М.М. Скворцов - кадет XXV выпуска, вице-фельдфебель выпуска.

ПЕРВЫЙ РУССКИЙ

ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ КОНСТАНТИНА КОНСТАНТИНОВИЧА

КАДЕТСКИЙ КОРПУС

Редакция Бюллетеня ОКРКК в Сан-Франциско

Вместо вступления.

Первый Русский Великого князя Константина Константиновича кадетский корпус в Югославии считался кадетами, окончившими его, "Родным Гнездом" на всю жизнь. Кончая корпус и поступая в военное училище Югославской Армии, как делали многие кадеты, или поступая в университет и другие учебные заведения, кадет никогда не забывал своего Родного Гнезда и при первой возможности старался приехать и погостить в родных стенах, в своей родной кадетской семье. Главным образом, это делалось на Корпусной праздник, или на праздник старшей роты - "роты Его Высочества". Иногда удавалось приехать и запросто, без праздников. Когда едешь к себе в семью - разрешения спрашивать не надо.

На Корпусном празднике окончившие Корпус кадеты стояли на правом фланге общего строя отдельным взводом и принимали участие в заре с церемонией и параде. В этом взводе стояли и офицеры югославской армии, юнкера военного училища, доктора, инженеры, студенты, артисты, пе­дагоги, бедные и богатые, молодые и бородатые, все птенцы, вылетевшие из Родного Гнезда. Взводом командовал старший по выпуску кадет.

Ели они за столами вперемежку с кадетами Корпуса, ходили по всем классам и принимались остальными кадетами как родные братья, вернувшиеся с фронта в семью. По старой кадетской традиции, все кадеты были между собой "на ты", как и во всякой нормальной семье, и приехавший сорокалетний требовал такого обращения к себе от каждого первоклассника.

Мечтой многих малышей-первоклассников, после первой такой встречи, было дожить до такого времени, когда и он станет взрослым и приедет в Корпус посетить молодых кадет в качестве "старого" кадета. Кадеты никогда не называли окончивших корпус "бывшими"; кадет оставался кадетом на всю жизнь

Мечтал о таком возвращении в Родное Гнездо и пишущий эти строки, ставший "старым кадетом" уже много лет назад. Мечтам моим сбыться не удалось, так как когда я был в восьмом классе в 1944-м году. Корпус эвакуировался в Германию и дальнейшее его существование вскоре прекратилось. Родное Гнездо осталось только в моей памяти и в моем сердце. В последнем - на всю жизнь.

Переживая эту жизненную несправедливость, я все же решил совершить свою заветную поездку хотя бы мысленно, и посетить первоклассников, которым расскажу о нашем Корпусе, о нашей жизни, о том, кто нас учил и воспитывал, что заложили в наши души и к чему нас готовили. Вспомню о наших традициях, о некоторых проделках, а также и о той безграничной любви к нашей, нами не виденной Родине - России, образ которой мы впитали в себя в Родном Гнезде. Для этого я и решил написать эти строки.

Когда же я узнал об открытии новых корпусов на Родине, я решил расширить задуманное и постараться более подробно рассказать обо всём, чтобы дать возможность и нынешним кадетам и их воспитателям побывать со мной в Первом Русском Великого князя Константина Константиновича кадетском корпусе. Может быть, этим кадетам, так же как и нам в свое время, будет интересно знать как жили их предки в Родном Гнезде.

Предисловие

Писал я эти воспоминания без всяких претензий на серьезный литературный труд, в котором каждая фраза обдумана по нескольку раз. Делал я это именно так не только оттого, что не обладаю необходимым для такого труда талантом, образованием или опытом, но также и потому что мне хотелось освежить в собственной памяти замечательный период моей жизни, без всяких условностей, запретов и ограничений.

Основным замыслом было совершить заветную, не состоявшуюся поездку в дорогие моей памяти стены, и как бы рассказать первоклассникам, сидя с ними за партой, как это делали приезжавшие старые кадеты, о той жизни, которая протекала в корпусе много лет тому назад. Вот почему в моих воспоминаниях я часто употребляю слово "малыши", имея в виду новичков, младших кадет - первоклассников, и почему почти в каждой главе имеется упоминание о них. Да будет заранее известно читающему эти воспоминания, что под этим словом я не только подразумевал их возраст и рост, но главным образом подчеркивал мою любовь и даже, если хотите, известное восхищение этими молодыми кадетами, несшими все трудности первых месяцев кадетской жизни.

Не легко десятилетнему мальчику оказаться оторванным от родителей и семьи. Не легко балованному, фактически еще ребенку, ломать свои привычки и манеры, подчиняясь строгой дисциплине военного порядка, и вместо отца и матери выслушивать и исполнять приказания совершенно ему неизвестных дотоле людей. Поэтому именно с ними я и надеялся поделиться своими воспоминаниями, с полным к ним уважением и пониманием детских переживаний малышей - первоклассников, одним из каких был когда-то и я.

Я думаю, что мои однокашники согласятся со мной, что кадет формировался в первые три месяца своего пребывания в корпусе, до первых каникул. После этого вступительного периода, он развивался и приобретал настоящий кадетский вид и дух. Закваска же, на которой рос будущий кадет возникала именно в этот первый и, вероятно, самый трудный период его жизни в корпусе.

Случилось так, что одновременно с началом моих черновиков, в России началось возрождение кадетских корпусов. В 1992 году состоялась поездка кадет зарубежных кадетских корпусов, моих однокашников, на Родину. В результате этой поездки образовались контакты, началась переписка и появились просьбы из России написать "как можно подробнее" жизни и порядках в зарубежных кадетских корпусах.

В стремлении совместить первоначально задуманное с просимым, мне пришлось расширить свой подход к воспоминаниям и добавить подробности, которых я не собирался включать в первой версии. Моей основ­ной целью было оставаться правдивым, почему я и просил нескольких однокашников проверить точность описываемых фактов. В самом конце моей работы я получил копию памятки моего корпуса, выпущенную в 1940 году. По ней я смог проверить некоторые места, а также воспользоваться описанием краткой истории Корпуса. Все остальные воспоминания - мои личные, или связанные с воспоминаниями других однокашников.

Надеюсь, что нынешним молодым русским кадетам будет интересно познакомиться с моими воспоминаниями о жизни в последнем Русском кадетском корпусе, представлявшем кусочек России, физически отрезанный от Нее. По моему замыслу, эти воспоминания должны стать отражением той жизни. На большее я не претендовал.

Тем, кто интересуется получить более подробные сведения следует прочесть книжки:

"Кадетские корпуса за рубежом", издание Объединения кадет Российских кадетских корпусов. Нью-Йорк, США, 1970 г. и

"Шестая кадетская памятка юбилейная", издание Первого Русского Великого князя Константина Константиновича кадетского корпуса. Белая Церковь, Югославия, 1940 г.

Краткая история Корпуса

В основу взяты материалы из Шестой кадетской юбилейной памятки Первого Русского Великого князя Константина Константиновича кадетского корпуса, издание 1940 г. в Белой Церкви, и предлагаются в сильно сокращенном виде. Местами текст полностью взят из Памятки, и, фактически, авторство этой сокращенной истории принадлежит составителям Памятки.

К началу революции 1917 года в России существовало 30 кадетских корпусов (не считая Морского). В основу воспитания в этих учебных заведениях были положены начала веры, преданности Царю, горячей любви к Родине, чести и порядочности.

Естественно, что во время большевистской революции корпуса оказались наиболее устойчивыми контрреволюционными очагами и навлекли на себя жесточайшие удары строителей интернационала, как ненавистные им по самому своему духу и строю. Вместе с тем, так же естественно среди молодежи Белых армий, вставших на защиту чести Родины, оказалось много кадет, жертвенно отдававших Отечеству свои молодые жизни. Особенно кровавой была гибель кадет и персонала Ташкентского корпуса, оказавшегося в безвыходном положении.

В этой борьбе погибло большинство корпусов. Не поддались окончательному разгрому на юге Владимирский Киевский, Одесский, Петровский Полтавский и Владикавказский; на Дону - Донской и на северо-востоке - Сибирский и Хабаровский. Ряд кадет погибших корпусов пробрался в оставшиеся и влился в них.

Владимирский Киевский кадетский корпус в декабре 1919 г. прибыл из Киева в Одесский корпус, при котором уже состояла 2-я рота Полоцкого корпуса. В январе 1920 г. Киевский и Одесский корпуса, с ротой Полоцкого корпуса были эвакуированы из Одессы в королевство Сербов, Хорватов и Словенцев (будущую Югославию). 10-го марта 1920 г. эти корпуса были сведены под названием "Сводного кадетского корпуса".

"Корпус не вывез с собой буквально ничего, ни одного учебного пособия, ни тетрадей, ни расписаний, ни инструкций. Он остался без всякой материальной части, без обмундирования, белья, обуви и прочего. Было только то, что имелось на людях, если не говорить о том, что у некоторых не имелось почти ничего".

Директором корпуса был назначен генерал-лейтенант Б.В. Адамович. Между 4 и 12 июня того же года корпус был окончательно размещен в г. Сараево, где ему была предоставлена казарма. Так получил начало наш корпус, впоследствии при перемещении в г. Белую Церковь и слиянии с Крымским кадетским корпусом, переименованный в Первый Русский кадетский корпус. В нем продолжалось воспитание кадет в духе чести, чувстве долга, любви к Родине и уважении к ее великому прошлому.

Приблизительно в то самое время, когда Владимирский Киевский корпус присоединялся к Одесскому, с ротой Полоцкого в декабре 1919г., Петровский Полтавский корпус был эвакуирован в только что восстановленный на старом пепелище после разгрома. Владикавказский корпус. Там оба корпуса просуществовали полгода и летом 1920 г. были перевезены по Военно-Грузинской дороге в Кутаис, затем в Батум и, наконец, морем в Крым, где были соединены в один и наименованы сначала"Сводным Полтавско-Владикавказским", а затем, 22-го октября, "Крымским" корпусом.

Вскоре и Крымский корпус был эвакуирован в Королевство С.Х.С., прибыл в словенскую деревню Стернище (Стрниште по-сербски) и размещен в полуразрушенных бараках для военнопленных Мировой войны, где просуществовал в исключительно тяжелых условиях до октября 1922 года, когда состоялся перевод корпуса в Белую Церковь.

Донской Императора Александра III кадетский корпус в декабре 1919 г. выступил походным порядком из Новочеркасска на Новороссийск, откуда в феврале 1920 г. был эвакуирован, за исключением тифозных больных, в г. Исмаилию на Суэцком канале. Через два года корпус был расформирован англичанами во время отправки в Болгарию. Между тем, тифозных больных кадет собрали в команду, куда были зачислен и целый ряд кадет других корпусов, отчисленных из Белой армии по приказу Главнокомандующего, для продолжения образования, как и другие юноши. Эту команду вывезли в Евпаторию и наименовали "Евпаторийским отделением" корпуса. 22 декабря того же года это отделение, пополненное дополнительно другими малолетними, было эвакуировано в Константинополь и 3 декабря приказом по "Всевеликому войску Донскому" наименовано "Вторым Донским кадетским корпусом".

14-го декабря 1920 г. этот корпус прибыл из Константинополя в Стрнище, в тот же лагерь, где уже находился Крымский корпус. Год спустя Второй Донской корпус был перемещен в местечко Билечу, где 12 сентября 1922 г. приказом Донского Атамана переименован в "Донской Императора Александра III кадетский корпус". Основной же Донской корпус, находившийся в Египте, был к тому времени расформирован англичанами, как упомянуто выше.

В феврале 1925 года, после долгих мытарств, в Югославию прибыл корабль с кадетами Сибирских корпусов. Это были главным образом кадеты Первого Сибирского (Омского) и Хабаровского корпусов. Из 250 прибывших в город Сплит кадет, 34 кадета Сибирского корпуса были зачислены в Русский кадетский корпус в Сараево, добрая часть остальных поступила в Донской корпус, часть устроилась на работы а остальные "распылились".

В сентябре 1926 г. Донской Императора Александра III кадетский корпус был переведен в г. Горажде, где и просуществовал до своего закрытия в августе 1933 г.

Итак, в начале 1929 г. в Югославии находилось три кадетских корпуса: Русский в Сараево, Крымский в Белой Церкви и Донской в Горажде.

В виду того, что к тому времени количество поступающих в корпуса юношей уменьшилось, а также за отсутствием материальных средств, было решено сократить число корпусов до двух. На этом основании, в августе 1929 г. Крымский корпус был закрыт а его состав влит в Русский и Донской корпуса.

В сентябре 1929 г. Русский кадетский корпус переехал из Сараево в здание бывшего Крымского корпуса в Белой Церкви и по повелению короля Александра I, в день корпусного праздника 6 декабря получил шефство и наименование "Первый Русский Великого князя Константина Константиновича кадетский корпус" с вензелем Великого князя на погонах и короной.

Первого августа 1933 г. был закрыт Донской Императора Александра III кадетский корпус, с переводом кадет и большей части персонала в единственный оставшийся Первый Русский корпус в Белой Церкви.

Существование на чужбине наших корпусов возможно было прежде всего благодаря мужественному покровительству Короля Александра I. Любовное участие к нам этого Короля-Рыцаря, его глубокое понимание нашего национального несчастья, его благородная способность благотворить и быть благодарным, дали возможность нашим воспитателям и педагогам дать полное среднее образование и национальное воспитание многим сотням молодых людей, и не только спасти их от денационализации, но и подготовить из них честных и полезных работников для нашей Родины.

"Если не будет дано великого счастья потрудиться на родной земле, они передадут полученные ими начала своим детям, зажгут в них тот же святой огонь любви к нашей Родине, которые так ярко горит в их молодых сердцах, и сделают все, чтобы "свеча не угасла" и этот огонь был донесен, наконец, до родных пределов".

Так мыслили и так формулировали в Шестой памятке конечную цель своих трудов воспитывавшие и учившие нас педагоги в 1940 году.

Белая Церковь

Белая Церковь, по сербски "Бела Црква", находилась в северо-восточной части королевства Югославии, в богатой плодородной провинции "Банат", в четырех километрах от румынской границы. В этом городе в 1929-м году расположился Первый Русский Великого князя Константина Константиновича кадетский корпус. В мое время город насчитывал около 15 тысяч жителей. В нем существовала многочисленная русская колония. Тут был кадетский корпус, Мариинский Донской институт, каждый со своим персоналом, дом русских военных инвалидов Великой войны, детский приют и ряд организаций.

В Корпусе и Институте были свои библиотеки, а в главном их трех инвалидных домов была своя очень богатая библиотека русских книг. В городе существовало общество "Русский Сокол", - патриотическая организация, занимавшаяся гимнастическими упражнениями и национально-патриотической деятельностью, был любительский театр. На главной улице города находилась Русская православная церковь Св. Иоанна Крестителя, с настоятелем и отличным хором. Каждое из учебных заведений также имело свою церковь и своего настоятеля.

