дежурного по классу.

Мама пришла в восторг от беглого, заученного на всю жизнь каждым суворовцем, английского варианта доклада дежурного по классу преподавателю перед началом урока:

—   Comrade Captain, study section number two is ready for your lesson. Pupil Sidorov is ill. On duty – pupil Ivanov.

—   Когда дома будут спрашивать, что ты знаешь по-английски, — рапортуй. А что ты сказал-то?

—   Товарищ капитан, второе учебное отделение к занятию готово. Суворовец Сидоров болен. Дежурный — суворовец Иванов.

Изучать английский язык наше второе отделение начало с 3-го класса гражданской школы под руководством капитана Шифрина. Из его уроков больше всего запомнились уроки, посвященные распорядку дня. При изучении темы «Утренний туалет» один из суворовцев совершал этот самый туалет, а капитан называл предметы и действия на чужом языке и заставлял нас затем повторять новые слова и фразы. На следующем занятии — «завтрак» — официантка из столовой принесла в класс реальные учебные пособия — кашу, хлеб, масло, чай, сахар и столовые приборы. Comrade Captain на наших глазах мастерски с завтраком справился, поясняя по-английски, что он ест и пьёт. Продукты в то время продавались по карточкам, так что учебные пособия на этом уроке были для нашего учителя хорошим подспорьем. Даже учитывая, что офицеры и получали продовольственный паёк, а не пайковые деньги, как это делается в большинстве случаев в наши дни. По этому случаю была у нас такая присказка:

—    Комрид кэптэн, с котелком, ты куда шагаешь?

—    К генералу за пайком, разве ты не знаешь.

После первых летних каникул капитана Шифрина в училище уже не было. Видимо, командование училища решило, что он для обучения суворовцев не подходит. А коллектив преподавателей пополнился выпускницами военного института иностранных языков. Некоторые из них в институт поступили из партизанских отрядов или из действующей армии. Учили они нас замечательно. На последнем году обучения даже велся разговор возможной сдаче нами экзамена на звание военного переводчика, но дело на том и завершилось. К сожалению, знания иностранного языка у большинства из нас в дальнейшем оказались невостребованными.

Но некоторым повезло. В их числе — золотой медалист Блюхер Галимзянович Галимов. Окончив Харьковское танковое училище, он продолжил службу в Группе советских войск в Германии. Там он закрепил познания в немецком языке, общаясь с местным населением, настолько, что его говор стал носить, как ни странно, не татарский, а берлинский акцент. Прямо готовый Штирлиц из четвертой роты! К сожалению, оценить возможности нашего полиглота тогда было некому: В.В. Путин тогда еще в Германии не служил. Блюхер же сейчас на встречах с однокашниками уверенно говорит вперемежку на трёх языках: татарском, русском и немецком.

Ни в зуб ногой

Любимым предметом у меня была математика. За 8 лет учебы наше второе отделение постигало её в основном под руководством С.И. Сайкина и В.Н. Тарабукина. Нам повезло, что они были прекрасными специалистами, замечательными педагогами и добрейшими людьми.

Василий Николаевич Тарабукин частенько, рассказывая нам о войне, сетовал, что солдаты его батареи в окружении обменяли буссоль на сухари. Что это за прибор, узнал только на втором курсе пехотного училища. И тогда только понял, почему любимый преподаватель так сокрушался: без этого «компаса» на треноге вести огонь с закрытой огневой позиции невозможно. На уроках майор Тарабукин серчал, если суворовец не мог ответить на его вопрос или не мог решить задачу:

—    Ни в зуб ногой не знает, и знать не хочет!

Потому между собой мы и стали его ласково называть «Васька — ни в зуб ногой».

На контрольных работах я ухитрялся рассылать ребятам решения задач. Василий Николаевич, чувствуя мой обман, говорил:

—    Всем ты хорош, Романов, только вот списывать даёшь.

Нехорошо, конечно, обманывать прекрасного человека, но уж против традиций учащихся всех возрастов и рангов не попрёшь...

На встрече по случаю 45-летия училища М.П. Ляпин со своими учениками

Математическим кружком роты руководил другой замечательный педагог — Михаил Петрович Ляпин. Первое время его участники занимались решением задач из журнала «Математика в школе». Отправляли оформленные по строго определённым правилам решения в журнал. Затем с трепетом ждали, когда в нём появится сообщение, какие задачи решены математическим кружком Казанского СВУ. Последние два года мы стали заниматься в математическом кружке при физико-математическом факультете Казанского государственного университета. На занятия ходили в вечернее время по средам — кружковцам командование оказывало большое доверие. А мы получали дополнительную возможность побывать вне казармы и в будний день. Время в кружке проводили не зря: суворовцы, как правило, превосходили школьников в решении задач, предлагаемых профессорами и доцентами университета. В весенние каникулы университет и педагогический институт проводили математические олимпиады среди школьников. И на них первенствовали суворовцы. Чтобы школьники не потеряли интерес к олимпиадам, университет однажды вынужден был учредить призовые места отдельно для школьников и суворовцев. Лучших результатов на олимпиадах добивались Виктор Балакин, Дмитрий Ларионов, Виталий Панов. Справедливости ради скажу, что и среди школьников были очень способные математики. Запомнились юноша по фамилии Берлин и одна очень способная девочка, имя которой запамятовал.

Занятия суворовцев в городском математическом кружке впоследствии дали Родине академиков, докторов и кандидатов наук и просто хороших специалистов. И большая заслуга в этом самоотверженных преподавателей Казанского СВУ.

Медали и письма

В 1942 году отец писал маме с фронта: «Завтра 1 сентября. Оно особенно тем, что наш первенец Боря пойдет в школу, а я начал по-настоящему воевать. Будем надеяться, что оба начала будут счастливыми». Письмо оказалось последним. Через три дня батальонный комиссар Григорий Романов погиб под Ржевом. Мама осталась одна с тремя малолетками на руках. И было для нее большим облегчением, когда старшего, меня, приняли в 9-летнем возрасте в Казанское суворовское...

В нашем втором отделении четвертой роты только у Алика Бородянского отец был жив — воевал в противотанковой артиллерии. Никто тогда не мог сказать, вернется ли он с фронта. О противотанкистах фронтовики тогда говорили: «смерть — врагу, капец — расчету».

Беспризорника Яшу Мастерового привезли в училище из какого-то московского подвала, Валю Скотникова — из детдома, а 13-летнего Ивана Пахомова направили «учиться на офицера» в третью роту из госпиталя. Он одним из первых после непременной санобработки надел черную гимнастерку с алыми погонами, брюки с лампасами и ходил с задранным к небу носом: на его груди сияла медаль «За отвагу».

Когда училище со знаменем и оркестром проходило по улицам города, неугомонные казанские мальчишки — наши ровесники — встречным потоком шли вдоль строя и громко подсчитывали медали у суворовцев каждой роты. Поравнявшись с нашей ротой, удивлялись:

— А у этих — ни одной медали.

Оживлялись, увидев в строю пятой роты Славу Тамаркина с боевой медалью на груди. Он, кстати, начинал учебу в нашей четвертой роте, но вскоре выяснилось, что ему нужно учиться классом младше. В фашистском тылу он отстал в учебе, зато показал себя там храбрецом, за что и был награжден.

Замыкали строй училища первоклашки — рота младшего подготовительного класса. У них наград и не высматривали: сами-то «строевики» были ростом с медаль.

Да, в нашей четвертой ни одного сына полка, ни одного партизана не было. Зато рота отличилась через 8 лет при выпуске: 10 золотых и 16 серебряных медалей. Многие объясняли этот успех историей с прическами, но это заблуждение. Хотя саму историю вспомнить стоит...

В те годы прическу носить разрешалось только суворовцам первой, т.е. старшей роты. Всех остальных стригли «под нуль». Осенью 1951 года получилось так, что во всех суворовских училищах страны первая рота состояла из двух старших классов (девятого и десятого по гражданской нумерации), а у нас в Казани в первой роте были только выпускники. Слишком много ребят училось в девятом классе, и он составил целую роту. Обидно было. Наши одноклассники в других училищах щеголяли с шевелюрами, а нам приходилось ходить на танцы с головами гладкими, как шаровая пята у буссоли Михайловского—Турова. Фотографировались тогда только в головных уборах. На каникулах в трамваях от нас народ шарахался: принимали за отсидевших срок уголовников. На свидания стриженым ходить было неловко. Вот «женихи» из нашей роты и написали о несправедливости в письме генерал-лейтенанту Морозову, который в Москве руководил всеми суворовскими училищами. Пустили шапку по кругу, насобирали медяков из наших сиротских карманов, купили на них большой конверт, обклеили марками с портретом генералиссимуса А.В. Суворова и отправили в столицу. Стали ждать — судить нас будут или миловать...

Генерал Морозов дал право начальнику училища решить проблему на свое усмотрение. И нашей роте было поставлено условие:

—   Займете первое место в училище по итогам полугодия — обзаводитесь шевелюрами с 1 января.

Условие трудновыполнимое. Обычно лучше всех учится выпускной класс. Но ведь и Суворов через Альпы не по асфальту прошел! Стало твориться в роте невероятное. После каждого урока из класса в класс ходила делегация из представителей от каждого отделения:

—    У вас кого спрашивали? Какие оценки?

Получившего тройку тут же требовали к ответу. О двойках и речи не было. С таким «народным контролем» девятый класс во 2-й четверти получал только «4» и «5», а о дисциплине и беспокоиться не приходилось. Без всякого подведения итогов было ясно, что первое место — за нами.

Хотя приказа начальника училища не было, но с зимних каникул ребята приехали уже с расческами. А когда он состоялся, в отличие от всех остальных училищ в Казанском вторую роту стричь наголо перестали.

А лучше всех учиться мы так и продолжали до самого выпуска. Понравилось. Многие ребята из нашего выпуска еще много лет после окончания суворовского училища жадно поглощали новые знания, где только можно — в училищах и академиях, институтах и университетах, адъюнктурах и аспирантурах, да еще и в докторантурах...

На том некоторые и облысели. Президент Российской академии ракетных и артиллерийских наук академик генерал-майор Панов Виталий Валерианович, например. Теперь уж ему письмо с жалобой на босую голову писать некому. Ни Бог, ни царь и ни герой не помогут. Правда, медицинская наука теперь так вперед двинулась, что при желании можно вместо прически вживить даже щетину от щетки банника, которым стволы орудийные чистят. Но уж это на любителя.

