Один день с утра до ночи

Уже в самом распорядке дня были заложены возможности для нашего гармоничного развития. В нем предусматривалось время и для полноценных школьных занятий, и для физического развития. Посмотрим конкретнее.

День начинался с подъема в 7 часов утра. Буквально через пять минут мы должны были уже стоять в строю для движения на физзарядку. Сначала отведенные на все приготовления 5 минут казались нам очень маленьким промежутком – сам переход от сна к бодрствованию представлял большие трудности, хотелось поваляться, «добрать» еще несколько мгновений сна, потянуться, полежать, но этого нам не позволяли наши дежурные офицеры-воспитатели или их помощники – сержанты. В первое время приходилось даже тренироваться в быстром совершении процедуры подъема. На таких тренировках на построение отводилось уже не 5 минут, а только 20-30 секунд. За это время мы должны были соскочить с кроватей, натянуть на себя некоторые детали одежды, а иногда и всю форму, обуться и выскочить в коридор, чтобы успеть занять свое место в строю. Естественно, приходилось совершать несколько таких попыток. После построения следовала команда «Разойдись! Отбой!», и мы должны были снова все с себя снять, аккуратно сложить брюки и гимнастерки на отведенные для этого табуретки, выровнять носки своих сапог, и лечь в постель под одеяло. Иногда мы пытались при этом лечь в постель, не все с себя сняв, чтобы не тратить время на повторное одевание, но эти попытки пресекались проводящим тренировку дежурным офицером и удавались крайне редко. Такие тренировки устраивались для нас и после отбоя, если отделение вместо того, чтобы спать, вело себя шумно или развлекалось запрещенными играми типа битвы подушками.

Физзарядка проводилась на свежем воздухе, в нашем парке независимо от погоды. В соответствии с метеоусловиями изменялась только форма одежды, что объявлялось при подъеме. Летом, когда было жарко, мы выбегали в одних трусах. Ближе к осени - в брюках с голым торсом, затем в майках, рубашках, гимнастерках. Только зимой при температуре ниже 15 градусов мороза физзарядка заменялась прогулкой строем в шинелях. Физзарядка начиналась с пробежки вокруг нашего парка, что составляло около 700-800 метров (во время соревнований за счет незначительного изменения маршрута эта дистанция доводилась до одного километра). После пробежки мы, уже разогревшиеся даже при легком морозе, приступали к физическим упражнениям. Они проводились по команде дежурного офицера, который, как правило, и сам выполнял упражнения, а иногда и под сопровождение оркестра. Завершалась физзарядка опять же пробежкой, включавшей теперь не один, а два-три круга. При этом уже допускалось нарушение первоначального строя в соответствии с индивидуальными способностями. После пробежки можно было еще поработать над собой на различных спортивных снарядах, находящихся на улице, или просто сделать еще какие-то необходимые именно тебе упражнения. Поскольку нам регулярно приходилось сдавать разные физические нормативы – по подтягиванию, отжиманию, бегу, прыжкам и т.д., - такая возможность была не лишней. Тем более, что она шла в счет остающегося после зарядки времени, отведенного на приведение себя и своей постели в порядок, умывания, одевания и приготовления к завтраку. На физзарядку отводилось около 25-30 минут и столько же времени давалось на подготовку к завтраку.

В наших туалетных комнатах в то время не было горячей воды и мы умывались до пояса холодной водой, что способствовало закаливанию наших не всегда крепких организмов и вырабатывало достаточно хорошую устойчивость к охлаждению и простудным заболеваниям, которые у нас были крайне редкими. За нашим умыванием до пояса следили строго наши "няньки" - помощники офицеров-воспитателей Миша Шамгунов, Шакиров, Евгений Макаров и др. Только выйдешь, помывшись, тут же учиняется проверка: проведет по голенькому животу или спине рукой - теплые. Значит - топай назад, товарищ суворовец, обливайся, как положено. Бывало, и удавалось прошмыгнуть мимо старшины незаметно, но крайне редко. Затем следовала заправка постелей. Требовалось, чтобы они были заправлены красиво и ровно: мы взбивали подушки и разглаживали наволочки, аккуратно закладывали одеяла под матрас и "отбивали" у них бортики (то есть, старались сделать его край прямоугольным), выравнивали табуретки и т.п. Потом приводили в порядок себя: подшивали чистые подворотнички, чистили пуговицы и бляхи (пряжки ремней), наводили блеск на сапоги. Пуговицы и бляхи в ту пору изготавливались из латуни, чистить их приходи­лось зубным порошком или специальным составом - асидолом. А когда кончался порошок, в ход шел мел, которым белили стены. Маленькими щеточками, а иногда и зубными щетками проводили сначала по стенам, а затем и по смоченным слюной пуговицам, после чего пуговицы растирались той же щеткой или шерстяной тряпкой до блеска. Стены в наиболее излюбленных местах через некоторое время оказывались истертыми до штукатурки, зато пуговицы и пряжки на ремнях сияли!