Помимо русских церквей в городе существовали большая католическая церковь, румынская и сербская православные церкви. На Пасху, крестные ходы всех православных церквей города встречались одновременно около Русской православной церкви, что придавало особую торжественность этому великому Празднику.

В окрестностях самой Белой Церкви было засажено множество ви­ноградников и огородов. Было много рогатого скота и своя бойня. Белая Церковь была хоть и небольшим, но зажиточным городом. Население сос­тавляли главным образом "фольксдойче", то есть оседлые немцы, румыны и сербы. Городской голова был серб. Все жили между собой спокойно и дружно.

В материальном отношении наш корпус оставлял желать лучшего, поскольку из денег, получаемых на его содержание приходилось выделять суммы на обмундирование кадет.

Неподалеку от железнодорожной станции стояли три больших казармы, оставшиеся со времен Австро-Венгерской оккупации. В средней, самой большой, размещался наш корпус. По одну сторону, в соседней к­зарме располагался 18-й полк конной артиллерии югославской армии. В этом полку служили и некоторые окончившие кадеты, сначала Крымского корпуса, потом Первого Русского.

В другой казарме стояла пограничная часть и авиационные подразделения со школой воздухоплавания, к которой прилегал и аэродром.

Такое расположение Корпуса давало возможность кадетам наблюдать за обучением солдат, построениями и воздушными занятиями. Отношения с нашими соседями, как и с горожанами, были хорошими.

Корпус приглашали принимать участие в государственных праздниках, а корпусной духовой оркестр кроме того сопровождал на похоронах офицеров югославской армии.

Жизнь корпуса в Югославии

Блаженной памяти благоверный король Александр 1 Объединитель (он объединил сербов, хорватов и словенцев в единое королевство Югославию), был покровителем всей нашей Русской Белой эмиграции. Ему в первую очередь обязаны мы существованием и поддержкой нашего корпуса. Его искренняя любовь к Императорской России и благодарность за ее историческую, неизменную поддержку сербского народа проявилась всесторонне в поддержке и помощи во всём русским, бежавшим от красного ига.

Поскольку в юности король Александр сам был кадетом Пажеского корпуса, он особо благоволил к кадетским корпусам. По его милостивому повелению, 6 декабря 1929 г. наш корпус получил шефство Великого князя Константина Константиновича * - генерал-инспектора всех военно-учебных заведений Императорской России. Только благодаря заступничеству Короля-Витязя смог просуществовать в Югославии наш корпус, сохраняя и форму, и традиции и уклад жизни по образцу старых российских кадетских корпусов.

Офицерскому составу и кадетам всех кадетских корпусов в Югославии было позволено носить старую русскую форму не только в расположении корпусов, но и вне их. Кадеты разъезжались на каникулы по всему государству в своих формах. На лето форму давали только неимущим и сиротам, не имевшим собственной гражданской ("штатской") одежды. Остальные кадеты летние каникулы проводили в штатском **.

Кадеты приветствовали отданием чести всех офицеров югославской армии, в рядах которой с каждым годом становилось всё больше и больше бывших кадет. Очень часто случалось, что лихо отдающего честь кадетика младших классов, офицер останавливал и расспрашивал кто он, откуда и т.д. Разговор заканчивался обыкновенно словами офицера: "Жив био!", что в переводе означало приветствие "Будь здоров!" Если кадет оказывался первоклассником маленького роста, приветствие зачастую сопровождалось и принятым у сербов похлопыванием по щеке, что кадетам не нравилось. Тем не менее, это делалось согласно семейной традиции, принятой в сербских домах, и считалось не оскорблением, а наоборот, выражением сердечного расположения. Часто такое происходило при встрече с пожилыми офицерами, увидевшими впервые Русского кадета.

В Белой Церкви, где находился корпус, весь город и весь гарнизон не только знали, но и относились к нам с уважением. Корпус всегда приглашали принимать участие в парадах, процессиях и государственных праздниках. Солдаты югославской армии отдавали честь нашим господам офицерам.

Вот такой жизнью "старой России" жили мы в братской Югославии, где о России сербы говорили не иначе как с приставкой "майка", то есть мать. Все это имело место главным образом благодаря неустанной заботе о нас короля Александра. С его трагической кончиной, убийством 9-го октября 1934 года в Марселе (Франция), корпус потерял самого верного покровителя и благотворителя. Память о нем все кадеты чтут до сегодняшнего дня, вспоминая о нем с глубокой благодарностью и искренней любовью. После его смерти отношение к Белой эмиграции в целом, и к корпусу в частности, с каждым годом ухудшалось.

В Советском Союзе, насколько нам известно, никогда ничего о корпусах не говорилось, и даже само наше существование скрывалось от населения "самой свободной страны в мире".

После убийства короля Александра, при правлении которого у Югославии не существовало дипломатических отношений с Советским Союзом, постепенно в правительстве стали появляться политики иного толка, проводившие идею сближения с Советской Россией. Вспоминая братскую помощь и поддержку царской России, большинство этих политиканов разницы между старым и новым строем не видели, или не хотели видеть. Такое положение почувствовалось и во взглядах части населения, что в свою очередь отразилось и на отношении к нам - кадетам.

Всё чаще стали происходить хулиганские выходки против одиночных кадет во время каникул. Кадеты старались ходить группами, и формы своей не снимали. Снять форму и ходить в штатском было бы спокойнее, но в глазах кадет такой подход был бы позорным и означал своего рода "предательство" или измену. Гордость ношения настоящей русской дореволюционной формы несла и ответственность защищать ее. Кадеты не допускали и мысли о том, чтобы избегать этой ответственности. Не раз приходилось снимать пояса и бляхами отбиваться от нападавших хулиганов.

При новой обстановке, средства, отпускаемые на корпус, сокращались, и в 1936 году даже предполагалось приступить к расформированию корпуса. Кроме Короля-Рыцаря, среди видных сербов в правительственных кругах был еще ряд патриотов-националистов, благоволивших к корпусу, которые как и прежде старались помочь чем могли, но их влияние постепенно таяло. С признанием Югославией Советского Союза, положение корпуса стало еще более тяжелым, так как корпус и его обитатели представляли собой идеологию, диаметрально противоположную новопризнанной стране.

Несмотря на эти перемены, кадет продолжали как и прежде приглашать в югославское Военное Училище ("Военная Академия"), предоставляя им вне конкурсный прием. Для этого, перед концом учебного года, в седьмой класс корпуса из "Академии" поступал запрос: кто из кадет намерен через год, по окончании восьмого класса, поступить в Академию? Фамилии желающих записывались и этим гарантировался прием. Общее же число предоставляемых вакансий автоматически сокращалось на число записавшихся кадет! Все остальные, желающие поступить в Академию молодые люди, должны были сдавать вступительные экзамены, и на оставшиеся вакансии поступали по конкурсу.

Многие кадеты пользовались этой привилегией и служили в приютившей нас стране верой и правдой в Армии, во Флоте и в Военной Авиации. Благодаря их безупречной службе и множеству отличий и наград, привилегия вне конкурсного поступления в Академию сохранялась за нами вплоть до начала войны с Германией. Служили кадеты честно и добросовестно благодаря заложенным в корпусе идеалам, с благодарностью к братской стране, храня в своих сердцах любовь и вечную память о короле Александре, которого кадеты часто называли "родным Королем". Так поется и в старой песне, один из куплетов которой кадеты переделали на свой лад:

"Слава матушке России, Слава русскому Царю.

Слава вере православной И родному Королю!"

Под немецкой оккупацией корпус в Югославии продолжал функционировать до сентября 1944-го года, когда был эвакуирован в Германию, где и прекратил свое существование.

*) Фактически, шефство было получено по ходатайству генерала Адамовича, который, будучи вхож во дворец, обратился с этой просьбой к Королю, объяснив, что для сглаживания шероховатостей при слиянии корпусов, желательно объединить всех кадет под шефством непререкаемого автори­тета Великого князя. Прим. Ред.

**) В первые годы по прибытии кадет в Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев, все кадеты без исключения отправлялись в отпуск в кадетской форме. Перед разъездом на летние, пасхальные и рождественские каникулы, воспитатели строго напоминали отпускникам о необходимости следить за своей одеждой, не появляться вне дома в не чищенной или не глаженной форме. В то время "мало имущими были за малым исключением все беженцы, так что никому и в голову не приходило снимать кадетскую форму и надевать штатское, как по материальным так и по "идеологическим" соображениям: кадет всегда гордился своей формой.

Позже, видимо, в виду улучшенных бытовых условий, кадеты могли позволить себе роскошь надевать гражданское платье, делая это, впрочем, неохотно, так как "идеологические соображения" продолжали жить в кадетских сердцах, тем более, что казенную форму приходилось особенно беречь в виду растущих сокращений средств на содержание последнего кадетского корпу­са. Прим.Ред.

Родное гнездо

Неподалеку от железнодорожной станции "Бела Црква", в начале огромного поля вытянуты в одну линию три больших трехэтажных казармы, построенных еще во времена Австро-Венгерской империи, владевшей тог­да этим краем. Средняя казарма несколько больше соседних и отличается своей желтоватой окраской. На фронтоне надпись: "Первый Русский Кадетский Корпус". Разделяя слова "Русский" и "Кадетский" стоят две переплетенные буквы "К" под короной. Это, как мы скоро узнаем, вензель шефа корпуса Великого князя Константина Константиновича.

В центре здания ступеньки и вход в просторный вестибюль. Здесь вас встречает швейцар Григорий. Выйдя из швейцарской через застекленные двери посетители прямо перед собой видят широкую каменную лестницу с перилами из полированного дерева и с протертыми множеством ног выемками на ступеньках. В здании имеются по бокам еще две винтовые лестницы, но эта широкая именуется "парадной".

Если, выйдя из швейцарской повернуть налево, мы попадем в длинный коридор со столами. Это столовая роты Его Высочества - "Полтавский коридор". На стене крупным планом изображено здание Петровско-Полтавского кадетского корпуса. В глубине коридора от пола до потолка перегородка с дверьми. За перегородкой расположен корпусной лазарет.

Если же, выйдя из швейцарской повернуть направо, то вы входите в такой же коридор - это столовая второй роты, впоследствии второй и третьей - "Владикавказский коридор". На стене нарисовано здание Владикавказского кадетского корпуса. За деревянной перегородкой в конце коридора находятся канцелярия, пекарня и баня.

Подымаемся по ступенькам парадной лестницы. По бокам на стенах нарисованы здания Владимирского Киевского и Одесского кадетских корпусов. На первой площадке на стене изображено здание нашего корпуса, над ним три скрещенных погона, а еще выше девиз: "Помните, чье имя носите!" Для посторонних и новичков непонятная фраза, но новички ее заметят и прочтут. Посторонних дальше не пускают.

С первой площадки вверх по ступенькам через двери мы попадаем (по-русски) на второй этаж. Читаем надпись: "Полоцкий коридор". Он тянется по длине всего здания. Это расположение Первой роты. Роты Его Высочества. Страшно!

Оба конца Полоцкого коридора также кончаются перегородками. За перегородкой справа - квартира и кабинет Директора корпуса, расположенные над лазаретом. За перегородкой в левом конце коридора, над баней и пекарней, - учительская, библиотека и кабинет инспектора классов. Открываем снова двери рядом и поднимаемся до следующей площадки. Справа в простенке приделан колокол. На этой площадке дежурный горнист дает сигналы на трубе, а дежурный по корпусу кадет отбивает в колокол и звонит в звонки, оповещая о начале или конце уроков.

Еще один подъем по лестнице, и отворив двери мы оказываемся на третьем этаже в отрезке коридора, отделенного от остальных помещений слева и справа уже знакомыми нам деревянными перегородками до потолка. В каждой перегородке свои двустворчатые двери. На стене перед нами, перед левой перегородкой дверь с надписью "Швальня". Между швальней и правой перегородкой большая дверь "Цейхгауз". Названия непонятные. Мы их позже расшифруем. Справа напротив цейхгауза дверь со стеклянным окном. В комнате по стенам висят духовые музыкальные инструменты. Пол поднимается ярусами от входа, к задней стенке; на площадках скамейки, перед ними пюпитры для нот. Это музыкальный класс, по-кадетски - "Музыкалка".

За правой перегородкой "Киевский коридор". Из коридора множество дверей по левую сторону. По правую - окна во внутренний двор. Это классы второй роты. За левой перегородкой - "Одесский коридор", спальни второй роты. На это раз двери из коридора идут по правой стене, окна во двор - по левой. Когда в корпусе стало 3 роты, здесь размещалась третья рота, спальни и классы. А вторая была в "Киевском" коридоре.

Все коридоры носили названия корпусов-"предков", - в результате слияния которых впоследствии и родился наш корпус. Каждая рота имела свой ротный праздник, а в центре каждого коридора стояла в простенке между окнами ротная икона. Все стены и простенки в ротных коридорах были украшены картинами известных русских художников, зачастую отражающих воинский дух самого корпуса.

Это наше, очень поверхностное первое знакомство с помещением Родного Гнезда. Подробное знакомство впереди.

Структура

В полном своем составе корпус представлял батальон из двух или более рот, в зависимости от общего числа учащихся. Каждая рота состояла из двух или более классов и отделений. Если выпуск (класс) оказывался многочисленным, то есть более сорока человек, его делили на два отделения (того же выпуска).

Роты составлялись по возрасту. Старшие классы входили в состав первой роты, называемой ротой Его Высочества. Средние классы - во вторую роту и, наконец, младшие - в третью.

Полный курс обучения и воспитания в корпусе занимал восемь лет. Поступали в корпус в первый класс, по окончании четырехклассной начальной школы, дети десяти и одиннадцатилетнего возраста.

Каждый класс представлял собой выпуск, и номер выпуска исчислялся от первого, окончившего Корпус в 1920-м году ( год вынужденного ухода из России и прибытия за границу). В 1937 году - год моего поступления - в Корпусе было две роты:

первая - Его Высочества, состоявшая из 8, 7 и 6-го классов и

вторая, куда входили все остальные классы от 5-го до 1-го, кроме 3-го;

в тот год третий класс отсутствовал в виду недостатка средств. Ведь это было время, когда шла подготовка к постепенному закрытию Корпуса, и набора в XXIII-й выпуск не было.

Благодаря исключительным усилиям Директора и друзей Корпуса, нашедших средства и помощь, в 1938 году был открыт набор в ХХШ-й выпуск, т.е. в четвертый класс В него вошли несколько кадет ХХИ-го выпуска, оставшихся на второй год, и юноши из других учебных заведений. Таким образом Корпус с тех пор и до своего закрытия имел все восемь классов.