Кроме обычных школьных предметов, обучали нас тогда психологии (с людьми работать готовили) и геологии (без окопов любому роду войск не обойтись). По математике изучали аналитическую геометрию, чего в обычных школах не практиковалось. Факультативно осваивали столярное, конное дело и танцы.

С конным делом связано второе письмо из нашей роты в Москву. Перед выпуском три друга написали его маршалу Буденному. Просили направить их после окончания суворовского в кавалерийское училище. Уж очень понравились им занятия по конному делу. А начались они вскоре после Победы, когда в училище поступили трофейные лошади. Еще задолго до начала занятий по конному делу ребята из младших рот заводили дружбу с лошадьми — носили им хлеб из столовой. Старшие, правда, этого не делали. Сами с хлебом справлялись, да еще и жмых у лошадей «заимствовали». Занятия мастерски проводил кавалерист до мозга костей капитан Аполлонов Валентин Николаевич.

Письмо маршалу написали Владислав Успенский и два его закадычных друга-лошадника. Среди них — Анатолий Копылов, отец которого во время войны рубал фашистов острой казачьей шашкой. Возможно, обратиться к маршалу ребят надоумили строки популярного тогда стихотворения:

«Климу Ворошилову письмо я написал:

Товарищ Ворошилов, народный комиссар...»

Только адресатом был другой маршал — Семен Михайлович Буденный. И просьба была уважена — СВУ получило три персональных места в Кирсановское кавалерийское училище. Потом, правда, ребятам не повезло. На первом курсе верхом ездили мало, больше за лошадьми ухаживали, а на втором курсе учиться не пришлось: училище расформировали, а корреспондентов маршала отправили в матушку-пехоту. Да и далеко — на Дальний Восток.

Законы Бородянского

Не секрет, что Положение о суворовских училищах, их учебные программы и вся необходимая документация для жизни и быта разрабатывались на основе Положения о кадетских корпусах 1896 г. и их двухсотлетнего опыта работы. Тем не менее, в первые годы становления суворовских училищ некие экспериментаторы этот опыт подвергали сомнениям и «перестройке». Вот мы, первые суворовцы, и оказывались «подопытными кроликами». Больше всего экспериментов проводилось с часами самостоятельной работы (самоподготовки), которые предназначались для подготовки к предстоящим урокам. В начале они проводились после «мёртвого часа» (сна после обеда). Затем один час для подготовки к урокам стал предоставляться нам после завтрака, т.е. перед первым уроком. Был опробован и еще один вариант самоподготовки — два часа после «мёртвого часа» и один — после ужина. Подвергалась манипуляциям и вечерняя прогулка. Одно время мы «гуляли» строем до вечерней поверки, а иногда и после неё. Неизменно же было исполнение во время прогулки исполнение строевой песни.

Запевалой во втором отделении был Алик Бородянский — симпатичный черноглазый паренёк. Помнится, как первые дни в училище он звонким голосом выводил:

С юга до Урала ты со мной шагала

Партизанскою тропой.

И врагов, бывало, падало немало,

Там, где проходили мы с тобой.

Отделение дружно подхватывало:

Эх, бей, винтовка, метко, ловко

Без пощады по врагу.

Я тебе, моя винтовка,

Острой саблей помогу.

Пели, конечно, и другие песни. Но «Винтовка» была первой.

Летом 1945 года отец Алика, возвращаясь с войны, заехал в училище. Увешанный боевыми наградами, с многочисленными нашивками о ранениях, он стоял около окна в коридоре на втором этаже училища. А мы ходили по очереди любоваться его «иконостасом».

Из всей роты только Алик вёл конспекты по всем предметам. На уроке за преподавателем сокращенно записывал новый материал, а на самоподготовке переписывал начисто. Если кто-либо не находил в учебнике рассказанного преподавателем материала, то обращался за помощью к «Бороде». У него было всё, как в Греции. Из-за конспектирования Алик и пострадал — к концу учебы ослабло зрение.

Примерно в возрасте 11 лет Алик объявил, что им открыты два закона. Первый гласил: чем больше спишь, тем больше спать хочется. В его справедливости мы убеждались в праздничные дни и во время зимних каникул, когда утром вставать можно было по своему желанию. А не по команде «подъём». По-моему, этот закон действует и сейчас.

Известно, что юность зачастую несправедлива по отношению к своим учителям и воспитателям. Потому не будем слишком строги ко второму закону Бородянского: чем длиннее — тем дурнее, чем короче — тем злее. Основывался он на отношении к суворовцам некоторых офицеров — воспитателей роты. Справедливую требовательность высокого капитана Пасюка мы принимали порой за дурость, а вот невысокого роста майор Деркач действительно был человеком недобрым. От него командование училища, в конце концов, избавилось. На своём жизненном пути я часто встречал подтверждение справедливости законов Бородянского. А совсем недавно на юбилейном вечере Семена Альтова Александр Розенбаум неожиданно для меня подтвердил второй закон Бородянского, исполнив давнюю песню юбиляра: «Но удивительный народ. Чем выше рост и шире лоб, тем лилипуты злее».

Алик был хорошим спортсменом. Выступал на городских соревнованиях по гимнастике, волейболу и баскетболу. Пользовался успехом у девочек. После танцев школьницы частенько назначали ему свидания. Однажды на свидание Алик не смог придти по двум причинам: в училище был объявлен карантин, и к тому же в назначенный час он должен был участвовать в соревнованиях по фехтованию. Дело было зимой. Чтобы девочка не замёрзла в ожидании спортсмена, пришлось мне через окно на первом этаже сходить в самоволку по «уважительной» причине.

Незадолго до выпускных экзаменов Алик сказал мне о конфликте с командиром роты. Полковник Зиновьев почему-то настойчиво рекомендовал ему прекратить встречи с неизвестной мне школьницей. Алик категорически отказался выполнить это требование. Возможно, что из-за этого конфликта он окончил училище без медали, хотя в нашем отделении он был первым кандидатом на «золото». Ведь он не только прекрасно учился сам, но и помогал в учебе многим своим товарищам.

Лейтенантами мы встретились с ним в Калинине, где он служил после окончания пехотного училища, а я завернул к нему по пути в отпуск. Пытался Алик в 1956 году поступить в академию. Но из-за зрения не прошел медкомиссию — тогда требовали от абитуриентов 100% зрения без очков. В отчаянии он написал рапорт об увольнении из армии, надеясь получить высшее образование на гражданке. Служил добросовестно, но, чтобы помочь лейтенанту уволиться, непосредственный начальник написал ему не очень хорошую аттестацию. Из армии его не уволили, но аттестацией личное дело оказалось испорченным. Через некоторое время офицерам было разрешено поступать в академии и с очками на носу. Алик ринулся поступать в академию им. Ф.Э. Дзержинского, так как к тому времени служил уже в РВСН. Сдал все вступительные экзамены на «отлично», но из-за личного дела мандатная комиссия показала ему «танковый сигнал». Попал на приём к начальнику академии. Тот к перипетиям в службе абитуриента отнесся сочувственно и пригласил приехать в следующем году. Но и через год история повторилась. Все экзамены сданы с наивысшими оценками, а мандатная комиссия в приёме отказывает. Только вот начальник академии уже недоступен. Видимо, не только аттестация была причиной отказа, а какой-то пресловутый пунктик в анкете...

Побывал Алик с женой в гостях и у меня под Ленинградом. Ходили в театры и концертные залы. Сфотографировались у броневика, с которого у Финляндского вокзала было заявлено: «Да здравствует социалистическая революция во всем мире!». Об этом событии мы много раз слышали на уроках, конференциях и торжественных собраниях в суворовском училище. Броневик стоял на пьедестале у Мраморного дворца, в котором размещался тогда музей автора провозглашенного с него лозунга. Мы и подумать не могли, что через 30 лет броневик заменят конной статуей Александра III. Не предполагали, что Мраморный дворец станет филиалом Русского музея, и в нем для посетителей будут открыты апартаменты последнего его владельца — Великого князя Константина Константиновича — «отца всех кадет», президента Российской академии наук, поэта КР. Начав учебу в Казанском СВУ в 1944 г., мы с Аликом не ведали, что в далекой Югославии в то же самое время заканчивает свое существование Российский Великого князя Константина Константиновича кадетский корпус.

Высшее образование Алик получил заочно в гражданском институте. Дослужился до начальника штаба ракетного полка. Пытался перевестись на должность начальника курса в академию им. А.Ф. Можайского.

Через 45 лет в своем классе.

Слева направо: А.П. Бородянский, Л.К. Корнилов, Б.Г. Романов

Попытка оказалась неудачной, очевидно, по той же самой причине, по которой не удалось ему поступить в академию.

После увольнения из армии со зрением у Алика становилось всё хуже и хуже. Сказывалось, что из-за беззаветной тяги к знаниям он не жалел свои глаза на протяжении всей жизни.

Он оставался запевалой и на всех наших юбилейных встречах в Казани. Перед застольями раздавал нам листочки со словами припева своей песни: «Моё училище — мой дом родной...». И эти слова — третий закон Альберта Петровича Бородянского — суворовца, ушедшего от нас в 1996 году. Вечная ему память.

Без цука

В суворовское училище привезли меня из северного уральского города Серова. Там я учился в двух первых классах начальной школы. Зимой, когда столбик термометра опускался ниже 30 градусов мороза, город узнавал об этом по двум гудкам на металлургическом заводе. Услыхав их, школяры радовались: в школу можно не ходить и подольше понежиться в теплой постели. Но были и настырные ученики, которые и в сильный мороз шли на встречу со своими учителями. В нашей школе таких немногих отчаянных собирали в одном классе, и одна из учительниц читала им захватывающие дух сказки или рассказы.

В Казани таких сильных морозов не помню. Да и в класс суворовцы ходили и ходят сейчас не по улице, а по теплым коридорам и лестницам. Но, тем не менее, наша первая учительница русского языка иногда на уроках читала нам интересные рассказы. Делала она это в качестве поощрения за хорошую подготовку к уроку и если у нее оставалось время после изложения нового материала. Слушать истории о Гавроше, похожем на нашего однокашника Славу Тамаркина, или другие повествования нам очень нравилось. Ребята стали приглашать учительницу почитать на самоподготовке. Иногда она приглашение принимала и приходила к нам в вечернее время. Читала не более получаса, и если рассказ не заканчивался, то продолжала его в следующий раз. Её прихода мы ждали с нетерпением подобно тому, как сейчас некоторые люди ждут очередную серию захватывающего телесериала.