В 8 часов после утреннего осмотра мы уже стройными колоннами, чистые, взбодренные и довольные, шли на завтрак в столовую. После завтрака в 8.30 начинались плановые уроки, которых ежедневно было по пять - шесть. Некоторые занятия, в частности, физкультура, соединялись, чтобы получалось по два часа сразу и меньше времени тратилось на переодевания и перемещение к местам занятий. Иногда сдваивались уроки русского языка или литературы, когда надо было писать сочинения. Большинство уроков проводилось в собственном классе учебного отделения. В этом же классе проходила и самоподготовка суворовцев. Некоторые предметы, например, физика, химия, черчение, требовали проведения занятий в специальных кабинетах, где имелись необходимые приборы и оборудование для демонстрации изучаемых явлений и проведения опытов, лабораторных работ. Между уроками были небольшие перерывы – по 10-20 минут, во время которых можно было успеть сбегать в туалет или переместиться в другой класс, если это было необходимо. Некоторые суворовцы в старших классах использовали это время для перекуров, хотя при этом приходилось тщательно скрываться от дежурных офицеров, которые, в свою очередь, применяли разные тактические приемы для поимки курильщиков непосредственно на месте преступления с поличным. В весенние и летние периоды во время перерывов основная масса, кроме дежурных, устремлялась на улицу – подышать воздухом и погреться на солнышке. Иногда успевали и поиграть во что-нибудь: чехарду, отмерялы, ножички и т.п.

Закончив занятия и сделав небольшой перерыв (а зимой и достаточно большой), мы шли на обед. После обеда полагался дневной сон около полутора часов. Если в младших классах мы еще как-то его использовали по назначению, то по мере взросления спать днем хотелось все меньше, и мы искали всякие возможности использовать это время для других целей. Иногда мы убегали на речку покупаться, зимой – побродить по оврагам, или просто почитать интересные книги, поговорить сообща. Все эти занятия, естественно, во время сна запрещались, наше нахождение на месте контролировалось, поэтому  приходилось изощряться, чтобы добиться запланированной цели. На купание приходилось убегать через окно, которое выходило на крышу прилегающей к зданию котельной, выждав удобный момент и оставив на своем месте «куклу» из одежды под одеялом. Не очень часто, но иногда такие самоволки засекались и соответствующим образом наказывались. О наказаниях мы поговорим попозже.

После дневного сна и заправки постелей начиналось «личное время» длительностью около трех часов, в течение которых можно было заниматься чем угодно (естественно, в пределах допустимых видов деятельности), но не выходя за пределы училища. Это было – приведение формы в порядок, чтение книжек, написание писем (чаще, правда, это делалось во время самоподготовки), гуляние по парку, занятия в кружках, собственные занятия физкультурой, изготовление необходимых тебе вещей и приспособлений. Иногда на это время планировались и какие-либо мероприятия за пределами училища, как правило, в составе команд. Это могли быть посещения музеев, городских кружков, соревнований и т.п. Конечно, это было для нас самое приятное время в течение всего дня.

То, что личное время начиналось сразу после сна, облегчало задачу возвращения из самовольных отлучек, о которых я говорил, тем более если тебя подстрахует товарищ и заправит твою разобранную постель.

По окончании личного времени начиналась самоподготовка – работа над домашними заданиями, решение задач и примеров, рисование контурных карт, чтение иностранных текстов и заучивание слов, ну и всего, что было или будет задано. Занятия проходили под непосредственным надзором классного офицера-воспитателя или, в его отсутствие, дежурного офицера. Никакими посторонними делами заниматься в это время было нельзя, пока не сделаны все задания. Только продемонстрировав выполненную работу и получив разрешение офицера-воспитателя, можно было почитать книгу или заняться чем-нибудь отвлеченным, не мешая при этом другим и не выходя из класса. Длительность самоподготовки составляла три учебных часа с 10-минутными перерывами между ними. Условия были такие, что хочешь - не хочешь, а приходилось делать уроки.