Эти перемены с ХХШ-м выпуском больно отразились и на нашем ХХУ-м. Имея полный комплект классов, начальство переформировало состав батальона Корпуса на три роты, и нашему выпуску, пробывшему свой первый год во второй роте, при переходе во второй класс пришлось оказаться в только что созданной из первого и второго классов третьей роте. Обида была громадная, несмотря на то, что мы являлись старшим классом в роте.

Каждый класс имел своего офицера-воспитателя. В каждой роте, одного из них Директор Корпуса назначал на должность командира роты. Таким образом командир роты совмещал две должности. В помощь офицеру-воспитателю младших классов, определяли одного или двух помощников, обыкновенно из кадет 6 или 7 класса, называемых по-кадетски "дядьками", проводившими с малышами все своё свободное от уроков время. Они брали своих подопечных на прогулки, проводили с ними строевые занятия, следили за порядком и чистоплотностью последних и щедро раз­давали провинившимся наряды или отправляли "на штраф".

"Штрафом" называлось наказание, по которому кадету приказывали стать в определенном месте в положении "смирно" и стоять пока не отпустят. Именно дядьки и преобразовывали детишек, превращая их в настоящих кадет, закладывая в них кадетские традиции и обычаи вдобавок к тем, которые старательно вкладывались в их души офицерами-воспитателями.

Дядьки имели в роте своих воспитанников отдельную комнату, которая называлась "комнатой старших кадет". Особого желания заглядывать в это помещение у ребят не появлялось, так как кроме "своих" дядек тут бывали и дядьки других классов, и уж среди такого количества глаз обязательно можно было влипнуть и получить несколько нарядов вне очереди, то за плохо вычищенные ботинки, то за не застегнутую пуговицу, за складки рубахи на животе, за нечеткое обращение и так далее. Словом, дисциплина кадетская рождалась в этой комнате и внушалась ее обитателями всем малышам с первого дня поступления в Корпус.

В каждом классе назначался "старший" и "подстарший" кадеты класса. Обычно старшим выбирали хорошего ученика, примерного поведения, чтобы возложенные на него обязанности не мешали его учению.

В отсутствии воспитателя или дядек, старший следил за порядком и нес ответственность перед начальством. Он же командовал строем, а в классе подходил с рапортом к Директору корпуса, к инспектору классов и к ротному командиру. На его обязанности было вести учет и расписание нарядов. В классе он сидел на первой парте, непосредственно перед преподавательским столом, занимая ближнее из двух мест к входной двери, чтобы мог сразу подойти с рапортом к входящему начальству. В случае отсутствия старшего, его во всем заменял подстарший.

Образец рапорта входящему в класс офицеру:

"Господин полковник! В первом классе по списку 36 кадет. Двое в лазарете, один в отпуску, налицо 33".

Если отсутствующих не было, то вместо перечисления местонахождения отсутствующих, рапорт кончался двумя словами: "Налицо все!"

Первые дни

Приезжали первый раз в корпус будущие кадеты из Белграда поездом, садясь на станции "Белград-Дунай". За исключением прибывших в корпус кадет на переэкзаменовки, это была первая группа, явившаяся в корпус за три дня до начала учебного года, в первых числах сентября. На следующий день приезжала вторая рота, а днем позже первая.

Для направляющихся в корпус кадет, в Белграде предоставлялся отдельный вагон "для учеников". Расстояние в сотню километров от Белграда до Белой Церкви поезд покрывал за четыре часа. Чаще всего, малыши ехали сами, и лишь некоторых сопровождал кто-нибудь из семьи. В большинстве случаев это были зарёванные мордочки едущих в полную неизвестность детишек, забравшихся в вагон после прощания с родителями на вокзале. Вдобавок, многие из путешественников были напуганы рассказами некоторых русских гимназистов, остававшихся "на воле", о "страшной" жизни в корпусе

Соперничество, существовавшее между гимназистами и кадетами было нормальным явлением для молодежи, гордившейся каждый своей школой. И хотя "настоящие" кадеты, а после первых трех месяцев жизни в Корпусе к их числу относился весь состав Корпуса, прекрасно знали, что лучше "нашего Корпуса" нет школы в мире, (хотя никто их этому не учил), отношения с гимназистами оставались хорошими, и кадеты лишь смотре­ли на них с долей сожаления: "Ну что можно ожидать от штатского?"

Гимназистам же, жившим "на воле", в свою очередь были совершен­но чужды и непонятны такие вещи как маршировка в строю, строгий распорядок дня, "арестантская" прическа и, конечно, жизнь вне дома, вдали от родителей. Возможно, что известное чувство зависти тоже играло какую-то роль, но в этом они, конечно, не признавались. Поэтому иные гимназисты рассказывали всякие ужасы и небылицы, надеясь напугать тех, кого родители отправляли в Корпус. Когда же появилась первая возможность взять оружие и идти на освобождение далекой но любимой Родины, в первых рядах оказались кадеты Зарубежных корпусов и гимназисты Русской Белградской гимназии.

По прибытии малышей в Белую Церковь, на станции их встречал будущий офицер-воспитатель с дядьками. Приехавших, после проверки по списку, отводили в Корпус. Немедленно производился медицинский осмотр в корпусном лазарете. Из цейхгауза выдавали казенное белье и форму. Водили в баню и стригли головы. В первый день каждому указывали его кровать в спальне и отбирали всю привезенную с собой штатскую одежду. Также отбирали наличные деньги, перочинные ножики и прочие атрибуты "вольной" жизни. Разрешалось сохранить иконку, фотографии родных, носовые платки, носки и письменные принадлежности.

Уже на вокзале ребят ставили в строй и все дальнейшие перемещения производились строем. С момента выхода из бани, уже одетых в форму малышей называли "кадетами". Накормив первоклассников ужином, приводили к общей молитве и производили первую "укладку", то есть объясняли всё, что требуется от первоклассника совершить, перед тем как лечь спать. После осмотра каждого дядькой, первоклассники влезали на свои кровати и укладывались на туго набитые соломой матрацы, лежащие не плоскими блинами а круглыми толстыми колбасами на деревянных досках кровати. Засыпать полагалось на правом боку, правая рука под щекой, левая поверх одеяла. Ночью же позы менялись у кого как.

Выключался свет, и не одна слеза бывала проронена в первую ночь новичками. Заснув, многие приехавшие скатывались с крутых матрацев и падали на пол; дядькам приходилось не одного из них, все еще спящего, поднимать и укладывать обратно в кровать.

На второй день, после утреннего чая, обыкновенно происходило представление класса воспитателем командиру роты, а после этого строевые занятия, с выравниванием по ранжиру и наставлением "помнить свое место в строю". Воспитателем назначались старший и подстарший класса. Затем ребят отводил в класс, где всем предоставлялось право выбора мест за партами на двоих, за исключением старшего и подстаршего, получавшим место, как уже было указано выше, на первой парте прямо перед преподавательским столом.

Объявлялось расписание уроков и раздавались учебники, тетради, карандаши и т.д. В случае, когда некоторых учебников на каждого не хватало, выдавали один учебник на двоих. Соседи по парте должны были разрешить вопрос у кого из них будет храниться какой учебник, а в будущем распределять свое приготовление уроков так, чтобы учебник использовался обоими без споров. Это было как бы первым шагом приучения кадет делить между собой имеющееся добро. Было приказано подписать каждый учебник на внутренней стороне обложки, перечеркнув последнюю в столбце фамилию прежнего владельца. Учебники передавались из года в год в каждом классе, поэтому многие имели комментарии, подстрочники и переводы, написанные предыдущими хозяевами. Но это уже происходи­ло в старших классах в учебниках латыни, законоведения или иностранных языков.

Новые учебники выдавались редко. Закон Божий, русский и сербский языки, арифметика, а затем математические предметы и история России преподавались во всех восьми классах. Изучение остальных предметов и иностранных языков постепенно вводилось с переходом кадет в старшие классы, при сокращении количества начальных предметов. Так например, постепенно сокращалось количество уроков гимнастики, пения и чистописания, взамен которых появлялись древняя история, природоведение, химия, физика, естествоведение, литература, средняя, новая и новейшая истории, латынь, французский или немецкий языки и т.д. К третьему классу оставался один или два урока в распоряжении воспитателя, а с пятого класса его вообще не было, так как курс обучения становился весьма обширным.

В этот же второй день воспитатель знакомился с каждым кадетом и сам представлялся вверенному ему классу. В этот день в корпус начинали съезжаться кадеты второй роты и жизнь начинала приобретать какой-то особый отпечаток, а к наставлениям воспитателя и дядек прибавлялся целый поток замечаний со стороны старших кадет роты. В кипучий улей ротной жизни невольно втягивались маленькие кадеты, начиная постепенно интересоваться всевозможными деталями кадетской жизни.

В этот второй день им впервые приходилось стоять в общем строю роты и идти со всеми вместе строем в столовую. За столами появились новые старшие за столом, со своими требованиями. "Не разговаривать!", "Убери локти со стола!", "Не горбись!", "Положи другую руку на стол!", "Не чавкай, не свинья!" и т.д. Первая поверка в строю всей роты незабываема для малышей. Фельдфебель роты выходил на середину перед строем и называл по классам в алфавитном порядке фамилии кадет, начиная со старшего класса. Именовалось это действо "перекличкой". Кадет, чья фамилия произносилась, отвечал громко из строя: "Я!" За отсутствующих отвечал старший в классе: "В лазарете!" "В отпуску!" и так далее. Никаких иных ответов не допускалось.

С тех пор как я поступил в Корпус прошло более шестидесяти лет, а в ушах все еще звучат голоса ротной переклички, которая нам тогда так понравилась, что в спальне перед укладкой нередко кто-нибудь из одноклассников начинал выкрикивать: "Айвазов!"  - "Я!"; "Будилов!" - "Я!" Толеновский!" - "Я!", "Думбадзе!" - "Я!"... Это фамилии некоторых кадет в бытность их в пятом классе.

После переклички происходила первая общая молитва. Всей ротой пели "Отче Наш" и "Спаси, Господи, люди Твоя". Дружно, многоголосно и стройно пела рота. На нас, малышей, в молитве "Спаси, Господи", оставили особенно сильное впечатление слова: "Победы христолюбивому воинству нашему на супротивныя даруяй..." Многие из нас почувствовали и поняли в тот вечер, что это уже относится и к нам. Мы стали частью христолюбивого воинства. Несмотря на то, что мы все еще крепко переживали разлуку с родительским домом и с семьей, - ведь многие из нас впервые в жизни уже целые сутки провели без родителей - невольно закрадывалось чувст­во принадлежности к какой-то другой, еще не вполне понятной, но сильной и дружной семьи.

На третий день прибывала первая рота. Мы все уже знали, что называют ее ротой Его Высочества. К этому, третьему дню своего пребывания в корпусе, прошедшему в строевых занятиях и беседах с воспитателями и дядьками, многие новички вошли в курс целого ряда кадетских новостей и авторитетно делились с остальными одноклассниками своей информацией. В этой информации попадались еще непонятные слова кадетского жаргона, но спрашивать объяснения никто не рисковал.

На четвертый день, в воскресенье, весь корпус шел строем в корпусную церковь, где торжественно служили молебен перед началом учебного года.

С понедельника начинался учебный год

Прическа

Одним из первых ударов по самолюбию "маменькиному сыночку", попавшему в Корпус, было расставание с прической. Как бы коротко волосы ни были подстрижены, даже ёжиком", с ними приходилось расставаться. Все кадеты были стрижены наголо, "под ноль". Таким образом, волос на голове оставалось чуть больше, чем если бы ее побрили. Как только волосы вырастали более одного сантиметра, любое начальство могло приказать "немедленно постричься!" Ротный командир второй роты любил при этом приговаривать: "Это что еще за парикмахеры развелись!".

Стрижка всегда производилась кадетами, умеющими стричь ручной машинкой, а учиться было не трудно: прически не испортишь, стриги, пока машинка стрижет. Когда волосы уже не попадались между зубцами машинки, "прическа" закончена. Почему-то чаще всего стригли друг друга на перевернутом деревянном мусорном ящике в спальне. Все происходило быстро и довольно безболезненно, за исключением тех случаев, когда машинка не была смазана как следует и "драла" волосы. После нескольких криков стригущегося, машинку развинчивали и смазывали постным маслом из лампадки.

Над новичками-первоклассниками, едущими впервые в Корпус, издевались гимназисты: "Постригут тебя, как стригут баранов!" При первой стрижке многие из нас вспоминали эти слова. Но зато, когда мы видели вокруг себя кадет, постриженных точно так же, по-военному, зависти никакой ни у кого быть не могло.

Причин именно такой "прически" было несколько. Во-первых, она способствовала наиболее легким способом держать голову чистой, в особенности малышам. Во-вторых, она напоминала о том, что кадет является военным, поэтому и пострижен по военному. В-третьих, кадеты с красивыми волосами и кадеты, не обладающие таковыми, друг другу завидовать не могли, так как все оказывались равны.

Красоваться прической и уделять ей много времени - дело женское. Кадет же должен быть красив всем свои внешним видом и поведением. Выправка, аккуратно пригнанная вычищенная форма, вежливость и предупредительность в отношении с другими и с достоинством носимые погоны были более важными атрибутами, чем прическа. С такой логикой бороться невозможно. В особенности, после первых каникул, во время которых большинство гимназисток оставляли своих "длинноволосых" (как мы их называли) кавалеров, предпочитая встречу с подтянутыми, по военному воспитанными кадетами.

Очень скоро после поступления, мы поняли, что всё, что делается в Корпусе, совершается продуманно и правильно. Тем не менее, перед наступлением летних каникул многие кадеты старались отпустить волосы, чтобы летом был вид прически "ёжиком". Для этого надо было избежать зорких глаз воспитателя или ротного командира, который мог и в последний день перед отъездом на каникулы приказать постричься.

Цейхгауз

Всё белье, обмундирование и обувь кадеты получали из цейхгауза, находившегося в мое время на верхнем этаже между второй и третьей ротами, напротив "музыкалки". Цейхгауз имел свой специфический запах нафталина, стиранного белья, ношенной обуви и креозота, которым смазывали для дезинфекции полы. Заведующим цейхгаузом, каптенармусом был георгиевский кавалер всех четырех степеней вахмистр Вербицкий. Высокого роста, крепко сложенный, с большими усами, вахмистр одним видом являл фигуру полновластного хозяина своих владений. В отличие от гг. офицеров-воспитателей и кадет, говорил он простоватым языком, что немало нас забавляло.