Но до телевидения в последний год войны было еще далеко, хотя пробные передачи в Ленинграде уже проводились. Ребята были очень благодарны внимательному и доброму отношению к нам учительницы и не знали, как ее отблагодарить. Идея осенила самого старшего в нашем отделении — Илью Конюхова. Война его лишила родителей и сделала беспризорником. Неведомыми нам путями оказался он в уральском городе Кизел, откуда и попал в суворовское училище. Если бы не война, учиться бы ему в шестом или седьмом классе, но оказался он среди третьеклассников. У нас за спиной было по два класса начальной школы, а у него вдобавок к ним — 3 года бездомной жизни. Так что жизненный опыт у него был огромный. И, конечно, не только положительный. Учебу мы начали 2 октября 1944 года. Накануне офицер-воспитатель раздал нам принадлежности для письма, которые в военное время были в большой цене. Достаточно сказать, что в некоторых школах в то время писать приходилось на оберточной бумаге, а то и на бересте (например, в уральском городе Новая Ляля). А нам выдали настоящие тетради — и в клетку, и в косую линейку. А к ним — еще и карандаши, ручки с перьями, ластики. Целое богатство. Илья сидел за партой рядом со мной и попросил показать ему карандаш.

—   Тебе же дали такой же карандаш, зачем мой-то смотреть, — удивился я.

—    Нет, разные они у нас. Не бойся, отдам, — ответил сосед.

И точно, он быстро вернул мне карандаш, но заметно укороченный. Так я впервые встретился с его беспризорным опытом. Для меня, домашнего мальчика, опыт этот был очень неожиданным и неприятным. Прозвали Илью «жучкой». Может, потому, что был он жуликоват, а может быть, и по какой-либо другой причине. Несомненно, что его житейский опыт был гораздо богаче, чем у большинства новоиспеченных суворовцев, вот он и предложил в знак благодарности собрать учительнице кое-что из продуктов, которыми нас кормили. Самыми подходящими были кусочки сала, сахар и хлеб. Сейчас, конечно, трудно представить, что в то далекое военное время все продукты продавали в магазинах по карточкам, а на рынках — за большие деньги. Так что собранная нами «посылка» представляла немалую ценность. Собрать то её собрали, но вот загвоздка — как её вручить. И тут опытный Илья нашел выход. Раздобыл где-то обёрточной бумаги (тоже немалая редкость) и завернул в неё наши дары.

После очередного вечернего чтения он попросил учительницу пообещать, что вскроет пакет только дома и ругать нас потом не будет. Удивленная таким предложением учительница всё-таки согласилась. Затем ей и был вручен наш пакет. На очередном уроке она попросила нас никогда больше так не делать, и её просьба была выполнена. В училище она долго не работала, так что её имя в памяти у меня не сохранилось.

Илье сбор продуктов у однокашников понравился, и он решил продолжить его в пользу своей утробы. Он стал облагать отделение данью — перед завтраком или ужином назначал, что ему нужно отдать — по кусочку сахара, масла или сала. Ребята дань покорно отдавали, так как связываться с переростком опасались. Это было в самые первые дни существования училища. Через некоторое время коллективы во всех отделениях сформировались, и подобной несправедливости ребята бы не перенесли. Сборщику дани просто-напросто устроили бы «тёмную». Не ведаю, кто у кого позаимствовал мысль о поборах со своих однокашников, но подобные «жучки» появились и в некоторых других отделениях. Длилось это, правда, недолго. Каким-то образом командование училища узнало о собирателях оброков, и они один за другим были отчислены. Было это в конце 1944 года. С тех пор взаимоотношения между суворовцами всех возрастов были исключительно товарищескими. Не было у нас цука, который существовал в дореволюционных военных училищах. За 8 лет учебы меня ни разу не обидели ни ребята из нашей роты, ни старшие товарищи. Конечно, были и конфликты, и ссоры, что присуще мальчишескому коллективу. Но никаких прав старшие по отношению к младшим не имели. И, соответственно, у младших по отношению к старшим никаких обязанностей не было.

Вот шефство старших над младшими у нас было. О нём напомнили мне в 1989 году Марат Муратов и его подшефный Руслан Дроздов (VI выпуск). Встретились мы вдень рождения А.В. Суворова, 24 ноября, в Ленинградском Доме офицеров на учредительном собрании Ленинградского Союза суворовцев. Перебивая друг друга, они вспоминали, как сразу же после поступления Руслана Дроздова в училище суворовец из нашей роты Марат Муратов был назначен шефом его отделения. Воспоминания о своем шефе у Руслана были самые тёплые. Позже, когда Марат сильно захворал, его бывший подшефный навещал его дома и при необходимости снабжал лекарствами. Через 40 лет шеф и подшефный поменялись ролями. При цуке такого бы не было наверняка.

Они были первыми

Наш выпуск состоялся через 7 лет после окончания Второй мировой войны. А еще через два года многие из нас стали лейтенантами. «Что день грядущий нам готовил?» Более 90% офицеров Советской Армии того времени были фронтовиками. Даже старшины многих рот и батарей были сверхсрочниками с боевым опытом. На таком фоне у свежеиспеченных лейтенантов перспективы служебного роста были незавидными.

Но были и существенные преимущества перед сослуживцами — прекрасное среднее образование и неутолимая жажда знаний. Большинство офицеров-суворовцев не представляло своей дальнейшей службы без высшего образования. В то время дальнейшая учеба была возможна не раньше, чем через два года после службы в войсках.

Осенью 1953 года роте курсантов Ленпеха предстояла стажировка в одной из стрелковых дивизий. Добирались сначала поездом, а затем пешком преодолели приличное расстояние, как и положено главному роду войск. Поздно ночью добрались до лагеря дивизии. Встречающих не было, и командир роты «пан Веселовский» принял мудрое решение:

—   Ищите свободные места в палатках и ложитесь спать. Завтра утром собраться здесь же. Ориентир...

Не увидев ничего подходящего, закончил:

—    Ориентир — луна!

Верное было ориентирование или нет, но утром рота все-таки собралась и каждый курсант узнал место своей командирской практики. А вечером в импровизированном лагерном клубе нас собрал командир дивизии. Еще в боях у озера Хасан был он удостоен звания Героя Советского Союза. Великую Отечественную войну начал командиром стрелкового полка, а закончил командиром дивизии. Для Героя это уж очень скромное продвижение по службе... А почему — стало ясно в самом начале беседы:

— Суворовцы среди вас есть? И надоели же мне лейтенанты из суворовцев! Не успели по два года отслужить, а уже в академии просятся. Вечному стремлению учиться — грош цена!

Совсем как у Фурманова: «Мы академиев не кончали». Последние слова героя-генерала запомнил на всю жизнь. И вопреки им продолжаю учиться и в пенсионном возрасте.

Да, суворовцы были нацелены на получение высшего образования. А в те годы высшее военное образование можно было получить только в академии.

В 1956 году, будучи командиром взвода полковой школы артиллерийского полка, я написал рапорт о поступлении в артиллерийскую академию. Мне шел тогда 22-й год, и из семи командиров взводов я был самым молодым. Мне отказали: нужно дать шанс поступить в академии тем, у кого возраст на пределе. Вот два моих сослуживца, бывших школьника, и поехали сдавать отборочные экзамены окружной комиссии, которая определяла готов ли офицер сдавать вступительные экзамены в высшее военно-учебное заведение. Одним из них был Юрий Фефелов — родной брат Вениамина, с которым мы вместе 8 лет проучились в СВУ. По пути в Питер абитуриенты попали в железнодорожную катастрофу, но отделались легким испугом. Но она оказалась пророческой: отборочные экзамены они завалили. Уверен, что Вениамин Фефелов, в отличие от своего брата, сдал бы все экзамены успешно.

В следующем году история повторилась: пишу рапорт, мне отказывают, едут два офицера полковой школы поступать в академии и возвращаются ни с чем. В тот год офицерам впервые было разрешено учиться заочно в гражданских институтах. Вот я и поступил на физмат Уральского государственного университета...

По-разному складывалась судьба у ребят из 4-й роты, но уверен, что многим, как и мне, говорили: ты молод, подожди пока.

Импульс к продвижению по службе суворовцам дал начавшийся в 1953 г. «ядерный психоз». Через некоторое время за ним последовал «ракетный психоз». Армии срочно потребовались грамотные офицеры, и выпускники суворовских училищ были в полной мере востребованы. В первую очередь именно их стали переквалифицировать в химиков, ракетчиков и в других ракетно-ядерных специалистов. Характерный пример. Валентин Петрулевич после окончания пехотного училища в 1954 г. офицерского звания не получил, а был послан на курсы при училище химических войск, где готовили специалистов по радиационной разведке и дезактивации. Только после окончания курсов он стал лейтенантом, но зато был назначен командиром роты. Так что из нашего выпуска он первым стал ротным командиром.

Наши приехали! Первый слева — В.А. Никифоренко. 1984 г.

Многие из наших ребят после переквалификации стали одними из первых ракетчиков Советской Армии. Среди них — Альберт Бородянский, Блюхер Галимов, Лев Корнилов, Яков Мастеровой и многие другие. Не случайно, что и самым первым генералом из суворовцев-казанцев стал ракетчик — Борис Константинович Тырцев (выпуск 1950 г.).

Все они могут согласиться с героями известного мультфильма: «Почетна и завидна наша роль!» Но позавидовать можно далеко не всем. Через несколько лет после создания РВСН в них стали поступать выпускники училищ этого рода войск. Шансов для продвижения по службе у них было больше, чем у бывших пехотинцев-суворовцев. «Мавр сделал своё дело...». И ребят «уходили» в сторону. Но всё-таки они были первыми!

Первым был и бывший пехотинец Володя Никифоренко. Много лет назад за пределами нашей страны под его командой зенитные ракетчики сбили два новейших по тому времени американских боевых реактивных самолёта. Мы с ним были в числе 15 казанцев, прибывших после выпуска в Ленинградское дважды Краснознаменное пехотное училище им. С.М. Кирова. На КПП встретились с командиром первого батальона. Подполковник М.И. Овсянников поинтересовался, как мы окончили суворовское училище. Выслушал ответы каждого. Новоиспеченных курсантов с золотыми медалями, в том числе и Володю, отправил в свой батальон. Серебряным медалистам показал дорогу во второй. Видимо, до нас подполковник познакомился с суворовцами из других училищ. И среди них в основном тоже были медалисты. Вот ему серебряные медали и приелись.

Уверен, что назвал далеко не всех ребят из четвертой роты, кто был первым в каком-либо деле. И надеюсь, что список их будет еще пополняться.