Заданий на дом (точнее, заданий для самоподготовки) нам задавали помногу. Большинство ребят старались их сделать полностью, трудились добросовестно. Между параллельными взводами (классами) было постоянное соревнование за лучшие знания и лучшие оценки. Ежедневно в коридоре вывешивались результаты учебы за прошедший день с указанием количества полученных отметок разного достоинства. Ох, как не хотелось никому подводить свой взвод! Неудачи кого-либо переживали все вместе, зато и победа была общая, одна на всех. Поэтому самоподготовке в училище уделялось большое внимание. Уже позже, когда сам стал отцом, часто удивлялся, как это теперешние школьники успевают делать домашние задания за каких-то 30-40 минут, а то и вовсе не садясь за уроки и утверждая при этом, что им ничего не задано. У нас в училище не было случая, чтобы ничего не задавали на дом.

Иногда для отработки некоторых сложных предметов, например, чтения французского текста, разрешалось выходить в коридор, чтобы читать его вслух, не мешая другим. Конечно, усидеть три часа за уроками было для нас достаточно тяжело и мы изыскивали разные способы отлынивания. Например, под учебник  подкладывалась интересная книга и читалась вместо учебника, делались какие-то отвлеченные дела, связанные с написанием, рисованием, гравированием, вырезанием. И все это в присутствии в классе офицера, который время от времени вставал и ходил по комнате,  проверяя, кто чем занимается. Естественно, надо было успеть убрать предмет своего запрещенного внимания.

Но иногда офицеры выходили из класса в коридор или в свой кабинет. Вот тогда класс преображался. Начиналась возня с шумом и гамом, или спешно выполнялись работы, связанные с необходимостью шумных действий – выпиливание, выравнивание, заточка напильником, или откровенное чтение книг, шумные разговоры, споры, иногда схватки, подготовка каверз для предстоящих на следующий день уроков. При этом мы старались уловить приближение вышедшего или дежурного офицера, чтобы сразу принять примерное положение и продемонстрировать активную работу над уроками. К сожалению, нам это не всегда удавалось. Для некоторых офицеров соперничество с нами, по-видимому, представляло определенный спортивный интерес и они прибегали к различным уловкам, чтобы застать нас врасплох на месте нарушения. Довольно часто это приносило свои плоды. Например, майор Аполлонов, бывший кавалерист, сам был грациозный и легкий и ходил так бесшумно (кстати, очень не любил сапоги со скрипом), что, появляясь в классе неожиданно в разгар наших активных занятий, заставал картины, чем-то похожие на немую сцену из гоголевского «Ревизора», правда, в нашем исполнении. Нарушения в зависимости от их тяжести карались предупреждением, одним-тремя нарядами вне очереди, лишением очередного увольнения в город.

Наряды вне очереди можно было также получить еще и за курение. Некоторые из ребят уже пришли в училище, пройдя на «гражданке» приобщение к куреву.  Я тоже, еще учась на «гражданке» (а это был третий-четвертый класс), баловался куревом. Даже иногда удавалось самому покупать сигареты на сэкономленные от сладостей копейки. Правда, это были самые дешевые – «Ракета», «Памир» (их еще называли «горный воздух»), «Прима», папиросы «Север» или «Беломор».  Однажды мне за это влетело от моей бабушки. Она зашла в туалет сразу после того, как я там покурил. Она нашла пачку сигарет, которую я прятал под висящим на стене корытом для стирки, и влупила мне по первое число.

Приобретенный курительный опыт однажды позволил мне провести интересную демонстрацию. Это было в конце августа, когда нас только приняли в училище. Занятия еще не начались, но некоторые суворовцы старших классов уже приехали. Одна группа таких суворовцев сидела в конце парка и покуривала. Один из них с явным оттенком превосходства спросил, когда я проходил мимо: «Эй, шкет, покурить не хочешь?» Я в ответ – «А что, давай». И со знанием дела спокойно затянулся несколько раз. Это произвело на ребят достаточно хорошее впечатление и оттенок пренебрежения изменился на удивление и даже почти уважение. После этого в течение всего времени обучения в СВУ и потом еще несколько лет я не курил.