Когда первоклассники прибывали в Корпус, то начальство, не разбираясь особенно в их росте, выдавало им смены белья и формы приблизительно, на основании опыта с прежними классами. Только уж очень неподходящее по росту белье несли обратно в цейхгауз, где вахмистр, взглянув на кадетика из-за прилавка и прикинув в голове нужную "смерку", порывшись в чистых сменах, выдавал замену. Так же заменял он и форму. Что касается ботинок, то их получали и примеряли прямо в цейхгаузе. Из нескольких рядов обуви малыши выбирали себе подходящие и примеряли на скамейке перед вахмистром. Если ботинки не подходили к ноге, Вербицкий строгим голосом приказывал :"Ложи взад!" В течение своего пребывания в Корпусе кадеты не раз слышали этот приказ вахмистра, запомнившийся на всю жизнь. Обращались кадеты к Вербицкому словами: "Господин вахмистр", и очень скоро поняли, что с ним гораздо лучше жить в дружбе, чем во вражде, так как от него зависело какую одежду получишь.

Как уже упоминалось, корпус жил в очень стеснительных, почти бедных условиях. Так например, когда я поступал в корпус в 1937 году, в цейхгаузе выдавались кадетам повседневные формы, которые носили до нас еще кадеты Крымского или Донского кадетских корпусов, не считая кадет нашего корпуса предыдущих выпусков. Всё, что мог себе корпус позволить в мое время, это сшить кадетам по одной смене парадной формы, состоящей из фуражки, парадных двух рубах (защитной и белой), одной парой черных парадных брюк и одной пары ботинок. Вся остальная форма и белье, включая и шинели, бывала уже ношеной кем-то и доставалась по наследству.

Это обстоятельство ничуть не тревожило нас, Княже-Константиновцев, и очень скоро этот материальный недостаток мы заменили в наших понятиях "богатством наследия". Надевая повседневные брюки синего цвета с раструбом, которые носил до нас кадет Донского корпуса, мы чувствовали себя наследниками Донского корпуса. То же относилось и к одежде крымцев.

Белье, выдаваемое малышам, приехавшим в корпус впервые, производило не меньший шок, чем стрижка. Белье состояло из нижней рубахи плотного полотна, длинных кальсон из такого же материала, имевших внизу две тесемки, и пары портянок. Что такое рубаха и кальсоны, всем известно, а вот портянки известны не всем. Это были два белых полотняных куска материи, приблизительно размером 40 на 70 см., заменяющих носки. Такие портянки носили солдаты русской армии. В каждую из них следовало так замотать ногу, чтобы было тепло и удобно ходить, и чтобы они не "выглядывали" наружу. У малышей, привыкшим к носкам, такое чудо долгое время оставалось неосвоенным. Хотя в корпусе и разрешалось иметь собственные носки, (единственное, что разрешалось из одежды), но где и как их стирать оставалось вопросом нерешенным, а портянки сдавались в прачечную и менялись каждую неделю. Приходилось постепенно осваивать и эту науку.

На ночь портянки развешивались под сложенной одеждой на табуретке для проветривания и запах от них был удивительно неприятный, напоминающий испорченный сыр. Поэтому в спальне ночью поистине "пахло казармой". За это благоухание кадеты называли их "сырами", "сырниками" и даже "портками", хотя портки - совершенно другая одежда.

Верхнюю часть портянок надо было уметь как следует завязать тесемками от кальсон, хотя тесемки постоянно развязывались и болтались при ходьбе вместе с упрямыми концами портянок, не желающими оставаться там, где им было предназначено неумелыми детскими руками. В первые недели, главной причиной выхода из строя малышей, просивших на это разрешение, была необходимость поправить тесемки и портянки, торчавшие из-под брюк. Поначалу казалось, что этой науке никогда не научиться. Тем не менее, очень скоро в классе появлялись два-три молодца, осиливших эту премудрость ранее других и становившихся теперь "инструкторами" для своих одноклассников. Справедливость требует отметить, что были и такие кадеты, которые этой премудрости так и не постигли, и носили носки, устроив стирку в городе через швейцара, или еще каким-нибудь другим способом.

В наших спартанских умывалках круглый год текла только холодная вода, и лишь один раз в день, вечером, приносилось несколько кувшинов горячей воды для разбавки холодной в бачках для мытья ног. Ежедневное мытье ног было обязательным, и перед тем как ложиться спать, первоклассник должен был явиться к своему "дядьке" на осмотр. Дядька проверял, хорошо ли вымыты физиономия, шея, уши, руки и ноги, а также вычищены ли зубы. Фамилию каждого проверенного он отмечал в своих записях и словчить от такого осмотра было делом безнадежным. А что касается портянок, то все, научившиеся носить их, оценили их как удивительно хороший и простой способ держать ноги в теп­ле и в удобстве при постоянной маршировке. Бесспорно, носить носки было проще и красивее, но на такую роскошь денег в корпусе не было.

На первой неделе после прибытия всего состава корпуса, в каждой роте выстраивали кадет по общему ранжиру - по росту, невзирая на классы - и каждому назначался его порядковый номер. В дальнейшем, эти номера в цейхгаузе отмечались тушью на белье и каждый кадет получал свою смену. Износившееся белье заменялось в цейхгаузе в таком же порядке, как и при его получении в первый раз. Собственной прачечной в корпусе не было, поэтому белье отдавалось в стирку в город. Обмен белья происходил раз в неделю.

Расписание дня

Вся жизнь в Корпусе протекала по расписанию

5:45 утра:       Первый сигнал

Дежурный горнист трубил 1-й сигнал. Это побудка для наряда, а также и для тех кадет младших классов, которым за какой-то поступок было дано наказание: "Завтра встанешь по первому сигналу". Все кадеты вставали по второму сигналу горниста в 6.00 часов, и, казалось бы, такое наказание - встать на 15 минут раньше, - было пустяковым. На самом же деле кадеты крайне не любили этого наказания, так как обычное вставание в 6 часов утра уже само по себе было для многих делом неприятным, а тут "на целых четверть часа раньше!" По большей части, это взыскание накладывали наши классные дядьки, главным образом за какое-нибудь "не успел": "Не успел пришить пуговицу", 'не успел как следует почистить ботинок" и т.д.; за все отговорки, включавшие слова "не успел", роковое "встанешь по первому сигналу" можно было заслужить и за другие провинности.

6:00 утра       Второй сигнал, подъем всего Корпуса.

В течение сорока минут кадет должен был умыться, почистить зубы, одеться и аккуратно застелить кровать таким образом, чтобы три четверти нижней простыни оставались открыты для проветривания. Верхняя простыня и одеяло складывались в ногах так же аккуратно и должны были быть натянуты так, как и нижняя простыня. Казалось бы, что сорок минут - довольно большой срок для всего этого, но следует принять во внимание, что в роте была только одна умывалка, а кадет более ста. Нужно было уметь "вскочить" в очередь, не теряя времени для исполнения прочих обязанностей.

6:40            Построение на гимнастику по классам

Десять минут вольных движений. Перед построением на гимнастику дядьки обходили спальни и проверяли насколько аккуратно постелены кровати. Если им вид кровати не нравился, они умели одной рукой превратить кровать в берлогу, схватив нижнюю простыню и двумя-тремя движениями руки свернуть все кадетские старания в кучу. "Постели как следует!" или "Постели, завтра встань по первому!" А провинившемуся казалось, что "только одна маленькая складочка оставалась на простыне..."

6:50            Утренняя молитва и чай

7:15 - 8.00      Утренние занятия 45 минут.

Последние приготовления к предстоящим урокам.

8:15 - 11.25     Первые четыре урока, по 40 мин. каждый.

Три переменки по 10 минут между уроками. Кадеты всегда оставались в своих классах, менялись преподаватели.

11:25           Подготовка к обеду.

Застилка кроватей, мытье рук перед обедом и осмотр отделенными офицерами-воспитателями.

11:50          Обед. Строем по-ротно в столовые и обратно.

12:30 - 2:00     Пятый и шестой уроки.

2:00 - 4:00      Свободное от уроков время.

При хорошей погоде малышей чаще всего водили на прогулку строем, с песнями, по прилегающему к Корпусу огромному полю, и вели "на холмы. Тут же дядьками производились и строевые занятия. Чем старательнее ребята превращали себя в "строевиков", тем скорее раздавалась команда "разойтись!", предоставляя свободное время. Когда старшие классы второй роты ходили на прогулку, младшие классы выводили в корпусной двор, прилегающий к двору артиллерийского полка, где кадеты разгуливали на ходулях, играли в "чижа", "яйца", "слона", чехарду и т.д. Тут же находилась и волейбольная площадка. В очень плохую погоду открывались классы а кадеты оставались в ротном помещении. Играли в пинг-понг, настольный крокет и т.д.

Кадеты роты Его Высочества круглый год были вольны в этот период выходить на плац перед зданием Корпуса и заниматься своим делом: играть в волейбол, читать или зубрить уроки в классах, пользоваться читальней ("читалкой") и пр. Но до этих привилегий надо было прожить несколько лет в Корпусе.

4:00 часа дня.   Послеобеденный чай

Подавался дневной чай с куском белого хлеба, после которого до вечерних занятий у большинства кадет действительно было свободное время. Исключение представляли певчие, ходившие на спевку, музыканты, которым следовало идти на сыгровку оркестра, гимнасты, состоявшие в гимнастическом кружке, участники драматического кружка и т.д. и т.п. В коридорах старшие играли в пинг-понг, на настоящих игорных столах, а младшие зачастую ставили продолговатый обыкновенный стол, в половину ширины игорного. Вместо сетки укладывали "домиками" три учебника по середине стола, вместо ракеток пользовались атласами Тарнау (тонкие учебники) и играли по собственным правилам.

5:30 - 7:20      Вечерние занятия в классах.

Два урока для приготовления заданного к завтрашнему дню. На вечерних занятиях почти всегда присутствовал отделённый офицер-воспитатель.

7:25 вечера     Ужин

8:00 вечера     Сигнал

Построение в каждой роте на перекличку. Чтение приказов по корпусу или по роте, если таковые были в этот день, и общая молитва. После молитвы возвращение в классы, а для малышей-первоклассников начало укладки на ночь. В виду того, что во второй и третье ротах имелось только по одной умывалке, укладка происходила по классам, начиная с младшего класса, начиная с 8.30 вечера.

Рота Его Высочества ложилась спать между 9:30 и 10:00 часами вечера. До укладки, свободным временем в роте Его Высочества кадеты пользовались по своему усмотрению. Приготовляли уроки, читали или писали письма.

Такое расписание оставалось в силе круглый год в будние дни. По воскресеньям и праздникам разница состояла в том, что вставали на час позже, в 7 час. утра. После утренних занятий, в 10 час. утра шли в церковь на Литургию, а после обеда кадет отпускали в отпуск до послеобеденного чая. Уроков не бывало. Накануне, в субботу, как и в предпраздничные дни, в 6 час. вечера ходили в церковь на всенощную.

Сигналы

Всё расписание дня в Корпусе производилось по сигналам. Сигналы подавались главным образом трубой "сигналкой", или звонками. Из музыкантов корпусного духового оркестра выбиралось несколько горнистов. Обычно это бывали кадеты роты Его Высочества. Они и несли наряд дежурного горниста.

Ежедневно исполнялись пехотные сигналы Императорской армии. В день корпусного праздника Донского Императора Александра III кадетского корпуса, в честь этого корпуса сигналы исполнялись кавалерийские. Этот день совпадал с праздником роты Его Высочества нашего корпуса.

Подъем, сборы, повестки и отбой давали горнисты. Начало и конец классных занятий и уроков объявлялись дежурным по корпусу кадетом 8-го класса ударом в колокол, и электрическими звонками. Производилось это на площадке между вторым и третьим этажами, где и горнист давал свои сигналы.

Среди кадетских проделок и шуток над горнистом была и такая: шутники -"смельчаки" доставали лимон, подкрадывались по лестнице к площадке так, чтобы горнист стоящий за углом их не заметил, и когда тот начинал трубить сигнал, то после первых звуков они вытягивали из-за угла руку с лимоном и выжимали сок так, чтобы горнист это увидел.

Существует какое-то непроизвольное свойство человеческого организма, по которому при виде выжимаемого лимона губы изменяют свое положение. Таким образом у горниста, контролирующего тональность губами, вместо желаемой ноты получался "петух". Достигнув цели, понимая, что горнист не сможет побежать за ними не окончив сигнала, ребята старались сбежать пока он их не заметил и не узнал. Если же "герои" все же бывали опознанными, то следовало "горе побежденным".

Такие проделки случались редко, но всё же бывали.

Спальни

Кадеты спали по классам, каждый класс в своей спальне. Поскольку корпус располагался в бывшей казарме, спальни наши были большими и вмещали до сорока кроватей. Кровати располагались рядами. В первом ряду, головой в стенке стояла пара кроватей сдвинутых вместе, с проходом между каждой парой. В середине спальни два ряда кроватей в таком же порядке, головой к голове; таким образом четыре кровати касались одна другой и представляли отдельный прямоугольник.

Кадетская кровать состояла из железной рамы в которую по длине вставлялись три деревянных доски, а на досках покоился туго набитый соломой матрац. Две простыни, подушка с наволочкой и серое солдатское одеяло завершали постельный инвентарь. В зимние месяцы выдавали по второму одеялу. Посреди железного изголовья приделывался цигель,* - деревянная четырехугольная палочка толщиной в три сантиметра и длиной в один метр, с приделанной к верхнему концу табличкой , на которой красовалась фамилия кадета. Под табличкой был приделан крюк, на который вешалась фуражка. На этом же крючке разрешалось повесить привезенную из дому иконку. В ногах каждой кровати стояла табуретка, на которой лежал собственный чемодан кадета.

Матрацы кадеты набивали сами во дворе корпуса. В виду того, что солома в матрацах скоро слеживалась, каждый старался набить свой матрац как можно туже. Поэтому матрацы принимали форму колбасы, но приходили в нормальный вид недели через три-четыре. С таких полукруглых матрацев новички зачастую скатывались на пол в первые ночи в корпусе.

Укладываясь спать, кадет должен был аккуратно сложить квадратиком свою одежду и белье, в точно установленном порядке в ногах постели на своем чемодане.

В углу спальни висела икона с лампадкой. К оконной стене кроватей не ставили, а в простенках между окнами висели шинели в определенном порядке, повернутые в одном направлении так что левые погон и рукав каждой были видны целиком.

Вдоль одной из двух более коротких стен спальни были прибиты длинные полки на которых находились умывальные принадлежности, состоявшие из железной кружечки, овальной металлической коробочки с зубным порошком, зубной щетки и мыла. Каждому было отведено отдельное место на полке, а под ним висело его полотенце для рук, сложенное определенным способом.