Первый лейтенант

Лето 1953 года курсанты Ленинградского дважды Краснознаменного пехотного училища им. С.М. Кирова («Ленпеха») провели как обычно в лагере под Красным Селом. Палаточные гнезда остались еще от гвардейских полков старой российской армии, которые также летом «загорали» в «городе полотняном». Наши предки напоминали о себе автографами, вырезанными ножами на бревнах учебных классов. Перед первой мировой войной здесь побывал и мой дед Павел Гусев — рядовой лейб-гвардии Семеновского полка.

В 53-м году лето было действительно холодным. Спасали газеты. Обещаниями светлого будущего они согревали душу, а тела молодецкие — своим жаром. После команды «отбой» на полу палатки сжигали скомканную газету, и ее тепла хватало на то, чтобы быстро раздеться и забраться под одеяло. Время в лагере измерялось метрами селедки, которую осталось съесть до отпуска первому курсу и до выпуска — второму. В отличие от санатория, меню на ужин было стабильным — винегрет с двадцатисантиметровым куском замечательной (это мы оценили гораздо позже) сельди. Отсюда и единица измерения времени у пехотных курсантов: «До отпуска осталось шесть метров селедки». Значит, еще целый месяц придется петь:

Ровно в шесть часов встаем,

Две минуты на подъем,

Физзарядка, бег и туалет.

Через шесть часов обед,

«Мертвый час», а может, — нет.

А на ужин снова винегрет.

Про завтрак доморощенный пехотный поэт почему-то забыл, но завтраком нас кормили. Это точно! Кстати, питание в пехотном училище нам больше нравилось, чем в суворовском. Мы — это 15 ребят, окончивших Казанское суворовское военное училище в 1952 году (IV выпуск). Все учились на первом курсе, и до выпуска жизнь представлялась так: отпуск, год учебы, лейтенантские погоны, а потом служба по распределению. Кому как повезет.

С отпуском получилось по плану. Но после возвращения из родных мест нас ждала невероятная новость — училище переводится на трехгодичное обучение, и новый учебный год везунчики начнут на третьем курсе, а неудачники — на втором. Начинали учиться все вместе. Выпускаться же одним через два года, а другим предстояло съесть лагерной селедки метров на 12 больше.

Все мысли и разговоры у бывших первокурсников были о ближайшем будущем — на каком курсе предстоит продолжить учебу. Обсуждались самые разнообразные версии о принципах распределения между двумя пока еще вакантными курсами. Предпринимались отчаянные попытки для того, чтобы выяснить судьбу свою и друзей. Некий смельчак из Тульского СВУ с раннего утра спрятался за портьерой в комнате, где руководство училища обсуждало кандидатуры счастливчиков, переводившихся на третий курс. И на этом «посту» простоял до самого обеда. Смутное время длилось около недели. Затем судьба бывших первокурсников прояснилась. Всех суворовцев перевели на третий курс. До заветных лейтенантских погон им оставался только один год.

Наступили размеренные курсантские будни. Но в один из октябрьских дней 1953 года казанских суворовцев ждало еще одно потрясение: перед нами предстал однокашник Женька Смирнов в офицерской форме с лейтенантскими погонами. У всех как по команде мелькнула мысль: «Розыгрыш. Нельзя за один год окончить военное училище. Тем более — лётное! Форсит, наверно, в форме какого-нибудь приятеля».

Все хорошо помнили, как Евгений Смирнов попал в авиацию. После сдачи экзаменов на аттестат зрелости в июле 1952 г. наша выпускная рота пешим строем с карабинами образца 1944 года, черными скатками через плечо и прочей солдатской амуницией отправилась в летний лагерь взаправдашней воинской части. Жили в палатках, пылили по дорогам и тропам, как настоящая пехота, рыли окопы, учились стрелять и ходить в атаку. С нетерпением и замиранием сердца ждали главного лагерного действа — распределения по военным училищам. Оно манило таинственным взрослым будущим и пугало расставанием после восьми лет братской жизни.

В один из последних дней лагерной учебы нас собрали в импровизированном клубе под открытым небом. Всеобщее внимание привлекли два плаката, замершие на стойках перед аудиторией, как линейные на параде. На левом был список роты в порядке, указывающем место в выпуске. Его определяло командование, политический отдел и педагогический совет училища. Учитывались оценки в аттестате зрелости, общественная работа, дисциплина и пр. Одним из первых в списке был Дима Ларионов. Он должен был получить золотую медаль. В тот день еще не было известно решение Министерства образования ТАССР о присуждении выпускникам школ и СВУ золотых и серебряных медалей. Но Дима и все, о ком будет идти речь ниже, медали получат. Первыми в списке шли 10 «золотых» медалистов, а затем — 16 «серебряных». И так «до самой кочегарки», как говаривалось в фильме о нахимовцах «Счастливого пути». Так каждый из нас узнал свой номер в очереди на выбор места дальнейшей учебы. Плакат плакатом, но начальник училища генерал-майор Руднев список этот зачитал. А затем он озвучил и содержание второго плаката — списка военных училищ и количество мест в них, которые нам предстоит выбирать. На размышление нам давались сутки.

Для выбора предлагалось по два места во второе Ленинградское артиллерийское (ЛАУ2), Житомирское зенитно-артиллерийское, Харьковское танковое училища. Для ребят со слабым зрением были «персональные места» в ЛАТУЗу — Ленинградское артиллерийско-техническое зенитное училище, так как по зрению в командные училища медики их не пропускали. Были на нашем распределении и на самом деле персональные места. Их выделили трем отчаянным любителям лошадей — Анатолию Копылову, Владиславу Успенскому и Юрию Кудряшеву. Осчастливил их маршал Советского Союза С.М. Буденный в ответ на их страстную просьбу. Для них предназначены были три места в Кирсановском кавалерийском училище. Было для выпускников-суворовцев одно место в авиационном училище. Все остальные — в пехотные:

Постоять за Родину каждому — охота.

Пехота, пехота, советская пехота.

На следующий день собрались на том же самом месте. Перед нами — вчерашние судьбоносные плакаты. Дима Ларионов изъявил желание поступить во второе Ленинградское артиллерийское училище. Начальник училища возразил:

—   Товарищ Ларионов, командование училища рекомендует Вам поступать в Московское пехотное училище имени Верховного Совета РСФСР.

—   Прошу направить меня во второе Ленинградское артиллерийское училище, — не согласился Дима.

—   Товарищ Ларионов, не каждому суворовцу командование училища оказывает такое высокое доверие. Мы советуем Вам продолжить учебу в самом лучшем училище страны — Московском пехотном имени Верховного Совета РСФСР, — настаивает генерал.

—   Хочу учиться в артиллерийском училище. Прошу отправить меня во второе ЛАУ, — отчаивается суворовец.

—   Товарищ Ларионов. Командование, политический отдел и партийная организация училища настоятельно рекомендуют Вам учиться далее в Московском пехотном училище имени Верховного Совета РСФСР, — стоит на своём начальник училища.

Распределение в самом начале явно забуксовало. Дима напоминал свое заработанное упорной учебой и образцовым поведением право на выбор места учебы. Начальник училища гнал его от имени командования, политотдела, партийной и комсомольской организаций в Моспех. Туда нужно было посылать ребят надежных во всех отношениях, да еще и ростом не менее 170 сантиметров. Чуть что не так с курсантом будет, сразу же от верхнего начальства окрик последует:

—   Вы что, казанцы, такие-сякие, не знаете, кого в столицу посылать на учебу нужно!

Так что в Моспех посылали ребят отборных, чтобы и учились образцово, и вели себя достойно, и на парадах по Красной площади в первых шеренгах шли. Вот и старался генерал Руднев нашего рослого Диму с золотой медалью отправить в столицу. И отправил. Отказывался Дима, отказывался от почетной участи, да, в конце концов, расплакался горько и махнул рукой:

—    Посылайте, куда хотите.

Дмитрий Викторович Ларионов после нежеланного пехотного училища окончил академию им. Дзержинского, служил в РВСН и в звании подполковника скончался в 1989 году. Вечная ему память.

Следующим после Димы должен был определять свою судьбу кто-то из золотых медалистов. Но тут начальник училища обратился к нам с просьбой — вне очереди отдать место в авиационном училище Евгению Смирнову, который в списке выпускников был где-то в последнем десятке. Женя, оказалось, во время учебы в суворовском училище ухитрился обучаться еще и в аэроклубе. С начальником училища все согласились, и так Евгений Смирнов стал курсантом летного училища.

В то время ВВС начинали осваивать реактивные самолеты. Генералиссимус Сталин поставил командованию этого рода войск задачу — на случай войны разработать методику подготовки летчика реактивного истребителя в течение одного года. Методику разработали и решили проверить в том училище, куда осенью после каникул прибыл Евгений Смирнов.

Выполняя указание вождя, из будущих пилотов отобрали тех, кто хоть раз видел самолет. Среди таковых оказался и наш Женя. Он ведь к тому же и с парашютом несколько раз прыгал. За год его обучили летать на реактивном самолете и выпустили из училища. Так в октябре 1953 года, через год после окончания суворовского училища, Евгений Смирнов стал лейтенантом и предстал в новенькой офицерской форме перед своими однокашниками — курсантами третьего курса Ленпеха. Кстати, одним из них был золотой медалист Володя Никифоренко.

Лейтенанта Смирнова послали служить на Дальний Восток. По слухам, он увлекся там кореянкой. Командование и партийная организация полка очень не рекомендовали ему общаться с ней. Но Женю они не убедили, и он вместе со своей возлюбленной загремел куда-то далеко на север. На том сведения о самом первом лейтенанте четвертого выпуска Казанского СВУ обрываются.

Так что среди всех выпускников нашего СВУ Евгений Смирнов является самым скороспелым лейтенантом.

Некоторым же ребятам из нашего четвертого выпуска до лейтенантских погон пришлось трубить целых три года.

Первый генерал

Весной 1952 года четвёртой роте стало известно, что в командных училищах будут продолжать учебу не все суворовцы. Некоторых из-за плохого зрения направят в технические училища. А были мы воспитаны нашими офицерами-фронтовиками так, что свою дальнейшую учебу представляли только в пехотном (по-нынешнему — общевойсковом) училище. Твердо усвоили, что самый главный в бою — общевойсковой командир. Ему подчинены подразделения разных родов войск. Говорили нам это не случайные люди, а наши кумиры — фронтовики. И не книжные истины звучали в их наставлениях, а боевой опыт только что окончившейся Великой Отечественной войны.