Большинство же ребят, куривших до училища, продолжало курение, а в старших классах в ряды курильщиков вливались все новые ребята, несмотря на то, что это пресекалось и каралось, что трудно было доставать курево (некоторые доставали его, выменивая на мыло у бабок за забором). Курили обычно в туалете во время перерывов, как правило, одну папиросу или сигарету на всю команду, затягиваясь по очереди. При этом кто-то стоял на «шухере», стараясь увидеть приближающегося офицера и предупредить остальных об опасности. Иногда в этом соревновании удача выпадала офицерам и они заставали курильщиков врасплох и с вещественными доказательствами в руках. За этим следовало выворачивание карманов и выбрасывание в туалет обнаруженных папирос или сигарет, а затем щедрая раздача нарядов вне очереди или применение других санкций. В этих эпизодах кошачья походка майора Аполлонова также не раз давала ему большие преимущества в борьбе за наше здоровье.

После завершения самоподготовки мы шли на ужин. Потом было еще некоторое свободное время для доработки несделанного, приготовления своей формы к завтрашнему дню, замены подворотничков, пришивания и чистки пуговиц на гимнастерках и шинелях, чистки обуви, глажки-утюжки своих брюк и гимнастерок.

После этого проводилась вечерняя прогулка строем, во время которой мы разучивали строевые песни  или просто прогуливались, если было холодно. У каждой роты была своя любимая песня. У нас любимой была песня «Их было только двадцать восемь». Но были и такие песни, которые пело все училище, - «Взвейтесь, соколы, орлами!», «Бородино» и др.

Завершался день вечерней проверкой. Мы выстраивались в коридоре всей ротой по отделениям и дежурный офицер проводил перекличку всего личного состава по списку. Названный суворовец должен был громко и четко ответить «Я!» Иногда кому-нибудь приходилось отвечать «Я!» за своего отсутствующего товарища, который или опаздывал из увольнения, или занимался другим неотложным делом, не предусмотренным распорядком дня.

Поскольку вечерняя проверка тянулась достаточно долго – в списке роты было около сотни человек – мы искали возможности скрасить это время. Расскажу об одном из приемов. Я стоял на левом фланге нашего первого отделения, а рядом начинался строй второго отделения и самым крайним стоял высокий Толя Разгуляев. Он довольно часто зевал во время проверки и эта процедура была так выразительна и комична, что мы иногда его специально провоцировали. Несколько стоящих в конце нашего строя ребят начинали поочередно имитировать позевывание, производя за спиной Разгуляева соответствующие негромкие звуки.  После нескольких попыток это приводило к желаемому результату – у Разгуляева включался механизм зевания. Сначала он понемногу раскрывал рот, причем раствор его рта все увеличивался, потом по мере дальнейшего раскрытия в действие приводился кончик его достаточно длинного носа, который вследствие натяжения околоротовых мышц начинал опускаться вниз. Весь этот процесс потом завершался сладостным звуком хорошего облегчения. Наблюдение за этим зеванием, которое могло длиться до двух-трех минут, доставляло нам, стоящим на левом фланге, массу удовольствия, и мы едва сдерживались от смеха. Иногда он прорывался, что привлекало внимание других, в том числе и самого Разгуляева, который не мог понять, в чем же причина нашего веселья.

После завершения переклички дежурный офицер докладывал о наличии суворовцев командиру роты. Иногда командир роты делал перед строем какие-либо заявления, кого-то хвалил, а кого-то отмечал как нарушителя, подводил итог проведенному дню или более длительному периоду. Затем основная масса шла готовиться ко сну – мыть руки, лицо и ноги, разбирать постель и укладывать свое обмундирование на стоящую со стороны ног табуретку. Все это должно было быть аккуратно сложенным и выровненным. Вниз укладывались аккуратно сложенные по отутюженным складкам брюки, сверху - свернутая гимнастерка погонами к проходу, рядом с табуреткой ставились сапоги с обмотанными вокруг голенищ портянками.