После того как выключали свет, зажигался свисавший с потолка по середине спальни ночничок - слабая электрическая лампочка синего цвета.

Спальни отапливались на время укладки чугунными печками-колонками. Ночью огонь не поддерживался. В виду того, что зимой приходилось ложиться в холодную кровать, иные кадеты, главным образом малыши в младших классах, перед тем как прыгнуть в кровать согревали свои подушки, прикладывая их на мгновение к колонке. Это было небезопасной затеей, так как случалось, что подушка воспламенялась.

В младших классах за укладкой следил дядька. Предупредив о том, что пришла пора тушить свет, он выключал его на пару секунд, затем снова включал, после чего обходил все кровати и проверял, все ли кадеты на местах и правильно ли сложены личные вещи. Тут же он раздавал провинившимся наряды вне очереди.

Засыпать полагалось на правом боку. Правая рука под щекой, левая сверху одеяла. Во сне, конечно, эта поза изменялась.

*) В русской армии было принято множество названий, заимствованных из германской армии, среди них и "цигель", по-немецки Ziegel- кирпич. Действительно, прямоугольная табличка с фамилией имела форму кирпича. Прим. Ред.

Классы

Классы для занятий были обставлены очень просто. Несколько рядов парт, каждая на двоих, расположенных в затылок одна к другой, преподавательский столик, примыкающий к передней парте среднего ряда, подставка для карт или других экспонатов и деревянный мусорный ящик представляли всю обстановку класса.

Каждая парта имела одну общую чернильницу на двоих. Число парт зависело от числа кадет в отделении. Лишние парты выносились.

В углу, лицом к классу, икона. На стене висели две или три черных грифельных доски, по бедности сделанных из дерева и покрашенных черной краской. Вместо грифеля пользовались мелом. Никаких картин по стенам не развешивали, чтобы не отвлекать кадет от занятий.

С разрешения офицера-воспитателя можно было украсить лишь заднюю стену класса, к которой кадеты сидели спиной. Чаще всего, от центральной точки верхней части стены, под углом и затем вертикально вниз опускались ленты гофрированной бумаги малинового цвета, составляя контур верхней части погона, по углам которого располагались розетки. В верхнюю помещали изображение жетона корпуса, а в середине римскими цифрами вырезанный из цветного картона номер выпуска данного класса. Тут же развешивали портреты и погоны других корпусов. Количество и качество украшений зависели от вкуса и искусства кадет данного выпуска.

В редких случаях в некоторых классах бывали и добавочные украшения. Так например в XXIV выпуске в нише классной стены был устроен маленький "музей". Украшения делались самими кадетами из собранных между собой средств.

Парта, за которой сидел кадет представляла собой как бы ящик, чья верхняя крышка открывалась в сторону сидящего. Нередко поначалу новички, открывая крышку ударялись подбородком или другим местом головы. Это обс­тоятельство в будущем стало служить стандартной отговоркой. Воспитатель, заметив в строю или в столовой кадета с подбитым глазом или синяком на лице, на вопрос "Что случилось?", получал стандартный ответ: "Открывал парту". Никто не признавался в истинной причине, например в драке, возне, игре в футбол и прочих действиях, полностью запрещенных правилами. Привыкшие к таким ответам воспитатели иной раз сами задавали вопрос с заготовленным ответом: "Что, партой стукнулся?", на что следовало: "Так точно, господин полковник".* Это до такой степени вошло в жизнь, что воспитатели уже перестали верить ответам, и бывали случаи, когда кадет действительно набивал себе синяк открывая парту, но его правдивый ответ вызывал сомнение.

Парта кадета являлась как бы его личной собственностью, и за исключением офицера-воспитателя, без разрешения хозяина в нее никто не смел "лазить". В младших классах воспитатели часто проверяли порядок в парте, а в редких случаях искали "улики". Чаще всего подобные операции производились во время часа, выделенного "в распоряжение воспитателя".

Делалось это не столько для того, чтобы обнаружить незаконное содержимое, сколько для проверки аккуратности хозяина и с целью приучения кадет к порядку.

Как-то раз наш воспитатель в первом классе, будучи дежурным офицером по роте, в присутствии старшего в классе проверил парты во время укладки. Явившись в класс на следующий день на утренние занятия, многие из нас обнаружили на своих партах мелом написанные цифры "2" и "1". И только несколько парт оставались совершенно чистыми. На одной виднелась цифра "4". Вошедший в класс воспитатель объяснил нам то, что мы уже успели узнать от старшего: цифры обозначали количество нарядов вне очереди за беспорядок в парте. У получившего четверку была обнаружена в парте портянка!

В виду того, что у каждого кадета были свои характер и привычки, порядок, в каком складывалось содержимое парты очень часто отражал и особенности натуры кадета.

В старших классах воспитатели избегали заглядывать в кадетские парты, а если и делали это, то лишь после предупреждения о предстоящем осмотре. Исключением из правила оказывались из ряда вон выходящие обстоятельства, случавшиеся чрезвычайно редко.

Открыть чужую парту кадет мог лишь получив на то разрешение хозяина. Целый ряд учебников был у нас один на двоих. Даже если кадету нужен был учебник, хранящийся в парте соседа, он не смел открывать парты без его разрешения. Уважение к чужой собственности подчеркивалось с момента поступления в корпус.

Чемодан на табуретке в спальне и парта в классе были единственными "собственными" местами, где кадету позволялось держать личные вещи.

Столовые

Столовая второй, а впоследствии и третьей роты, находилась во Владикавказском коридоре, что из швейцарской направо. Длина коридора-столовой - почти половина длины всего здания корпуса.

В глубине коридора на возвышении икона Святителя Николая. Столы размещались по левую сторону коридора под углом в 90 градусов, вплотную к левой стене. За каждым столом помещалось девять кадет: четыре с каждой стороны - по два на двух скамейках, и старший во главе стола на табуретке, спиной к проходу.

Дежурный офицер-воспитатель сидел за одним из столов и табуретка у него заменялась стулом. Обыкновенно он сидел за первым столом, но в третьей роте это менялось. Нижняя часть правой стены столовой была увешана фотографиями разных театральных постановок в корпусе. Под каждой надписи с указанием названия постановки и года.

По левую сторону находились окна во внутренний двор, а в простенках висели картины русских художников. В правой стене было три двери. Первая, почти у входа, вела в корпусной зал, служивший также и храмом. Вторая дверь - вход в зал перед самым алтарем. Третья дверь вела в канцелярию корпуса. В конце столовой находилась перегородка от пола до потолка, с дверью. За перегородкой шла винтовая лестница на верхние этажи, тут же размещались корпусная пекарня и баня.

Строились кадеты перед едой у себя в роте в две шеренги и после команды "По четыре рассчитайсь! и "Четвертые номера руку вперед!", фельдфебель роты проходил вдоль строя с правого фланга и своей рукой, после каждого четвертого, как бы определял столы, назначая номер: "Второй стол", "Третий стол" и т.д. Таким образом первые номера знали за какой стол заходить правым плечом, войдя в столовую. Старшие за столами строились на правом фланге и первыми занимали свои места.

Когда кадеты приходили в столовую и становились за столами, каждый у своего места, все поворачивались лицом к иконе и по команде "На молитву!" хором пели молитву перед едой:"0чи всех на Тя, Господи, уповают". Садились по команде "Сесть!". Обычно кадеты, сидящие рядом со старшим посылались на кухню за едой, если бачки с супом или борщом не были уже принесены. За едой разносчики ходили цепочкой по одному в порядке столов. Так же приносили еду на столы. Старший раздавал еду так, чтобы всем доставалось поровну. Добавок как таковых не бывало, но если что-то оставалось в бачке после раздачи, то остаток так же делился поровну на всех и такое дополнение считалось добавкой.

Если о кадетских аппетитах и ходили легенды еще в старое время в России, то в наше время в Югославии эти легенды были фактом жизни. Борщ, суп или щи на первое и одна котлета с фасолью, макаронами или бурачками на второе представляли полную порцию обеда. Больше не получишь. К обеду и ужину подавался один кусок черного хлеба. За завтраком и дневным чаем подавался сравнительно большой кусок вкусного белого.

Корпус был материально бедным и прокормить нас на те скудные средства, которыми он обладал было нелегкой задачей, о которой мы не думали, и между собой легкомысленно приходили к заключению, что наш эконом "жмот" и поэтому прозвали его "жила".

Несправедливо мы обвиняли нашего эконома полковника Герцога **; не знали мы всех обстоятельств и по молодости и незрелости легко осудили этого человека. Став взрослыми, вряд ли бы кто из нас хотел оказаться на его месте. Тем не менее, какими бы мы голодными ни ходили, мало кто из нас приезжал "исхудавшим" из корпуса домой. Корпусные котлеты вскоре оказались для нас непревзойденным достижением кулинарии на всю жизнь. Никто в мире не сумел заменить их своим мастерством.

Директору корпуса всегда относили "пробу" из кадетского бачка, чтобы он точно знал что кадеты едят. И директор и офицеры-воспитатели и кадеты питались из общего котла. Только много лет спустя стало нам известно сколько внимания для составления этого, может быть однообразного меню, уделялось экономом, корпусным врачом и администрацией. Еда была хотя и скромной, но полезной и питательной. Лучшее, что могли себе позволить.

Каждая еда заканчивалась пением молитвы "Благодарим, Тя, Христе Боже наш".

Ужин бывал немного проще обеда и состоял из одного блюда. На завтрак подавали хороший кусок белого вкусного хлеба и чай. То же предлагалось и в четыре часа после обеда к дневному чаю. Зимой три раза в неделю к утреннему чаю добавляли по куску сала, колбасы или масла. Во время сбора винограда, пару раз в неделю к послеобеденному чаю получали мы вкусный виноград. Сладкое получали только на Корпусной и Ротный праздники. В день Причастия, вместо утреннего чая, после Причастия бывало кофе с молоком, четырьмя или пятью небольшими "галетами" (сладкое незамысловатое печенье). Так питались мы все и завидовать было некому.

Одинаково постриженные, одинаково одетые и одинаково накормленные, стали мы быстро "друзьями по несчастью", впоследствии вспоминая эти годы как самые счастливые в жизни.

Столовая роты Его Высочества располагалась в Полтавском коридоре, налево, если выйти из швейцарской. В глубине столовой на возвышении тоже стояла икона. В отличие от столовой третьей и второй рот, в Полтавском коридоре столы были расставлены по длине коридора и за столами сидело по шесть кадет с каждой стороны.

По стенам так же были развешены картины русских художников, доски с памятными изречениями, фотографии из жизни корпуса в городе Сараево и т.д. По левой стене столовой пять дверей. Первая вела в Музей корпуса, вторая в гимнастический зал, третья в переплетную мастерскую, четвертая в фотографический кабинет и пятая в комнату, где жил эконом корпуса. По правой стене находились большие окна во двор. В конце коридора перегородка с дверью, за которой шла винтовая лестница в верхние этажи и тут же располагался корпус­ной лазарет.

В отличие от младших рот, кадетам роты Его Высочества разрешалось негромко разговаривать во время еды.

*) В зарубежных корпусах, особенно в более поздний период их существования, воспитательские должности занимали преимущественно пожилые офицеры, за редким исключением в чине подполковника или полковника. Прим. Ред.

**) Настоящая фамилия эконома была Герцег, а не Герцог. Видимо, уловив ее на слух, люди поддавались естественному заключению и произносили и писали неправильно. Так в кадетских памятках не раз упоминается эта фамилия, каждый раз неправильно. За точность данных Редакция ручается. Прим. Ред.

Корпусной зал

Из столовой второй роты, во Владикавказском коридоре, первая дверь направо вела в корпусной зал, служивший также и церковью.

Справа от входа находилась небольшая постоянная сцена. Вся окружающая сцену стена была очень красиво расписана кадетом Крымского корпуса иллюстрациями из русских сказок в стиле художника Билибина. В противоположном конце зала стояла досчатая перегородка - тена от пола до потолка. На этой перегородке кадетом Крымского корпуса Евгением Прудковым был прекрасно изображен московский Кремль.

По длине зала от Кремля до сцены находилось несколько арок, носивших на себе красиво расписанные кадетами-художниками девизы, и каждый раз когда кадеты входили в помещение, эти девизы бросались им в глаза и таким образом запоминались на всю жизнь:

"Рассеяны, но не расторгнуты";

"Храбрым - бессмертие"; "Один в поле и тот воин";

"Жизнь Родине, честь никому";

"Только та страна и сильна, которая свято чтит заветы родной старины";

"Не в силе Бог, а в правде".

Надпись на арке над алтарем гласила: "Так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною". Значение надписей и девизов объяснялось кадетам в начале обучения в первом классе.

Если стать лицом к Кремлю, на правой стене находились окна, выходившие на аллею перед зданием корпуса. Левая стена отделяла зал от Владикавказского коридора, в котором размещалась столовая второй и третьей рот. Повсюду на стенах и простенках зала были портреты Государей, портрет короля Югославии Александра I, шефа корпуса Великого князя Константина Константиновича, генерала Врангеля и других высокопоставленных персон. Особое впечатление производили портреты императора Петра Великого, размером превышавший человеческий рост, и такой же портрет Вел. князя Николая Николаевича.

На левой стене, под портретом Государя Николая II помещался как бы выбитый на камне Его последний приказ войскам. На стенах также висели мраморные доски с именами кадет, окончивших корпус с отличием, и доски с именами всех умерших кадет.

Попадая впервые в такую обстановку, юноша, начинающий кадетскую жизнь чувствовал, что он поступил в семью, где думают о живых и помнят о мертвых, как о своих братьях. Вид девизов и портретов помогал подготовке к служению Родине. Молодое сердце чувствовало, а ум понимал, что это - воинская семья, и невольное чувство гордости принадлежать к ней охватывало молодого кадета. Впоследствии это чувство становилось сознательным и понятным, радостно и охотно воспринимаемым.

Перед началом церковной службы, кадеты-"церковники" разбирали доски Кремля, начиная с середины. На солею выносили перегородки двух клиросов и аналои. К клиросам приставляли хоругви, расстилали красную ковровую дорожку по середине церкви, а к среднему аналою приставляли подсвечник с зажженной лампадой. Зал приобретал вид церкви за десять минут. На левом клиросе размещался кадетский церковный хор.

Кадет вводили в церковь строем поротно, причем располагались так, что маленькие оказывались впереди. Младшие роты занимали левую сторону, а старшая рота Его Высочества стояла по правой стороне.

Позади становились господа офицеры-воспитатели, преподаватели, персонал и гости.

Когда все кадеты бывали выстроены, в церковь входил директор корпуса в сопровождении дежурного по корпусу кадета и занимал свое место между передней шеренгой маленьких кадет и левым клиросом. За ним в двух шагах останавливался дежурный по корпусу и служба начиналась.