Проблемы со зрением у некоторых ребят возникли из-за того, что в первые годы в классных комнатах было слабое освещение. Когда выяснилось, что это влияет на наше зрение, лампочек в классах повесили больше и опустили их ниже. Но для некоторых моих однокашников это мероприятие оказалось запоздалым, зрение у них уже не было стопроцентным. Среди пострадавших был самый молодой суворовец нашего второго отделения Валентин Громов. А он рвался в «Ленпех» (Ленинградское дважды Краснознаменное пехотное училище им. С.М. Кирова). Каникулы Валентин проводил у мамы в Ленинграде и частенько наведывался к суворовцам-казанцам, продолжавшим учебу в этом училище. От них об училище он узнал многое, даже меткие подпольные прозвища некоторых командиров — «САУ», «Струя», «Шомпол»... Не мыслил он своей дальнейшей жизни без лагеря на старинном военном поле под Красным Селом, без стрельбища у деревни Расколово, без учебного броска в атаку на высоте «Плоская».

Вот Валентин и показал незадолго до выпуска свой настойчивый и решительный характер. Вначале выяснил, как медкомиссия проверяет зрение. Сорок лет назад это делалось точно так же, как и ныне, — с помощью двух специальных таблиц, состоявших из разнокалиберных строк. Чем строка ниже, тем «калибр» знаков меньше. Набрал Валя на добровольной основе «слепарей» и начал с ними зубрить эти таблицы. Вечером после подготовки к очередному экзамену рассыпались мы по прекрасному училищному парку, по спортивным площадкам, а он собирал своих добровольцев в классе. Заранее рисовал на классной доске копии таблиц. Только вместо знаков — ряды точек разного размера. Выбирал указкой одну из них и спрашивал, какой знак находится на ее месте. Тренировал ребят и без доски подобно тому, как играют в шахматы «вслепую».

Занятия шли успешно, в глубокой тайне от офицеров-воспитателей. Пришло время, и предстали мы перед медицинской комиссией. И оказалось, что со стопроцентным зрением суворовцев-выпускников гораздо больше, чем предполагали училищные медики: подшефные Вали Громова «прозрели».

Тайну о занятиях Валентина Громова командование училища тогда не узнало. Не стоит и сейчас обвинять его в «диверсии» против армии, потому что нельзя считать вредным то, что в ряды её стрелковых полков попали преданные Родине люди, беспредельно любящие свою воинскую профессию.

После суворовского училища мы с Валентином продолжили учебу в том самом Ленпехе, куда он и стремился. Были в разных ротах, но частенько встречались. Обсуждали курсантское житьё-бытьё и вспоминали ставшую родной Казань. После окончания училища в 1954 году служили в 30-м стрелковом корпусе, освобождавшем Ленинград от блокады, но только в разных дивизиях. Доводилось иногда встречаться, но со временем был «дан приказ ему на Запад», и мы на долгие годы расстались.

Встретились в 1969 году в Георгиевском зале Кремля на традиционном приёме выпускников военных академий. Оба закончили военные академии с золотой медалью: Валентин — общевойсковую им. М.В. Фрунзе, а ваш покорный слуга — артиллерийскую им. М.И. Калинина. Пересекшись в Георгиевском зале, наши дороги вновь разошлись. Валентин продолжил службу в Группе советских войск в Германии, где прошел путь от заместителя командира полка до начальника штаба дивизии и в 1975 году был направлен на учебу в академию Генерального штаба.

Нашей следующей встрече обязан Герою Советского Союза Владимиру Карпову, который в газете «Правда» в 1977 году опубликовал большую статью о слушателе выпускного курса академии Генштаба полковнике Валентине Валентиновиче Громове. В ней говорилось, что герой статьи является общевойсковым командиром нового типа, вооруженного глубокими знаниями не только в области военной науки, но и в других областях науки и техники. Отметил, что полковник Громов — кандидат на окончание академии с золотой медалью. Автор не упомянул, что Валентин Валентинович науки начал осваивать еще в Казанском СВУ. И уже тогда успешно — суворовское училище окончил с серебряной медалью. Прощаю легендарного разведчика Великой Отечественной за эту промашку и от всего сердца благодарю за то, что он помог мне вновь найти Валентина Громова.

Генералы В.В. Громов (слева) и В.В. Панов на встрече по случаю 45-летия Казанского СВУ. Сентябрь 1989 г.

Газету «Правда» со статьей о друге-суворовце долго хранил, и в году поехал с ней в Казань на 40-летие училища. Наш однокашник Сергей Спульник передал ее офицеру политотдела училища, за что принес мне юбилейный значок, которого мне почему-то не досталось. Значок до сих пор храню, а вот сберег ли бывший политический, а ныне воспитательный отдел училища статью в крамольной ныне газете о своем славном выпускнике — не знаю.

После окончания академии Генерального штаба Валентин Громов командовал прославленной Панфиловской дивизией, стал первым генералом из суворовцев IV выпуска Казанского СВУ. В 1980 году он был назначен начальником штаба армии. С 1983 по гг. — советник начальника Генерального штаба в Анголе. За успешную работу в этой далекой стране был награжден орденами Красного Знамени и Красной Звезды. Переболел там дважды малярией, поэтому в 1985 году по состоянию здоровья пришлось оставить армейскую службу.

Военно-врачебную комиссию он проходил в Ленинграде в 442-м госпитале на Суворовском проспекте. Тогда я служил в артиллерийской академии и периодически наведывался в генеральскую палату — номер Валентина. Вместе со мной в академии, только на другом берегу Невы, служил наш однокашник по суворовскому училищу полковник Виталий Панов. Доктор технических наук, начальник кафедры, он ожидал дальнейшего продвижения по службе, потому что в то время его личное дело находилось в Совете Министров СССР. Привел его в госпиталь к Валентину Громову и не стал мешать их беседе.

Видимо, напутствия первого генерала оказались действенными, и В.В. Панов через некоторое время стал вторым генералом из числа суворовцев IV выпуска Казанского СВУ. Генерал-майор в отставке В.В. Громов теперь возглавляет Комитет ветеранов войны и военной службы Карельской Республики. Живет в Петрозаводске, на 300-летие которого летом 2003 г. приезжал Президент Российской Федерации В.В. Путин. Валентин Валентинович представлял тогда Владимиру Владимировичу ветеранов Великой Отечественной войны Республики.

Эту встречу смотрел по телевизору. Гордился однокашником и тем, что он и по сей день находится в армейском строю.

Так что организатор «диверсии» 1952 года достойно пронес звание суворовца через многие годы и продолжает его достойно нести после увольнения из армии.

Интересно, что в нашей суворовской роте он был самым молодым. В строю стоял на левом фланге. Конечно, тогда никто не мог предположить, что организация команды «слепарей» — первый шаг в воинской судьбе будущего генерала.

В.В. Громов представляет Президенту России

ветеранов Великой Отечественной войны Карелии.

 Петрозаводск, июль 2003 г.

Первый доктор

Врачей среди нашего выпуска не оказалось. Это только через несколько лет суворовцев стали отправлять на учебу в Военно-Медицинскую академию. Правда, отслужив 2 года после пехотного училища, можно было поступать и в это военно-учебное заведение, но среди однокашников такие случаи мне неизвестны. Так что речь идет о докторах наук из четвертой роты.

Первым эту ученую степень получил Виктор Балакин. Он был лучшим математиком нашей роты. Занимались с ним в городском математическом кружке при физмате Казанского государственного университета. На городских математических олимпиадах Виктор занимал первые места. До начала выпускных экзаменов, когда еще не было известно, что Виктор окончит училище с золотой медалью, ему и еще нескольким суворовцам деканат физмата предлагал без вступительных экзаменов продолжить учебу в университете. Но людьми мы были казенными и учебу продолжили в военных училищах. Учились с Виктором в разных училищах, переписывались. Делились способами решения математических задач. После окончания училища он продолжил службу в одной из лабораторий артиллерийской академии им. Ф.Э. Дзержинского. Тогда и воспользовался приглашением физмата Казанского университета. Приняли его на заочное отделение, хотя тогда офицерам учиться в гражданских учебных заведениях еще не разрешалось. Позже он перевёлся на мехмат Московского университета, который успешно окончил. О его успехах в науке мне периодически напоминал закрытый журнал, где печатались его мудрёные статьи по радиолокации. Детали его служебной и научной карьеры мне неизвестны. Знаю только, что он успешно защитил кандидатскую, а затем докторскую диссертацию и стал первым доктором наук из числа выпускников нашей четвертой роты. В очерке истории «Трижды орденоносная военная академии им. Ф.Э. Дзержинского» (1982 г.) отмечены достижения профессора Виктора Борисовича Балакина в исследовании численных методов решения уравнений математической физики. На Интернет-сайте этой же академии, которая теперь называется Академией ракетных войск стратегического назначения им. Петра Великого, отмечаются заслуги В. Б. Балакина в разработке для слушателей академии первого учебника по программированию. Успехи нашего однокашника в научной и учебной работе позволили командованию академии назначить его начальником кафедры высшей математики. К сожалению, Виктор Борисович в 1980 году скончался от болезни сердца. Обидно малым казался отведенный ему на земле срок. Светлая память о нём хранится в сердцах его товарищей по Казанскому СВУ и в истории училища.

Первый трижды академик

Число действительных членов Академии образования Беларуси в 1998 г. пополнил наш выпускник Лев Александрович Кандыбович. Это было третье избрание его академиком: к тому времени в свои ряды его приняла Международная Академия психологических наук и Международная Академия информационных процессов и технологий. Готовя поздравительный адрес к его недавнему 70-летию, решил поискать в Интернете научные труды первого трижды академика из четвертой роты. Поразился их обилию и огромной популярности. В Белоруссии, России, Китае, Чехословакии, Узбекистане и на Кубе результаты его исследований в области педагогики и психологии используют в учреждениях министерств обороны, внутренних дел и высшего образования, при подготовке спортсменов к олимпийским играм и другим большим соревнованиям. Труды Льва Александровича применяются и при подготовке космонавтов.

Вот как о своём жизненном пути рассказывает сам академик.

Летом 1941 г. родители подали заявление в одну из школ Минска о моем поступлении в 1-й класс. Но в родном городе мне не суждено было учиться в школе... В день начала войны я находился с детским садиком на даче в районе Колодищ под Минском. Как выяснилось позднее, только дети, находившиеся в этой восточной части города, уцелели. Большинство остальных погибло. Военные события в районе Минска развивались стремительно. Оставшихся в живых ребят война разлучила с родителями. Так я оказался в детском доме города Хвалынска на Волге. В 1941 году в школу я так и не пошел. И не только война помешала. Родился я в январе 1934 года, а в школу официально можно было поступать только с восьмилетнего возраста.