Потом, в 22.30,  звучало «Отбой!» и мы должны были засыпать. Засыпать нам полагалось на правом боку, спали мы полуобнаженные, левая рука должна была лежать сверху одеяла, поэтому практически вся верхняя часть тела была открыта. Дежурные офицеры после отбоя проходили по нашим спальням, следили, чтобы мы правильно лежали и не разговаривали, поправляли сбившиеся одеяла.

Время отхода ко сну, когда выключался свет и в спальне воцарялись темнота и тишина,  было самым удобным для общих разговоров. Обсуждались какие-то касающиеся всех вопросы, философские проблемы, высказывались разные мнения, мы делились друг с другом новыми знаниями и интересными наблюдениями. Кто-то начинал делиться со всеми воспоминаниями о своих "подвигах" на "гражданке". То были истории, связанные со скитаниями осиротевшего пацана, когда приходилось и подворовывать, и драться с такими же бедолагами. Иногда речь заходила и о девчонках. В то время практи­чески никто из нас ничего не знал про секс. Это сейчас 11-12 - летние мальчишки и девчонки знают все. Мы же в этом возрасте мало что в этом понимали. Поэтому, когда заходил разговор на такую тему, наши уши становились "локаторами". Рассказы "опытного" товарища, который уже обнимался и целовался с девчонками, а то и заходил в общении с ними куда-нибудь дальше, все слушали, затаив дыхание, после чего начиналось коллективное обсуждение, носившее по преимуществу теоретический характер.

Другим нашим развлечением после отбоя были прыжки через кровати. Несколько кроватей составлялось вплотную и надо было с разбега перепрыгнуть как можно больше – сначала одну, потом две и т.д., как получится. Иногда при приземлении на очередную кровать происходило ее складывание и падение на пол, сопровождавшееся грохотом. Это привлекало внимание дежурного офицера с вытекающими отсюда последствиями в виде соответствующих наказаний конкретных нарушителей, а если их не удавалось выявить, то и всего отделения в целом.

Со спальней было связано и еще одно не совсем обидное развлечение. Наши кровати были сборно-разборными. Каркас сетки имел на концах  специальные выступы, которые вкладывались в соответствующие выемки на специальном утолщении спинки. Кто-то из нас придумал вытащить сетку с одной стороны из этого соединения и просто положить ее на опору, не вставляя в выемку. При этом получалось неустойчивая конструкция, со стороны выглядевшая нормальной кроватью. Однако, если хозяин кровати садился на нее, это равновесие нарушалось, спинка отваливалась, а сетка падала на пол, вызывая испуг севшего на кровать суворовца и восторг остальной публики. Однажды Слава Соколов устроил такую шутку Толе Фролову. Но события стали развиваться не так, как ожидалось. Когда Фролов сел на кровать, то равновесие сохранилось. Потом он сел поглубже – кровать по-прежнему стояла. И только, когда он почти уже лег, это соединение не выдержало и конструкция развалилась. Но спинка упала не в проход, а внутрь кровати и долбанула Толю по носу. В результате – травма, кровь и долгие утешения с извинениями. После этого случая подобные шутки не повторялись.

После отбоя и завершения отработки всех внеочередных нарядов в коридоре оставался суворовец-дневальный, который должен был стоять у специально выставляемой в коридор тумбочки и не дремать. Дневальные менялись каждые два часа. Среди ночи стоять было достаточно тяжело, и дневальные ухитрялись  находить разные способы, чтобы скоротать это время в чутком сне, прислонившись к стене или облокотившись на тумбочку. Дежурный офицер находился в своей комнате и иногда выходил из нее, чтобы проверить порядок. Кстати, застать дремлющего на посту дневального было еще одним из «спортивных» увлечений наших офицеров. С позиций теперешних наших лет этот их спортивный азарт вполне можно понять – ведь большинству из них было около или немногим более тридцати лет, тем более, что из-за войны они не доиграли в свои мальчишеские игры. О наиболее интересных случаях разоблачения спящих дневальных они потом рассказывали нам. Вспоминается случай, когда один из дневальных уснул, привалившись грудью на тумбочку и свесив голову с другой стороны. Когда к нему подошел дежурный офицер и разбудил его, он, не меняя позы, поднял вверх руку с вытянутым указательным пальцем, тихо произнес: «Тс-с!» и пытался сделать вид, что он старается разглядеть мышку, которая залезла под тумбочку.

  назад - дальше