Кадеты должны были стоять в положении смирно, разрешалось лишь подогнуть колено. Церковные службы велись по военному образцу: обедня - час двадцать минут, всенощная - час, за исключением больших праздников и Великого поста, когда службы бывали длиннее. Чтецами и прислужниками назначались кадеты, выказавшие склонность к такому роду занятий, имевшие общее название "церковников". Во время всех служб они носили белые рубахи.

По окончании службы и прикладывания ко кресту кадет выводили строем поротно в том же порядке, в каком приводили. Церковники убирали все вынесенные ими предметы, составляли разобранный Кремль и церковь снова превращалась в зал.

В этом зале происходили все торжества: балы, спектакли, доклады, лекции, выступления приезжающих артистов, Рождественская "ёлка" и пр. Тут же давались уроки гимнастики кадетам младших классов. Много воспоминаний в кадетском сердце связано с этим залом. В зале малыш, поступивший в корпус, впервые стоял в общем строю всего Корпуса, присутствовал при производстве в вице-унтер-офицеры кадет, а исполнявшего должность фельдфебеля роты Его Высочества, в фельдфебели. Тут он услышал и сам участвовал впервые в громогласном, непрерывном русском "ура", здесь в первый раз прикладывался к нашей святыне - знамени Полоцкого кадетского корпуса. В этом зале состоялось его первое знакомство с институтками и первые танцы с ними. В старших классах здесь происходил и "тайный" традиционный парад при передачи традиций. Всего не перечислишь.

Перед выступлениями, в зале расставлялись обращенные к сцене стулья, первые ряды которых предназначались для гостей и начальства, а за ними рядами скамейки из столовых для кадет. Если на торжествах присутствовали институтки, то гостьи занимали левую сторону зала, а кадеты правую. В проходе по середине, между институтками и кадетами, на стульях сидели классные дамы

Лазарет

Корпусной лазарет находился за перегородкой в глубине столовой роты Его Высочества, под квартирой и кабинетом директора корпуса.

Перед приемным кабинетом была небольшая комната, называемая кадетами "ожидалка", вдоль стен которой стояли скамейки для записавшихся на прием. Приемный кабинет был обставлен скромно, но в нем имелось всё необходимое для осмотров и оказания первой помощи.

Корпусной лазарет не обладал каким-либо специализированным медицинским оборудованием; если требовалось сделать рентгеновский снимок, кадет для этой цели отправляли в городскую больницу. Для кадет, оставленных в лазарете имелось три палаты. Была и своя библиотека. Лазарет обслуживался врачом, в помощь которому находились постоянная сестра милосердия и санитар. По прибытии в корпус все кадеты проходили медицинский осмотр и на каждого существовала папка, в которой врач делал записи, связанные с состоянием здоровья кадета. В очень серьезных случаях кадета отвозили в городскую больницу.

Дважды в день производился прием больных, после утреннего чая, и послеобеденного. Для того, чтобы пойти на прием надо было записаться у дежурного офицера. Старший среди записавшихся вел строем на прием всю группу. Попасть в лазарет не будучи больным было трудно, так как доктор хорошо знал все приемы "ловчил".

Когда производились прививки, доктор с сестрой приходили в классы, где присутствовал и отделенный воспитатель. Время от времени в корпусе возникали эпидемии кори или свинки. В таких случаях заболевших кадет изолировали, отправляя их в городскую больницу, а в корпусе объявлялся карантин.

В виду того, что часть преподавателей работала и в корпусе и в институте, заразные заболевания, естественно, распространялись на оба учебных заведения. В конце 30-х и начале 40-х годов зубного врача в корпусе уже не было и в случае необходимости кадет отправляли к городскому врачу. От родителей воспитанников требовалось привести в порядок зубы своих детей перед отправкой в корпус.

Корпусной врач занимался также и преподаванием гигиены.

Строй

С первого дня поступления в корпус, кадетам внушалось, и очень быстро прививалось уважение ко всякому строю, без различия количества кадет в нем, и какого они возраста. Одинаковое уважение отдавалось строю всей роты кадет Его Высочества, и строю из пяти первоклассников. При прохождении любого строя, кадеты становились в положение смирно, лицом к строю, отдавая ему честь. Ведущий строя отдавал честь приветствовавшим.

После построения, опоздавший уже не мог включиться и стать в строй, не получив на это разрешения от командующего строем офицера-воспитателя или даже кадета. Для этого нужно было подойти к начальству по всем правилам и спросить разрешения: "Господин (чин) или "Господин

старший" (если кадет), - разрешите стать в строй". Так же нельзя было вый­ти из строя без разрешения: "Разрешите выйти из строя!"

Дисциплина в строю оставалась строжайшей, никаких разговоров не допускалось без команды: "Вольно!" Подобное разрешение давалось довольно редко, главным образом во время прогулок. Строй являлся учителем порядка и дисциплины, связующим звеном с "великой воинской семьей", то есть с Армией. Подавляющее большинство офицеров-воспитателей смотрело на кадет, как на будущих офицеров Русской Армии, и прилагало все силы к тому, чтобы подготовить нас к этой благородной, столь необходимой службе Отечеству.

Хотя мы и находились в изгнании и были беженцами, корпус оставался кусочком России, каким-то чудом отрезанным от Нее, и вера в Её спасение и возрождение никогда не покидала кадет, которые росли в стенах корпуса.

Всевозможные передвижения кадет из одного помещения в другое происходили строем. С раннего утра и вплоть до вечерней укладки маршировали мы строем: на завтрак, на обед, на прогулку, в лазарет, в баню, в церковь, на уроки гимнастики, на ужин и т.д. По лестницам также маршировали в ногу. Так же и возвращались. И строй стал для нас родным, близким и понятным, необходимым военному человеку.

В младших классах занимались строевым обучением ежедневно, чтобы в кратчайший срок могли принимать участие в ротных строевых занятиях и военных прогулках целой ротой, построенной по общему ранжиру. Построение роты "по общему ранжиру" отличалось от обычного построения по классам тем, что рота строилась по росту кадет независимо от принадлежности к классам. Таким образом, высокий первоклассник мог оказаться рядом с невысоким кадетом третьего или даже четвертого класса, и наоборот. По большей части, соединялись кадеты двух ближайших по возрасту классов: первый со вторым, второй с третьим и т.д.

Полюбить строй и понять правильное отношение к нему не занимало у малышей много времени. Первоклассников приучало к этому не только начальство, но и свои же кадеты, второклассники и старше, ставшие главными учителями. Бывало, зазевается малыш глядя в окно и не заметит проходящего небольшого строя. Второклассник, ведущий строй, тотчас его окликнет: "Эй, малец, не видишь, строй идет! Явись старшему кадету". Это означало явиться своему "дядьке" и доложить о происшедшем. В первые дни в жизни малыша в корпусе дядька объяснит ему, в чем его вина, может, даже не накажет для первого раза, или даст ему один наряд вне очереди дежурить по классу или дневалить по спальне, но уже к концу первой недели за большой проступок одним нарядом не отделаться. Не отдать честь строю - проступок серьезный "для тех, кто смолоду и всей душой в строю". ("Наш полк").

Не много времени требовалось малышам чтобы почувствовать красоту военного строя и мечтать о военной прогулке, да еще и под оркестр. Но для этого приходилось заниматься, заниматься и заниматься.: перестроения на месте, на ходу, в две шеренги, вздвоенными рядами и т.д. ; повороты на месте, на ходу, в полоборота, повзводно, поротно и вообще как только вздумается командующему строем. Вспоминая, трудно поверить, что в большинстве своем, десяти или одиннадцатилетние мальчики, еще недавно бывшие "маменькими сынками", так быстро превращались в хороших "строевиков" - кадет нашего корпуса. А это было именно так.

У нас в корпусе использовался старый русский свободный дореволюционный шаг. Кадеты должны были идти в ногу, подымая ее при шаге чуть выше обычного. Руки поочередно доносились до пояса, и отмахивались назад до отказа, но не так сильно утрированно, как это делается сейчас на Родине. При парадном марше или при прохождении мимо начальства, отдавая честь, после команды "Смирно, равнение на..." (указанную сторону), кадеты ставили ногу тверже, всей подошвой, "печатая" шаг; руки вытягивались по швам и голова поворачивалась в указанную командой сторону. Это относилось ко всему строю, без различия от места кадета в строю. Единственным исключением, как тогда, так и теперь, оставался правофланговый каждой шеренги, державший голову прямо перед собой.

Старый русский шаг ближе подходит к нормальной походке человека, и идущий в ногу такой походкой строй оставляет очень красивое впечатление на наблюдающего со стороны. В таком строе чувствуется отсутствие принуждения, искусственности, но ощущается сила, красота и мощь строя.

Когда мы маршировали по улицам Белой Церкви, обыватели высыпали наружу, любуясь красотой кадетского строя.

Строевой экзамен

Для того, чтобы получить право на отпуск, первокласснику надлежало сдать строевой экзамен. К этому экзамену нас готовили чуть ли не с первого дня. "Помните, чье имя носите" было объяснено в первый же день, когда мы получили форму с малиновыми погонами, на которых желтыми буквами был наложен трафарет: две переплетенные буквы "К" под короной.

Мы носили имя Великого князя Константина Константиновича - "Отца всех кадет", Генерал-инспектора военно-учебных заведений в дореволюционной России. Нам объяснили, что не каждому дано счастье носить такие погоны. "Носить их может только тот, кто их будет носить с честью". Это в свою очередь накладывало на нас известные обязательства. По погонам определяли, какого корпуса кадет. Поэтому, надев свои погоны, кадет яв­лялся представителем своего корпуса, где бы он ни был. На его совести оставалась обязанность сохранять честь корпуса своим поведением и ви­дом при всех обстоятельствах, а это требовало тщательной подготовки.

Получивший разрешение идти в отпуск кадет должен был знать всё необходимое, что требовалось от него, начиная с правильного ответа на вопрос: "Кто ты?" Следовало отвечать: "Я кадет Первого Русского Великого князя Константина Константиновича кадетского корпуса такой-то". Он должен был знать чин, имя, отчество и фамилию Директора корпуса, инспектора классов, ротного командира и своего офицера-воспитателя.

Но и знать всё это было мало. Надо еще уметь ответить четко, бойко, громко, отчетливо, а для этого нужно постичь внутренний дух Княжеконстантиновца, а именно: не быть "разиней", не мямлить, смотреть приветливо, "весело, но без улыбок". Кадет должен был держать свое достоинство, не хвастая им

При всем этом, особое внимание отдавалось внешнему виду. Кадет, одетый строго по форме, обязан был соблюдать опрятность и подтянутость, с начищенными до блеска медными пуговицами на рубахе и шинели, бляхе на поясе и ботинками. Рубаха застегнута на все пуговицы, туго затянут пояс, ни одной складки спереди под поясом, все складки - сзади на спине, притом не одна или две, а несколько мелких.

Если кадет выходил в шинели, то две складки, идущие от верхней части спины под пояс так и должны были продолжаться. У кадет старшей роты на черных шинелях пошив имел четыре складки. Обыкновенно, кадеты помогали друг другу заправлять их.

Держать руки в карманах не разрешалось. Форменная фуражка имела металлическое кольцо, каркас в тулье, на который был натянут мягкий верх, придававший тулье вид круга. Наглядевшись по фотографиям на наших "предков" - крымцев и донцов, носивших фуражки с "мягким" верхом, у многих кадет появились поползновения придавать своим фуражкам "лихой" вид. С этой целью металлический каркас старались изогнуть, а иногда даже сломать, чтобы изменить "казенный" вид своего головного убора. В младших классах такая самодеятельность строго каралась. Кроме всего, фуражка должны была сидеть на голове ровно, околыш на одинаковом расстоянии до ушей, никак не набекрень.

Адъютант нашего знамени полковник Барышев, он же и преподаватель гимнастики, в мою бытность в корпусе очень строго следил за правильным ношением фуражки. Встречая в городе отпускного кадета в фуражке, надетой хотя бы немного набекрень, он останавливал "модника", подходил к нему вплотную, двумя руками снимал фуражку и затем надевал на голову попавшегося, трижды: набекрень на одну сторону, затем на другую и, наконец, так, как следует носить по Уставу. При этом он приговаривал: "Ни Тане, ни Мане, а директору корпуса". Таня и Маня фигурировали при надевании фуражки набекрень, а надетая по форме сопровождалась словами "а директору корпуса".

Посрамленный таким поучением кадет зорко смотрел, находясь в отпуску, чтобы не наткнуться на этого офицера, особенно если чувствовал, что фуражка у него сидит "не по форме".

Всю эту науку малышам следовало изучить в кратчайший срок, если мечты об отпуске оставались вожделенными. А что могло быть привлекательнее для первоклассника, утерявшего лишь недавно свободу домашней жизни в родительском доме и попавшего в суровые шоры воинской дисциплины, как не отпуск?

В подготовке к строевому экзамену принимали участие и офицер-воспитатель и дядьки. В мое время у нас было их два. Помогали и дружественно настроенные второклассники. Обыкновенно, из их наставлений малышам становилось вскоре известно всё, что следовало знать "строевому , но упор производился на отчетливость, лихость, одним словом, на кадетском жаргоне на то, чтобы делать всё "зверски". Вдобавок ко всему сказанному, надо было знать искусство отдания чести на месте, на ходу, по вызову офицера или старшего кадета, при подходе с рапортом, при необходимости "стать во фронт" (ныне полностью забытый красивейший прием), и прочее и так далее

Очень ярко помню мой строевой экзамен. Через несколько недель муштровки, в начале ноября, после очередных строевых занятий воспитатель выделил 12 кадет из строя, в том числе и меня. Мы стали первыми посланцами от выпуска на сдачу строевого экзамена. Проведя с нами экзамен отдельно, пока дядьки занимались с остальными, и вернув двоих в общий строй, посчитав их не готовыми к экзамену, подполковник Левитский объявил, что пошлет нас на "строевой", который будет проводить командир роты полковник Ивановский через пару дней. Радость была великая, пока мы не узнали, что ни нашего воспитателя, ни наших дядек, к характерам и требованиям которых мы уже приноровились, с нами не будет. Некоторые первоклассники запугивали нас до смерти, описывая строгость и требовательность ротного, и у нас сложилось впечатление, что дело наше "гроб".

Всё свободное время уходило на повторение познаний и экзаменования друг друга. Но вот судный день наступил. После обеда, на первом уроке, выделявшемся в распоряжение воспитателя, класс построили для строевых занятий в Одесском коридоре. Нас же, десять "избранников" поставили отдельно от общего строя и воспитатель объяснил, что отправляет нас на строевой экзамен в Киевский коридор. Среди десяти кадет находился и старший нашего класса, получивший распоряжение нас отвести, после чего воспитатель в присутствии всего класса пожелал нам успеха, выразив надежду, что мы не посрамим свой выпуск. Еще одно бремя свалилось на наши головы.