В конце 1941 года мама разыскала меня в Хвалынском детском доме и привезла в Казань, куда эвакуировалась наша семья. В 1942 году я пошел в школу. О трудных годах войны много рассказано в нашей литературе. Все трудности пришлось пережить и мне. В апреле 1945 года мама умерла от кровоизлияния в мозг. Папа с первого дня войны ушел на фронт. Командовал взводом и ротой. Вернулся в 1942 году инвалидом без левой руки.

В 1945 году я поступил в Казанское СВУ. Дома остались еще две сестры. Учился прилежно. Окончил училище хорошо. В аттестате зрелости были только хорошие и отличные отметки. Лучше дела обстояли с гуманитарными предметами.

Суворовское училище оставило самое яркое и дорогое впечатление в жизни. Прежде всего это связано с нашими прекрасными педагогами: Э.В. Григорьевой, В.П. Игнатьевым, В.В. Колотовым, И.М. Кусургашевым, М.П. Ляпиным, П.Л. Миргородским, В.Н. Тарабукиным, Ю.Н. Фроловым, Л.И. Ярошенковым и многими другими.

Добрую память о себе оставили опытные офицеры-воспитатели: Мифтахов А.Х., Осипов, Нечипоренко И.С., Пасюк Н.С., Пирожинский И.И., Шипилов М.Г. Да всех разве перечислишь!

В училище существовал культ спорта. Самые авторитетные суворовцы были спортсменами. Я увлекался гимнастикой. Кумиром был наш преподаватель физподготовки Фролов Ю.Н., перворазрядник по гимнастике. Я активно работал по второму разряду, даже вошел в сборную команду училища по подготовке к спартакиаде суворовцев, но серьезная травма руки не позволила наращивать спортивные успехи. Пробовал себя в различных видах спорта, однако гимнастика всегда оставалась наиболее любимой.

Казанцы на выпуске Санкт-Петербургского СВУ 12 июня 2003 г.

Слева направо: В.М. Антоненко (XII выпуск), В.А Соколов, А.Я. Фролов (оба — VIII выпуск), Ю.Н. Фролов, Б.Г. Романов (IV выпуск), В.И. Нарыков (XII выпуск)

Друзей в училище было много: воспитанник партизанского отряда из Белоруссии Слава Тамаркин, Лева Нурминский, Рустем Тагиров, Игорь Левашов, Толя Карпов, Веня Хабаров, Фарид Надеев и другие. Судьбы у всех этих ребят разные. Есть среди них и заместитель командира дивизии, и начальник кафедры, кандидаты наук и т.д. Причем эти ребята только из одного нашего суворовского отделения. А из выпуска есть и генералы, и доктора наук. Об одном из них скажу особо.

Среди суворовцев были выдающиеся люди. Например, наш однокашник Балакин Виктор Борисович. Училище он окончил с золотой медалью и в общем списке был под первым номером. Затем заочно с отличием завершил учебу в Артиллерийской академии им. Дзержинского в Москве. По линии соискательства защитил кандидатскую, а затем и докторскую диссертации, стал начальником кафедры математики этой старейшей и авторитетнейшей в нашей стране академии. К великому сожалению, он рано ушел из жизни из-за болезни сердца.

Со многими ребятами поддерживаю связь. Регулярно бываю в Казани на юбилеях училища и не только. Непросто сложилась судьба Славы Тамаркина. В училище он много занимался спортом. Выступал на спартакиадах суворовских училищ по боксу. Успешно окончил Омское военное училище, командовал взводом, ротой. Но затем сказались старые раны, он стал инвалидом 2-й группы и уже давно на пенсии.

В годы учебы наиболее ярко запомнилась система организации жизни, быта, отдыха, добрые отношения и взаимоотношения. А уж как мы любили форму, как ухаживали за ней, это был целый ритуал... Очень гордились своим училищем. В целостной системе всестороннего образования суворовцев можно выделить, по моим субъективным воспоминаниям, отдельные фрагменты. Коллектив педагогов и офицеров-воспитателей формировался из лучших и опытных учителей, которых в трудные годы Великой Отечественной войны отзывали с фронта для работы с суворовцами — будущим нашей армии. Училищу выделили одно из лучших зданий бывшего института благородных девиц с большим парком и необходимыми вспомогательными помещениями.

Самоподготовка была обязательной и проходила под руководством офицера-воспитателя. По любому предмету можно было получить консультацию у дежурного преподавателя. В младших классах офицеры-воспитатели читали периодически суворовцам сказки, в старших пропагандировали и рекомендовали другую соответствующую возрасту литературу.

Очень хорошо была продумана система четырехразового питания. И это в исключительно тяжелые для страны годы. Каждый суворовец находился под тщательным контролем медицинских работников. Система различных прививок, лечения зубов и тщательных ежегодных диспансеризаций была обязательной.

Все годы я и мои товарищи принимали активное участие в художественной самодеятельности. Причем это была система, включавшая в себя все жанры, от хора, коллективных танцев, музыкальных номеров и до сольных выступлений. Художественная самодеятельность суворовцев была желанной и пользовалась неизменным успехом, в том числе и на торжествах с участием руководства Республики Татарстан и города Казани. Обязательными предметами в разное время были: верховая езда и обслуживание лошадей, уроки танцев, музыки, рисования. Училище располагало большой спортивной базой, которая с каждым годом совершенствовалась и расширялась.

Многие преподаватели работали с нами неформально. Так, учительница иностранного языка офицер Эффалия Васильевна Григорьева часто бывала на наших вечерах отдыха, учила суворовцев танцевать и хорошим манерам на практике. Она по-матерински заботилась о нас, угощала столь дефицитными в то время конфетами.

На старших курсах нас регулярно приглашали на вечера в школы Казани. Обучение мальчиков и девочек в то время было раздельным, и суворовцы пользовались неизменным вниманием в женских школах.

По мере возможности в воспитательных целях использовали и родителей. Я учился с Владиславом Успенским. Его отец, майор в отставке, инвалид 1-й группы, жил неподалеку от училища, и мы часто бывали у него в гостях. В годы войны он был личным адъютантом маршала И.С. Конева. До войны был мастером спорта по гимнастике. Отца нашего товарища мы знали уже парализованным, прикованным к постели, но его оптимизм, сила воли, интересные рассказы о мирных днях и днях войны оставили в нашей памяти неизгладимый след.

Система воспитания не знает мелочей, поэтому хорошим примером для всех нас было и то, что два сына нашего начальника училища генерала В. В. Болознева были суворовцами и хорошо учились.

После окончания училища распределение было демократичным и в высшей степени социально справедливым. На больших плакатах располагались списки суворовцев-выпускников в соответствии с баллом аттестата, а рядом — перечень военных училищ и количество мест, хотя я был в числе третьего десятка примерно из 130 выпускников, но выбирать мне не пришлось. Восемнадцать человек, с учетом роста не менее 170 см и других данных, были определены в Московское Краснознаменное пехотное училище им. Верховного Совета РСФСР. В связи с особой подготовкой к параду в Москве присягу мы приняли в суворовском училище и раньше других выпускников прибыли к месту дальнейшей службы и учебы. Это было в 1952 г. А в 1953 г. училище стало готовить офицеров не два, а три года. Те, кто лучше занимались, сразу перешли на 3-й курс. Я оказался среди них и в 1954 г. успешно закончил училище.

6 ноября 1954 года прибыл к новому месту службы в Беломорский военный округ, штаб которого находился в Архангельске. Получил назначение командиром взвода. Жил на частной квартире. Со службой повезло. Меня окружали хорошие командиры и воспитатели. С заместителем командира полка по политической части подполковником в отставке И.Я. Боговковым переписываюсь по сей день, а ему уже более восьмидесяти лет.

Солдаты были хорошо подготовлены, и мне удалось с взводом занять первое место в округе по зимнему, а затем и по летнему многоборью взводов. Зимой это многоборье включало в себя 30-километ- ровый марш в составе взвода на лыжах, с полной боевой выкладкой. Этот марш заканчивался боевой стрельбой сходу в составе взвода.

Летом марш-бросок на 25 километров с преодолением вплавь водной преграды (75 метров). Разумеется в полной боевой форме, а затем и боевая стрельба. К этому и зимой, и летом добавлялись соревнования по гимнастике. За первое место командующий войсками округа наградил меня охотничьим ружьем, а затем часами.

Успехи по службе способствовали доверию товарищей. Последовательно в разные годы меня избирали секретарем комсомольского бюро роты, батальона и полка. Моими комсомольскими наставниками в разные годы были весьма опытные и высоко квалифицированные офицеры, прекрасные товарищи.

Архангельский период службы я заканчивал в должности помощника начальника политотдела корпуса по комсомольской работе. Здесь мне тоже сопутствовала удача на хороших наставников и старших товарищей. Начальником политотдела был полковник С.А. Бобылев, в дальнейшем один из видных военачальников, генерал-полковник.

В Архангельске я окончил заочно в 1959 году историко-филологический факультет государственного педагогического института им. М.В. Ломоносова.

В 1962 году поступил в Минское высшее инженерное радиотехническое училище ПВО. С этих пор моя судьба связана с этим замечательным вузом. Учиться было в начале очень тяжело. Вуз инженерный, новый вид вооруженных сил, мое командно-гуманитарное прошлое и т.д. усложняли учебу в новом вузе. Но, несмотря на все трудности, товарищи были настоящие, педагоги и командиры очень высокой квалификации, они и помогли мне. В 1966 году, когда я был слушателем последнего пятого курса, волей судьбы и коммунистов факультета меня избирают освобожденным секретарем парткома факультета. Так я и остался, один из выпуска, в училище. Через год парткомы ликвидировали, и я был назначен преподавателем профилирующей кафедры.

Мудрые начальники и педагоги были рядом со мной и здесь. Прошлая служба и учеба привели меня на исследование проблем на стыке человека и техники. Активно стал заниматься военной и инженерной психологией. Судьба и здесь свела меня с замечательным человеком, крупнейшим военным психологом профессором М.И. Дьяченко из Москвы. Под его руководством по линии соискательства я защитил в 1973 году в Москве диссертацию и стал кандидатом психологических наук. Занимался я проблемами психологической готовности курсантов к службе в частях ЗРВ ПВО.