Приведя строй в Киевский коридор, старший постучал в дежурную комнату и доложил ротному, бывшим в тот день и дежурным офицером, о нашем прибытии. Минуты через две ротный вышел. "Смирно, равнение на­право!" скомандовал старший и строй как один повернул головы к командиру 2-й роты. "Здравствуйте, орлы!" обратился к нам с улыбкой ротный. "Здравия желаем господин полковник!", дружно, выговаривая каждое слово, как обучал воспитатель, ответили мы, стараясь понизить свои дискантовые голоса. "Хорошо отвечаете!", последовала похвала ротного. "Рады стараться, господин полковник!", снова выговаривая каждую букву ответил строй. - Еще "строевой" не начался, а уже похвалил", мелькнуло в наших головах. - Не подвох ли?"

Отдав приказание старшему стать в общий строй, ротный затем пе­рестроил нас в одну шеренгу на два шага дистанции друг от друга, доба­вив: "Считайте, что вы больше не стоите в строю, а каждый сам по себе". Сказав это, он удалился на середину коридора. Затем повернулся и звеня шпорами направился в нашу сторону. Стоявший слева одноклассник догадался, какой подвох готовит ротный, и как только тот подошел на расстояние четырех шагов, поднес руку к козырьку, помня его слова "считайте, что вы не в строю". Находясь в строю, руки к козырьку для отдания чести не поднимают.

По мере того, как ротный проходил вдоль шеренги, отчетливо поднимались руки к козырьку и опускались в зависимости от расстояния между кадетом и офицером. "Молодцы, догадались!" заметил ротный.

Подойдя затем к правофланговому, он спросил: "Кто ты?" Послышался робкий ответ насмерть перепуганного малыша. "Скажи рапорт дневального по спальне". Последовал чуть более смелый ответ. "Кто директор корпуса?" Еще смелее ответ. "Ступай в конец коридора". Порасспросив таким образом всех нас по очереди и отослав в конец коридора, ротный приказал снять фуражки и положить на скамейку. Затем стал подзывать по очереди каждого из нас, двигаясь в то же время нам навстречу. Иногда он останавливал нас, снова задавал вопросы: кто инспектор классов, кто шеф корпуса, сколько рот в корпусе, кто командир роты Его Высочества, рапорт по возвращении из отпуска... сделай два шага вперед с поворотом налево", и так далее. Затем мы надели фуражки и экзамен продолжался.

В конце, ротный приказал старшему построить нас. В общих чертах он объяснил нам значение строевого экзамена и для чего он производился. Успокоив нас тем, что все мы выдержали экзамен, он подтвердил уже известный нам факт, что с этого момента каждый из нас будет нести ответственность представителя не только своего выпуска и всей роты, но и всего корпуса, ибо по нашему виду, по поступкам и поведению будут судить о корпусе в целом. И поскольку мы носим на своих погонах имя Великого князя, то и Его доброе имя - наша ответственность. Кроме того, добавил ротный, имея счастье носить русскую форму, мы являемся и представителями Русской Армии за границей. Мы уже и сами догадались об очередной ответственности. "Не посрамите корпуса, и всегда помните, чье имя носите!", закончил ротный.

Радость от выдержанного испытания сменилась в моей одиннадцатилетней голове чувством колоссальной ответственности, возложенной на мои плечи. Это чувство быстро сменилось ощущением гордости: "Вот, насколько мне доверяют!"

И так думал не один я.

У всех нас, хоть и усталых, гордость была выражена на лицах. Первое страшное испытание выдержали. Мы - полноправные кадеты!

Старший вернул нас в Одесский коридор и передал записку от ротного нашему воспитателю. Прочитав ее, полковник Левитский поздравил нас с хорошо выдержанным строевым экзаменом. Как один приложили мы руки к козырьку и громко ответили: "Рады стараться, господин полковник!"

Раздельно, но убийственно четко воспитатель произнес: "В строю руки к козырьку не поднимают". Измученные переживаниями и бесконечными командами ротного командира полковника Ивановского то в строю, то вне строя, с отпустившими нервными тормозами после благополучного приговора, обуянные чувством гордости, спохватились мы слишком поздно. И хотя мгновенно опустили руки после первых слов воспитателя "в строю...", все же поняли, что оскандалились в присутствии хохотавших одноклассников, которые впоследствии издевались над нами до тех пор, пока все не сдали строевого экзамена. Короче говоря, до корпусного праздника.

С тех пор уже прошло более шести десятилетий, но до сегодняшнего дня не могу простить себе этой ошибки. Ведь знал же! Ведь я только что выдержал "строевой"!...

Баллы по поведению

В корпусе существовала пятибальная система по всем предметам, и по поведению. Все кадеты второго класса, как и оставшиеся на второй год первоклассники сохраняли свои баллы по поведению с предыдущего года. Что касается новичков-первоклассников, то всем им приказом по корпусу через некоторый срок пребывания в стенах корпуса выставляли первые баллы по поведению, служившие как бы исходной точкой. Дальнейшее поведение кадета отражалось на его последующих баллах в этой категории.

Баллы разделялись по следующей шкале: 5 баллов - отлично, 4 -очень хорошо, 3 - хорошо, 2 - неудовлетворительно и единица - "кол" по-кадетски - очень плохо. По поведению двойка не выставлялась, а по предметам она постоянно фигурировала и означала "плохо", или "неудовлетворительно". А имеющим кол по поведению грозили только два возможных наказания: "Укор педагогического комитета" и "снятие погон". Исчерпавшему обе возможности кадету оставалось лишь исключение из корпуса.

Поскольку кадеты оставались "запертыми" от остального мира двадцать четыре часа в сутки, как и во всяком закрытом учебном заведении, хождение в отпуск считалась огромной приманкой чтобы "заработать" высший балл по поведению. Отпуск всегда предоставлялся пятерочникам, часто четверочникам, редко троечникам, а остальным только по большим праздникам, таким, как Корпусной, Ротный и день Причастия.

Получивших неудовлетворительный балл на неделе по предметам, в отпуск не пускали, независимо от балла по поведению. Таким образом, чтобы получить заветное разрешение на отпуск, требовалось не только отличное поведение, но и хорошее учение. Бывали случаи, что прекрасные ученики и безупречного поведения кадеты в отпуск не ходили. Первые из-за поведения, вторые из-за учения.

Потерять балл по поведению было очень легко, заслужить повышение гораздо труднее. Исключение составляли лишь первые выставленные баллы первоклассникам, так как они ставились скорее по первым впечат­лениями воспитателей, а не по оценке более продолжительного периода времени. Поэтому к корпусному празднику целому ряду кадет-первоклассников прибавляли сразу по два балла за поведение, с трех на пять.

За очень серьезные проступки можно было потерять и целый ряд баллов по поведению, можно было и "слететь" с пяти на единицу. Отметки выставлялись начальством и рассматривались с различных точек зрения кадетами и воспитателями. Поэтому кадеты между собой никакого внимания не обращали и даже не интересовались, какой у кого балл по поведению. Важным было поведение с кадетской точки зрения.

Самым страшным наказанием для кадета было снятие погон. Обыкновенно, приказ с этим приговором читался в присутствии директора корпуса, после чего названного кадета вызывали на середину перед строем и в виду всей роты директор срезал погоны провинившегося. С этого момента кадет, подвергшийся такой каре, не имел права стоять в общем строю, а пристраивался к левому флангу в двух шагах дистанции, какого бы он ни был класса. До тех пор, пока кадет не заслуживал себе права ношения погон, он считался как бы неполноправным и нередко подвергался бойкоту всей роты, в зависимости от тяжести проступка, приведшего к столь суровому наказанию. За все мое пребывание в корпусе, таких случаев было четыре.

"Бойкот" заключался в том, что никто с кадетом, потерявшим погоны не разговаривал, ни в каких играх он не участвовал и бывал игнорирован всеми во всем. Однако не все, потерпевшие такую кару подвергались бойкоту. Бывали случаи, когда кадет очень плохого поведения с точки зрения начальства, имея уже кол по поведению, спасая товарища принимал на себя чужую вину и таким образом, не выдавая однокашника, нес очередное наказание. В таких случаях кадетская семья не только не подвергала его бойкоту, но всеми способами старалась помочь ему заслужить прощение.

Если же поступок кадета, приведший к снятию погон, осуждался и остальными кадетами, то бойкот соблюдался полностью. Следует подчеркнуть, что "приговор", вынесенный кадетами был всегда более справедливым, чем приговор начальства. Это вовсе не означает, что кадетский суд оказывался мягче, нет, очень часто случалось и наоборот. Кадетам всегда были известны все факты происшедшего, начальству же - только часть. В корпусе были воспитатели, которые "прислушивались", точнее, присматривались к отношению кадет с наказанным, и строили на этом свои заключе­ния.

Любопытно отметить, что даже первоклассники очень скоро начинали разбираться в кадетской жизни и выносили справедливые приговоры. А кадетские традиции и правила общежития были более требовательны и сложны во многих отношениях. Иные распоряжения начальства не совпадали с требованиями кадетского товарищества. Разобраться в них поначалу было нелегко, но поступивший в корпус новичок очень скоро начинал понимать, как правильнее поступить, и обыкновенно, имея перед собой выбор, предпочитал придерживаться кадетских взглядов, бывших строже и требовательнее.

Наряд

Группа военнослужащих в воинской части, определяемая для несения внутренней службы или для выполнения хозяйственных работ, называется нарядом. Наряд назначается на сутки.

С первых часов по поступлении в корпус юный Княжеконстантиновец понимал, что попал в воинскую часть. Весь регламент жизни говорил ему об этом. Поэтому и несение наряда, т.е. дежурства, во время которого следовало выполнять некоторые хозяйственные работы и нести определенную ответственность, вскоре становилось вполне понятным. Несение нарядов отнимало часть свободного времени кадета, но зато приучало его к ответственности, к уважению чужого труда, давая ему права и обязанности. Состоя в наряде, он требовал и от остальных кадет уважения к своему труду.

В первом классе кадеты в основном несли только два наряда: их назначали "дежурным по классу" или "дневальным по спальне". В многолюдных классах в эти наряды назначалось по два кадета. Поначалу очередь несения нарядов велась дядьками, а позже передавалась старшему в классе. В виду того, что наряды вне очереди давались как наказание кадетам за всевозможные проступки, то целому ряду кадет доставалось нести их не так часто в младших классах, так как получившие наряды должны были отбыть свое наказание в первую очередь. И если в классе оказывалось несколько таких "счастливчиков", накопивших каждый кучу нарядов, то бывало, что неделями одни и те же кадеты дневалили и дежурили!

Между дежурствами (дневальствами) по уставу требовались сутки отдыха. Нередко получалось так, что проштрафившиеся кадеты дежурили через день. Во время несения наряда, было также легко "заработать" еще несколько нарядов, если не всё выполнялось исправно.

Будучи в стеснительном материальном положении, корпус не имел возможности нанимать на все необходимые уборки рабочих со стороны, поэтому более легкие задания в помещениях производились самими кадетами.

Обязанности дежурного по классу.

Дежурные по классам после вечерних занятий сдвигали все парты и подметали пол в классе каждый вечер. Днем же следили чтобы доски оставались чистыми перед уроком, чтобы мел был разложен аккуратно, чтобы тряпки для стирания досок были приготовлены. Они же разливали чернила по чернильницам на партах и на преподавательском столике, проветривали классы и следили за чистотой и порядком в течение всего дежурства.

Дежурный по классу рапортовал каждому преподавателю, приходившему в класс, и читал молитву перед началом первого урока и по окончании последнего.

Обязанности дневального по спальне

Дневальный по спальне вставал утром "по первому сигналу", т.е. за пятнадцать минут до остальных одноклассников. В его обязанности входила побудка заспавшихся товарищей, а в младших классах это становилось поголовной бедой. Затем, когда кадеты умоются, оденутся и постелят кровати, делом дневального было проверить правильно ли натянуты простыни, убедиться, что все шинели на вешалках висят "как одна", в одном направлении, боком, так, чтобы виднелся только один рукав.

В его обязанность входила также проверка полотенец, которые должны быть сложены одинаково. Он должен был проверять чистоту и порядок помещения в течение всего своего дневальства. Вечером после укладки дневальный обходил все кровати и следил, чтобы лежащие на табуретках одежда и белье у всех кадет были сложены по правилам, квадратом.

Из всех обязанностей в наряде самым тяжелым для большинства кадет оставалось вставание по первому сигналу.

С переходом в старшие классы прибавлялись и новые наряды.

"Дежурный по коридору" назначался из кадет 4-го класса, когда пятый становился старшим классом во второй роте. В его должность входила и обязанность открывать и закрывать двустворчатые двери в перегородке для прохождения строя, следить за чистотой и порядком в коридоре, запирать помещение после ухода всей роты на еду, проветривать коридор и следить за тем, чтобы в бачке с водой для питья всегда было ее достаточно. Он же покрикивал на расшалившихся малышей.

"Дежурным по роте" всегда назначался кадет старшего класса в роте. Главной его обязанностью было следить за исполнением обязанностей всех и каждого в наряде. Он же будил весь наряд по первому сигналу и через 15 минут, по второму сигналу, выстраивал наряд для проверки дежурным офицером-воспитателем.

После завтрака, перед началом утренних занятий, дежурный по роте строил перед дежурной комнатой в одну шеренгу новый наряд, на шаг расстояния друг от друга, по классам, для представления новому дежурному офицеру. Доложив ему о том, что наряд для представления построен, он возвращался в строй и становился на правый фланг. Дежурный офицер здоровался с нарядом, а затем, становясь лицом к старому дежурному по роте принимал его рапорт о "сдаче дежурства по роте". Делая каждый раз шаг вправо, дежурный офицер получал от наряда рапорт очередного дежурного о принятии наряда. Начиная рапорт, кадет прикладывал руку к козырьку, и дежурный офицер-воспитатель выслушивал его, так же держа руку у козырька:

"Господин (чин), кадет 5-го класса (такой-то) представляюсь по случаю сдачи (принятия) дежурства по роте". Заменялись лишь фамилия, класс и категория наряда - дежурства по классу, дневальства по спальне и т.д.

Приняв рапорт нового наряда дежурный офицер давал общие указания, и после команды "Разойтись!" новый наряд вступал в свои обязанности на сутки.