На 40-летии училища.

Слева направо: Б.Г. Романов, Р.З. Тинчурин (II выпуск),

 А.К. Дарков, В.В. Панов, Л.А. Кандыбович

После защиты диссертации меня назначили преподавателем на кафедру общественных наук, читал курс военной психологии и педагогики. На этой кафедре я трудился в качестве преподавателя, старшего преподавателя, заместителя и начальника кафедры. В 1982 г. защитил докторскую диссертацию также в Москве. С 1984 г. — профессор кафедры военной психологии и педагогики.

Первая монография вышла в 1976 г. — «Психологические проблемы готовности к деятельности» (Минск, изд-во «Университетское»). В том же издательстве вышла книга «Психология высшей школы», в 1978 г. — первое издание, в 1981 г. — второе, а в 1993 г. — третье. Эти книги написаны в соавторстве с М.И. Дьяченко. Они переиздавались также в Китае, на Кубе и в Чехословакии. Кроме того, мной и в соавторстве издавались книги «Ориентация школьников на военные профессии» (Минск, «Народная асвета», 1972 г., и 2-е издание в 1982 г.), в том же издательстве — «Психологическая подготовка к службе в армии» (1965 г.), «Готовность к деятельности в напряженных ситуациях» (Минск, изд-во «Университетское», 1985 г.), «Психолого-педагогические основы деятельности офицера войск ПВО» (Минск, ВИЗРУ, 1977 и 1990 гг.), «Психологические проблемы профессиональной готовности курсантов вузов ПВО к службе в частях» (Москва, Воениздат, 1980 г.) и др. Основными направлениями были: психологические проблемы готовности к деятельности и психология высшей школы (в том числе и военной). В 1996 г. издан наш с М.И. Дьяченко «Краткий психологический словарь» (Минск, «Народная асвета») для работников образования.

Моя будущая семья берет истоки с 9 класса СВУ. Тогда в 1951 году я познакомился с будущей женой. Знакомство состоялось в Минске во время летних каникул. Жена Ирина Ивановна окончила Минский медицинский институт. Работала в Архангельском военном госпитале хирургом. С хирургией связана и вся ее последующая работа. Сын Сергей также военнослужащий, подполковник. Сейчас преподает в Академии химзащиты, кандидат психологических наук. Дочь Надежда — педагог, ее муж — тоже офицер, преподает в Военной академии Белоруссии, кандидат технических наук. В семьях детей растут две мои внучки и один внук.

После увольнения в 1991 году в запас был избран по конкурсу профессором кафедры психологии нынешнего Белорусского государственного педагогического университета им. М. Танка, где работаю и в настоящее время. За последние годы избран действительным членом (академиком) Международной Академии психологических наук, действительным членом (академиком) Международной Академии информационных процессов и технологий, членом-корреспондентом Академии образования Беларуси. Являюсь членом экспертного совета Высшей аттестационной комиссии Беларуси и членом двух специализированных докторских советов по психологии. Награжден орденом «За службу Родине в Вооруженных силах» III степени и двенадцатью медалями, знаком «Отличник высшей школы СССР».

Пока тружусь активно. Работа нравится. А дорогу осилит идущий.

Так Лев Александрович завершил свой рассказ в конце 1998 г. С того времени он успел издать новые книги, которые также востребованы во многих странах. К международному признанию привёл его творческий путь, начатый в четвертой роте Казанского СВУ.

Президент

День, в который началась Великая Отечественная война, отчетливо помню до сих пор, хотя и было мне тогда всего лишь 6 лет и 3 месяца отроду. А вот из всех событий 9 мая 1945 года помню лишь, что училище тогда торжественным маршем с оркестром прошло по улицам Казани, а на обеде нам дали по кусочку шоколада необычной формы. Был он волнистым, и называли мы его почему-то «мексиканским». И еще запомнилось, что в одну из ближайших годовщин Дня Победы одно из казанских предприятий подарило училищу набор настольных игр. Самой интересной была игра, которую получило первое отделение нашей роты. Она посвящалась Отечественной войне 1812 года. В её комплекте — фишки, обозначающие различные части русских и наполеоновских войск. Прослышав про необычную игру, подошел к группе ребят из первого отделения, расположившихся на лужайке неподалёку от центральной аллеи парка. Верховодил лобастый суворовец Виталий Панов. В отличие от своего оконфузившегося предшественника он расставлял фишки на картонной доске так, чтобы это соответствовало сражению при Березине. Уверенно называл имена генералов и наименования частей, которыми они командовали. Окружившие его ребята успевали только хлопать глазами и удивляться глубоким познаниям «профессора» из первого отделения. Так и остался у меня в памяти долгожданный День Победы — марш по городу, «мексиканский шоколад» и громящий наполеоновские войска «профессор» Виталий Панов. Называли его ребята так не зря: Виталий отличался глубокими познаниями по всем школьным предметам, был запойным читателем училищной библиотеки. Достигши 14-летнего возраста, как тогда было заведено, он вступил в комсомол и стал первым и бессменным секретарём комсомольского бюро роты.

Такому парню училище нужно было оканчивать с золотой медалью, что Виталий и не преминул сделать. Выбрал для дальнейшей учебы 2-е Ленинградское артиллерийское училище. Но на берегах Невы долго учиться не довелось. Едва лишь начался первый учебный год, как училище стало передислоцироваться в Коломну. Не в пушкинскую и гоголевскую Коломну, а в ту, что под Москвой. Предстоял дальний путь. При погрузке техники на железнодорожные платформы дульный срез ствола одного из орудий калибра 152 мм оказался над соседним полотном. Шедший по нему поезд ударил по нему, а ствол — по богатой знаниями и мыслями голове курсанта Панова. Так свершилось «крещение» будущего артиллериста.

Четвертой роте пора искать тот локомотив и скидываться на постамент для него, потому что последствия паровозного удара оказались очень благоприятными для всей ракетно-артиллерийской науки.

Успешно окончив 2-е Ленинградское артиллерийское училище (в Коломне), отслужив положенный срок в войсках, Виталий получил высшее военно-инженерное образование. Отучился в адъюнктуре, защитил кандидатскую диссертацию и стал двигаться по педагогическим ступенькам — преподаватель, старший преподаватель, заместитель начальника кафедры, начальник кафедры.

В 1970 году мы оказались с ним снова в одном учебном заведении, только на разных берегах Невы у Литейного моста: Виталий на левом — на инженерном факультете Военной артиллерийской академии им. М.П. Калинина, а я — на командирском правом берегу. Более 15 лет мы прослужили с ним в этом учебном заведении. При встречах обменивались суворовскими новостями, вспоминали юные годы. От него узнал о Казанском суворовском клубе, о юбилейных встречах в Казани. Благодаря ему поехал на 40-летие училища.

Во время торжественного марша сделал этот снимок. На плацу училища играет оркестр. Суворовцы на пути к трибуне. Полковник Панов Виталий Валерианович с устремленным вдаль взглядом марширует один перед трибуной. Без четвертой роты. Так и хочется спросить, как бывало, поговаривали, увидев капитана Шифрина: «Пан полковник с котелком, ты куда шагаешь». Хоть котелок и был виртуальный, марш Виталия под оркестр Казанского СВУ оказался очень успешным.

Довелось быть свидетелем защиты им докторской диссертации. Еще раз убедился, что в суворовцы в далеком прошлом не зря звали его «профессором». Виталий и тут выглядел на голову выше заслушивавших его докторов и профессоров. Один из них был явным прообразом героя телевизионной рекламы, вопрошающего: «Скоко надо граммов?»

Он трижды задавал один и тот же вопрос:

— Сколько, по-вашему, нужно сделать испытаний?

На что бывший секретарь комсомольского бюро четвертой роты каждый раз изрекал пространные фразы. В них изредка попадались русские слова. В основном предлоги и союзы. Хоть и был я знаком с Виталием с 1944 года, но так и не понял, «скоко надо». Спрашивавший доктор тоже не понимал. Скрежетал зубами и с каждым повторением вопроса всё сильнее и сильнее делал акцент на «скоко». Но однозначного ответа так и не получил. Этот эпизод запомнился мне как юмористический. На самом деле в своих исследованиях Виталий решал настолько глобальные проблемы, что с провозглашением перестройки ему доверили руководить самым главным научно-исследовательским институтом Сухопутных войск. Тут он и стал вторым генералом четвертой роты.

В то время, когда Виталий громил французов на картонной доске в парке родного училища, в Советском Союзе большой вес имела Академия артиллерийских наук. Но через несколько лет после окончания Великой Отечественной войны её ликвидировали (слава Богу, хоть артиллерию оставили). Воссоздана Академия была 5 апреля 1994 г. указом Президента РФ №661 и стала называться Российской академией ракетных и артиллерийских наук (РАРАН). Основными ее задачами стали прогнозирование развития средств вооруженной борьбы и изучение нетрадиционных путей решения технических задач при создании современного оружия и военной техники, а также проведение научных исследований в области создания новейших средств поражения, разведки, управления и обеспечения боевых действий. К тому времени Виталий Валерианович Панов из рядов армии уволился, и в РАРАН сначала ему доверили высокую должность, которая называлась «первый вице-президент РАРАН», а потом на общем собрании избрали президентом Академии. В справочном сборнике Академии о нем помещена следующая краткая справка:

ПАНОВ Виталий Валерьянович (р. 24 сентября 1934 г., г. Ленинград).

Действительный член РАРАН (1993 г.), президент РАРАН, председатель диссертационного совета.

Доктор технических наук (1979 г.), профессор (1981 г.), заслуженный деятель науки и техники РФ (1989 г.), лауреат Государственной премии РФ (2000 г.). Генерал-майор.

Закончил 2-е ЛАУ (1952 г.), Михайловскую артиллерийскую академию (1961 г.), Высшие академические курсы академии Генерального

штаба (1991 г.), проходил службу в ракетных войсках и артиллерии, В ВУЗах и НИУ МО. В 1987—1995 гг. — начальник 3 ЦНИИ МО РФ.

С 1993 г. — заместитель председателя, председатель Экспертного совета по военной науке и технике ВАК. Председатель Экспертного совета по проблемам интеллектуальной собственности в Минюсте. Ученый и педагог в области теории вооружения, проектирования РАВ, анализа и синтеза сложных систем, применения вероятностно-статистических методов в технике. Участник разработки и испытаний РК СВ, руководитель и участник создания программы вооружения и работ по обоснованию системы вооружения Сухопутных войск и ВДВ. Принимал активное участие в работе по укреплению оборонной науки и производства, внедрению военной техники в гражданскую сферу. Автор научных трудов, изобретений и учебников по разработке и эксплуатации вооружения, обеспечению его эффективности, качества, надежности, по военно-технической политике реструктуризации оборонно-промышленного комплекса, моделированию процессов, теории испытаний сложных технических систем, подготовке научных кадров.

Появились новые заботы, под его руководством решались сложные задачи активизации научной деятельности Академии, выработки концепции ее дальнейшего развития, проведения научных и организационных мероприятий, направленных на выполнение основного предназначения Академии: повышения роли военной науки, укрепления обороноспособности страны, развития передовой техники и новых технологий и их использование в интересах развития российской экономики. Поэтому встречаться приходится в основном на юбилеях и конференциях Михайловской артиллерийской академии, о его успехах в области укрепления обороноспособности нашего государства узнаю теперь, как правило, из сообщений средств массовой информации.

Вот куда завела центральная аллея парка Казанского СВУ лобастого специалиста по кутузовским генералам и наполеоновским маршалам.

Б.Г. Романов и В.В. Панов (справа) на праздновании

180-летия Михайловской артиллерийской академии. 19 ноября 2000 г.

Четвёртая рота дала нашей армии ещё одного генерала. Им стал Эрик Васильевич Косенко. Он прошел обучение в академии Генерального штаба и завершил государеву службу начальником управления Генерального штаба. К сожалению, других сведений о нём не имею. Не ведаю, кто раньше сменил суворовские лампасы генеральскими — он или Виталий Панов. Да это и не столь важно.

В парке старинном

Полвека тому назад, возвращаясь из увольнения в Ленпех, услыхал в трамвае разговор двух мужчин:

—    Что в этом здании?

—   Воронцовский дворец. Раньше был в нём Пажеский корпус, а теперь пехотное училище.

—    И что же им здесь делать, пехотинцам?

Нужно было выходить, потому не успел сказать попутчикам, что, действительно, в центре Ленинграда на асфальте пехоте не разгуляться. Но здесь были только классные занятиях, строевая подготовка и ежедневные стрелковые тренажи: «Лёжа. Мишень 5а. Три. Тремя патронами. Заряжай». Эту команду шутливо переиначивали: «Лёжа. Два года одно и то же. Прицел вчерашний. Заряжай». Смех смехом, но асфальт мне не помешал: из стрелкового оружия до сих пор стреляю хорошо.

Большую часть учебного времени курсанты проводили все же в поле. Осенью и зимой каждый месяц по неделе занимались в лагере под Красным Селом. После майского парада до сентября — «наши матки — белые палатки» у озера Дудергофское.

Желание хоть чем-то обратить на себя внимание постоянно гнетет некоторых столичных чиновников. И вот через 12 лет после создания суворовских училищ, вопреки двухсотлетнему опыту кадетских корпусов, из Ленпеха сотворили суворовское офицерское училище. Узнав об этом, очень пожалел ленинградских суворовцев: молодому организму требуется воздух и простор, а не гарь и асфальт большого города. Невольно вспомнил парк своего детства.

И какой же казанский суворовец не вспоминает с умилением свой парк — свидетель наших забав, спортивных успехов, торжественных построений и взросления. Осенью 1944 г. парк удивлялся превращению и скромных домашних, и бывалых беспризорных мальчишек в суворовцев с алыми погонами. Чудо совершалось в одной из больших армейских палаток. Может быть, в то же самое время далеко на фронте в такой же палатке врачи медсанбата боролись за жизнь отца кого-нибудь из моих новых товарищей. Парк мы полюбили с первого дня и каждую свободную минуту в любое время года стремились в его необъятные просторы, насыщенные свежим воздухом без городской пыли, выхлопных газов и шума.

Осваивать территорию парка начали с первых же дней. Самым таинственным местом был глубокий, заросший кустарником и деревьями овраг. На противоположной стороне — городской парк культуры и отдыха имени писателя, который однажды неудачно пытался застрелиться на соседней Поддужной улице. В многочисленных ответвлениях оврага можно было заблудиться. Вблизи трамвайного парка овраги окружали полуостров. Попасть на него можно было только по узкому перешейку со стороны города. Наверно поэтому у кого-то из доморощенных сочинителей родилась немудрёная песенка: «Для нас была та сторона, как полуостров Крым». «Той стороной» называлось всё, что находилось на противоположной стороне оврага.

Знакомство с оврагом начали с «полуострова Крым». Небольшой, вдоль и поперёк изрезанный траншеями полного профиля, он напоминал, что время было суровое и что обученные инженерному делу люди сейчас на фронте. «Инженерный полигон» стали использовать для ребячьих игр. Летом 1945 г. «полуостров Крым» стал для нас недоступен. На нём началось строительство, говоря нынешним языком, коттеджа химических академиков Арбузовых. Мы не расстроились. Во-первых, полуостров училищу и не принадлежал, а во-вторых, оставалось еще много неизведанных мест и в парке, и в овраге.

На переднем плане слева направо: В. Мальцев, Н. Давыденко, Н.С. Пасюк

Наступила первая зима. Крутой берег оврага — хорошая горка. Санки на вооружении появились позже, и вместо них лихо использовались ягодицы. Желающий острых ощущений становился на берег оврага, протаскивал между ног

 полы шинели, шлёпался на зад и мчался вниз в толще снега, увертываясь от хлёстких ударов веток кустарников. Трасса «бобслея» выбиралась так, чтобы на пути не было деревьев. После первого смельчака оставалась в снегу глубокая борозда, по которой устремлялись вниз любители острых ощущений второго эшелона. Со дна оврага поднимались, цепляясь за кусты и набивая ботинки снегом. Повзрослев, с крутых берегов спускались на лыжах в сторону Казанки.

Со временем самой популярной игрой стал футбол. Играли на широкой центральной аллее парка. На центральной аллее парка нашему второму отделению раньше, чем преподаватели анатомии, начальник физподготовки майор Карлов («папа Карло») поведал о желудочках и клапанах наших сердец. Он опасался, что чрезмерное увлечение футболом подорвёт наши неокрепшие организмы. Пожалел нас, а мы, молодые, горячие, всего лишь перешли на одну из полян парка. Футбольные ворота обозначали теперь не стопки фуражек с алыми околышами, а стволы старинных лип, видавших ещё белые платья благородных девиц Родионовского института. Стремительному нападающему Алику Бородянскому пришлось теперь обводить на пути к воротам не только их защитников, но и изредка попадающие деревья.

Было в парке и настоящее футбольное поле. Но на нём играли сборные рот или тренировалась училищная команда. Голкипером футбольной команды нашей роты был Вениамин Хабаров — герой двух первых спартакиад суворовских, нахимовских и артиллерийских подготовительных училищ. На каждой он занял по три первых места в легкоатлетических соревнованиях. Неоднократно побеждал на городских и республиканских соревнованиях. Мы приходили в парк любоваться, как он совершает обряд, завершавшийся преодолением планки на непостижимо большой высоте для всех спортсменов училища. Прыгал в высоту он не «ножницами», как большинство из нас, а неизвестно откуда взятым фантастическим «перекатом». Любовались мы и тем, как

Спортсмены 4-й роты. Верхний ряд, третий слева — В. Хабаров; средний ряд, второй слева — А. Бородянский, четвертый слева — офицер-воспитатель 1-го отделения лейтенант Соловьев, третий справа — Н. Давыденко; нижний ряд, третий слева — Ю. Орлов

Веня прыгает с шестом, бегает на короткие дистанции, толкает ядро, преуспевает во всех спортивных играх. Недаром во время учёбы в Московском пехотном училище он выступал за Центральный спортивный клуб армии по многим видам спорта. А вот в лейтенантских погонах его почему-то не взяли в этот самый клуб, а погнали аж на ДВК (Дальневосточный край, он же — военный округ). На праздновании 40-летия училища узнал, что наш легендарный спортсмен живёт в Питере. Позвонил ему. Меня он не вспомнил, потому что спорт не был моей стихией. На многократные, в основном письменные, приглашения встретиться с казанскими суворовцами Вениамин Георгиевич не реагирует до сих пор. Что ж, у каждого своя судьба, свой характер и своя высота. Для меня суворовец четвёртой роты Хабаров остаётся примером достижения высоты во всех делах, за которые он брался.

Ещё задолго до «Жуковского часа» (был введён маршалом после посещения Индии) в парке был оборудован гимнастический городок. При первой возможности любители показать своё мастерство на спортивных снарядах крутили «солнце» и делали «склёпки» на перекладинах, брусьях, выполняли головокружительные соскоки. Однажды здесь отличился лучший гимнаст роты Игорь Егоров. Своим каскадом из нескольких фляков он сразил проходившего неподалёку начальника училища, и на следующий день нам зачитали приказ о поощрении Игоря ценным подарком за успехи в спорте.

С Владиком Мальцевым как-то после окончания очередного учебного года под кустом в дальнем конце парка зарыли «послание потомкам». Потомков через год собрались изображать сами. Постигла нас неудача — спустя установленный срок не нашли заветный куст. Лежит где-то в парке, подаренном государству Анной Николаевной Родионовой, наше послание. Станет оно когда-нибудь находкой археологов далёкого будущего или совсем скоро строителей коттеджа для нынешнего шустрого «прихватизатора». Подобного тому, который в далёком 1945-м невольно осчастливил суворовские училища. Некий полководец отправил тогда тайком в Союз из побеждённой Германии три автомобильных батальона с трофейным барахлом. Узнав об этом «маневре», Верховный приказал весь транспорт перехватить и отправить груз в суворовские училища. При неподчинении — стрелять. Так в наших классах появились пианино, а в канцеляриях и преподавательских — напольные часы с боем.

У Владика Мальцева обнаружились музыкальные способности. Через некоторое время он самостоятельно научился играть на пианино, а затем и после просмотра кинофильма повторять на инструменте понравившиеся ему мелодии. Ему бы в музыкальное училище после СВУ, а затем и в консерваторию. Но после пехотного училища он оказался на вожделенном ныне японцами далёком острове Итуруп. Прислал мне из этого экзотического места фотографию и учебник по стенографии. Запомнил, добрый человек, что раньше меня эта скоропись интересовала.

Добрым словом вспоминаю казанские суворовцы свой любимый парк. К сожалению, в дни перехода к зверскому капитализму его территория стала сокращаться подобно шагреневой коже. Как бы казанские суворовцы не стали детьми асфальта, подобно своим друзьям из Санкт-Петербурга.