Такого рода регламент совершался в каждой роте. Вся разница была лишь в том, что в роте Его Высочества назначались еще дежурный горнист, подававший в течение суток все сигналы на трубе "сигналке", и дежурный по корпусу. Этот последний, ударом в колокол и электрическими звонками оповещал о начале и конце уроков. Он же являлся как бы связным Директора корпуса и находился в его распоряжении. На всех церковных службах, на парадах и прочих торжествах дежурный по корпусу сопровождал директора, идя в ногу с ним сзади на расстоянии двух шагов. Когда директор останавливался, дежурный по корпусу останавливался на той же дистанции, два шага вправо и два назад. Стоило директору повернуть голову вправо, как дежурный подходил к нему для получения и исполнения приказания. За всю свою жизнь в корпусе я не помню ни одного дежурного по корпусу кадета, которого нельзя было назвать иначе, как идеалом военного при несении этого наряда. Выправка, достоинство и чувство долга с головы до пят.

С первого класса малыши жили мечтой стать дежурным по корпусу.

Уроки и преподаватели

Курс обучения в корпусе был полностью согласован с восьмилетним курсом обучения в средних школах приютившей нас страны. Королевства Югославии.

В обязанности преподавательского состава входило подготовить кадет для сдачи обязательных государственных экзаменов; "Малой матуры" в четвертом классе и "Большой матуры" по окончании восьмого.

По окончании четвертого класса, обязательным для всех средних школ был государственный экзамен называемый Малой Матурой. Не сдав этого экзамена ученик не мог быть переведенным в пятый класс. Сдача экзамена "Малая матура" давала право поступления в учебные заведения более низкого ранга, как например в "среднее техническое училище". Окончившие это четырехклассное училище выходили из него техниками по разным специальностям. В Югославии четырехклассное образование в средней школе было обязательным.

"Большая Матура" или аттестат зрелости являлся обязательным экзаменом. Кадет, сдавший в корпусе этот государственный экзамен мог поступить в любой университет или в "Военную Академию", т.е. в Военное Училище. Кадеты, желавшие служить офицерами в армии имели право поступать в Военную Академию без конкурса на открытые для них вакансии. Многие Княжеконстантиновцы выбирали военную карьеру, как в Армии, так и во Флоте.

На обоих экзаменах присутствовал представитель Министерства просвещения Королевства Югославии. Множество похвальных документов, отражающих высоту и качество образования в корпусе было получено от представителей министерства, присутствовавших на экзаменах. Всё это лишь свидетельствует об образцовой системе обучения в корпусе. Заслуга принадлежит нашим директорам, инспекторам классов и преподавателям, самоотверженно отдававшим свои знания и труд в деле образования кадет.

В добавление ко всем предметам, требуемых министерством просвещения, в Корпусе добавлялись уроки Русского языка. Русской истории и Русской географии. Таким образом кадеты проходили курс обучения более насыщенный, чем того требовало министерство.

Как мы уже ознакомились в разделе расписания дня, шесть дней в неделю по шесть уроков ежедневно отводились для образования. Поскольку курс учения в младших классах был более легким, из тридцати шести уроков в неделю предназначенных для этой цели, в младших классах выделялось несколько уроков "в распоряжение воспитателя". Эти уроки воспитатель проводил с классом по своему усмотрению. О них поговорим отдельно. Таким образом в младших классах с более легкой программой настоящих уроков бывало меньше. В первом классе из тридцати шести оставалось 29 "настоящих" и семь "в распоряжении воспитателя". В эти 29 уроков входили и такие легкие предметы как гимнастика, рисование, чистописание и пение, предметы, к которым особенно готовиться не приходилось.

Постепенно, с каждым годом, при переходе в старшие классы терялись уроки "в распоряжении воспитателя", как исчезли и перечисленные выше легкие предметы. Начиная с пятого класса все 36 часов бывали заняты "серьезными" уроками, требующими большой подготовки. Гимнастикой и спортом кадеты занимались в свободное от занятий время.

Курс обучения в старших классах был очень большим, а если добавить к нему и три Русских предмета, на которые в Корпусе обращалось очень серьезное внимание, то станет понятным, что так называемое "свободное время" весьма часто бывало занятым подготовкой к урокам. Получив основное образование и навык к приготовлению уроков в Корпусе, большинство кадет успешно заканчивали высшее образование и достигали завидных положений в дальнейшей жизни, никогда не забывая нашу колыбель, наше родное гнездо.

Начало и конец уроков отмечались ударом в колокол и электрическими звонками дежурным по корпусу кадетом. По первому звонку все садились на свои места в классе. По второму звонку преподаватель входил в класс. Старший командовал: " Встать! Смирно!" , дежурный подходил с рапортом: "Господин преподаватель, в пятом классе кадет по списку 36, двое в лазарете, налицо 34". Таким образом встречали каждого преподавателя или преподавательницу. После преподавательского "Садитесь!"  кадеты усаживались на свои места, а дежурный оставался у преподавательского столика, помогая педагогу отметить в журнале отсутствующих, после чего сам садился на место.

Каждый кадет с первого класса гордился своим выпуском и мечтал в этом выпуске окончить Корпус. Для этого нельзя было оставаться на второй год. Для многих такая перспектива служила и подталкивающим началом поправить свое учение, особенно к концу года. Две переэкзаменовки (по-кадетски - "дрыги") разрешалось иметь только в первых двух классах, в дальнейших классах можно было иметь только одну. Получив более двух неудовлетворительных баллов в конце года кадет оставался на второй год, попадая в следующий выпуск. Из старшего в младший. Такая перемена больно отражалась на кадетском самолюбии. Теперь, находясь в отпуску, следовало первым отдавать честь своим бывшим одноклассникам. Спустя некоторое время "старик (второгодник) сживался с новым для него выпуском и всё приходило на свое место. Но даже после окончания Корпуса, свой первый, в который он поступил, выпуск, оставался близким, коренным".

При мне в Корпусе существовало две системы отметок: пятибалльная до моего перехода в седьмой класс, когда в Корпусе была заведена десятибалльная система. В первом случае неудовлетворительными баллами считались 2 и 1, во втором 4 или меньше. Несмотря на нововведение, в журналах все же появлялись проставленные преподавателями 7 с минусом, 6 с плюсом и т.д.

Преподавательский состав находился в основном на высоте по своим знаниям преподаваемых предметов. Среди этого состава были и офицеры. Артиллеристы - математики всех видов, офицеры Генерального штаба - преподавали главным образом историю и географию России, юристы - законоведение и т.д.

Большинство преподавателей являлись штатскими, окончившими высшие учебные заведения. Главная заслуга нашего преподавательского состава заключалась в их безграничной любви к России и любви к нам, кадетам, а также и в стремлении передать нам как можно больше знаний для будущей жизни. Сознавая наше беженское существование и предстоящие трудности в чужой стране, эти преподаватели вкладывали душу в свое дело, мечтая о том, что их питомцам удастся принять участие в возрождении Родины - нашего Отечества. Ряд этих преподавателей имели возможность устроиться на более высоко оплачиваемые места, но, оставаясь верными своим принципам они продолжали служение Родине, обучая нас и получая очень скромное содержание. Вот почему и вкладывали они в свою работу не только знания, но и душу, радуясь нашим успехам и скорбя о наших "промахах".

В моих воспоминаниях часто встречаются слова "безграничная любовь к России". Я пробовал заменить их, но не смог. Это самое точное и справедливое определение с моей точки зрения. Никаких ограничений в этой любви я не мог найти.

Как и во всяком учебном заведении, в среде учеников бывали любимые и нелюбимые предметы и преподаватели. Кадеты не представляли собой исключения из этого правила. Но оценка преподавателя подвергалась более строгим требованиям. С кадетской точки зрения, каким бы хорошим ни был преподаватель, от него кадеты ожидали благородных, честных и прямых поступков. Другими словами, будь он военным или штатским, все равно в обращении и поступках он должен был обладать качествами дореволюционного Русского Офицера в лучшем его виде.

Каким бы прекрасным лектором преподаватель ни был, если он нарушил свое слово, если тайком пожаловался на кадета, или каким-то образом пошутил над строем или кадетскими традициями - заслужить любви у кадет он не мог. По всей вероятности, большинству наших преподавателей, судя по их обращению с нами, этот кадетский подход был известен и понятен. Если преподаватель оказывался бывшим офицером Императорской Армии, то заслужить нашу любовь ему было намного легче.

Преподавательский состав хотя и подчинялся по делам образования и аккредитации министерству Просвещения, на государственной службе не числился и получал содержание из сумм корпуса значительно меньшее, чем преподаватели в других учебных заведениях страны.

Как воспитательский состав, так и преподавательский видели в нас будущих строителей государства Российского, считая, что своими трудами они продолжают исполнять свой долг перед Родиной.

Любопытно отметить, что поступающие в Корпус преподаватели сербского языка, сербской истории или географии, говорящие только по-сербски педагоги, очень скоро воспринимали дух Корпуса и становились в будущем нашими защитниками в приютившей нас стране.

О каждом из преподавателей можно вспомнить многое, но справедливее будет обобщить эти воспоминания как о целом составе. Большинство кадет вспоминает с глубокой благодарностью своих преподавателей за ту самоотверженную работу, проводимую с такой любовью в стенах родного корпуса, несмотря на шалости или выходки, которые мы позволяли себе по молодости лет.

Царство им небесное!

Воспитатели

Каждый класс имел своего офицера-воспитателя на обязанности и совесть которого возлагалось воспитание вверенных ему кадет. Были выпуски, где с первого класса и до окончания корпуса оставался один и тот же воспитатель. В большинстве же случаев, через два-три года, а то и раньше, другой воспитатель принимал класс. Почему производилась замена, нам, кадетам, оставалось непонятным. Но по истечении лишь нескольких месяцев пребывания в Корпусе, у нас рождалось сознание, что всё, что делается в Корпусе так и должно быть. Всегда бывало жалко расставаться с воспитателем к которому привыкли и которого полюбили, но военная служба, очевидно, требовала перемены.

Перед тем как остановиться на отдельных воспитателях, несколько слов об этом составе в целом.

Если в нынешнее время критерий для выбора воспитателей детей и юношей требует педагогической подготовки и всевозможных специальных подготовительных курсов, в бытность наших Корпусов за рубежом этих требований ставить было невозможно. Поэтому наш воспитательский персонал подбирался директорами корпусов из офицеров Российской Императорской Армии в Зарубежье, желающих поступить на очень скромное жалованье, с целью воспитания русской военной молодежи. Казалось бы, что подобный подбор не мог дать хороших результатов своим примитивным подходом. Однако, теория здесь разошлась с практикой.

Господа офицеры-воспитатели нашего Корпуса в подавляющем большинстве были людьми высоко порядочными, благородными, бесконечно преданными традициям Русского офицерства и служению России. К этому следует добавить, что они искренно любили своих подопечных и старались сделать из них будущих офицеров еще лучшими, чем были сами.

Не имея специальной подготовки к воспитательской работе с юношами, они применяли свои армейские навыки воспитания солдат в бытность на Родине, добавляя к этому родительскую любовь. Поэтому строгость и дисциплина, проводимая ими, и все требования смягчались чувством любви к каждому из нас, вне зависимости от нашего поведения. Большинство из них оказались лучшими психологами кадетской души, чем иные, окончившие высшие педагогические курсы.

И как-то странно, вспоминая этих наших замечательных Русских с большой буквы господ офицеров, одновременно вспомнить, что относили мы их, как и всякое начальство к категории "зверей", на кадетском жаргоне. Некоторые из них были строже и требовательнее других, некоторые мягче и добрее, но все они любили нас так же крепко, как и мы их, оценив их по-настоящему лишь покинув родное гнездо.

Было бы нечестно сказать, что всех их мы любили одинаково. Существовали любимые, были и нелюбимые Вместе с тем, было бы так же неправильно считать, что наши оценки воспитателей в юношеские годы ока­зывались всегда справедливыми.

Моим первым офицером-воспитателем стал подполковник Мстислав Аполлонович Левицкий, высококультурный и благородный человек, принявший нас "с вокзала" в первый класс. С первых же дней он старался вложить в наши души уважение к старшим и к друг другу, благородство в поступках, любовь ко всякому ближнему, как и любовь к животным. Он старался сохранить наши души чистыми, оберегая их от всякой пошлости. Своими поучениями во время уроков "в распоряжении воспитателя" он умел овладеть нашим вниманием полностью, и мы, малыши, почувствовали в нем своего нового "родителя", закладывающего в нас добрые начала.

Он выбирал для чтения рассказы из Русской литературы, смягчающие наши сердца. Помню, как он читал нам "Му-му" и у всех на глазах были слезы. Были они и у него. А его главным врагом оставалась пошлость. Это слово многие из нас услышали впервые от него. Сам Мстислав Аполлонович никогда не употреблял никаких бранных слов. Самым крепким ругательством у него было "дурак" , при этом он его не произносил, но один единственный раз написал на лбу одноклассника, который умудрился написать это слово на партах мелом перед нашим приходом в класс. Вытереть написанное с парт мы не успели. Войдя в класс подполк. Левицкий увидел художества и на вопрос: "Кто это сделал?", начертал признавшемуся кадету мелом на лбу дурак и выставил на штраф в коридоре.

Больше на партах у нас не писали.

Когда мы разъезжались на каникулы, он провожал нас со слезами на глазах, так же и встречал. Конечно, остряки говорили, что провожал он нас слезами радости, а встречал слезами печали. Никто, разумеется, этому не верил, включая и самих остряков. Когда я был в первом классе, у одного одноклассника как раз во время Великого поста на лбу появился лишай. После Причастия воспитатель поздравлял каждого из нас, как и полагалось, с принятием Святых Тайн, целуя каждого в лоб. Кадета с лишаем он тоже поцеловал. Таким, быть может несложным психологическим приемом он нам дал понять что для него все мы равны при любых обстоятельствах. Слов не требовалось.

На должность офицера-воспитателя возлагалась ответственность за личные деньги кадет, которые им посылали родители на расходы. В отде­льной тетради у воспитателя на каждого кадета была отведена страница, где он вел учет каждой копейке. Так как у одних кадет были более имущие родители, а у других неимущие, то и количество денег у воспитателя было неодинаковым. Кадетам младших классов иметь деньги на руках не разрешалось.

Получить деньги можно было только перед отпуском, для чего следовало обратиться к воспитателю. Проверив наличный баланс у кадета по своей тетради, воспитатель выдавал просящему не просимую сумму, а по договору, сокращая аппетит кадета невзирая на количество наличных денег на его счету. Здесь достигалась двоякая цель: во-первых кадет приучали к тому, что родители не бездонная бочка, и деньги, присланные ими, следует беречь, а во-вторых, получая сокращенную сумму, самый имущий и самый неимущий кадет друг от друга в отпуску особенно не отличались своими материальными преимуществами. С первого класса поняли мы, что все мы - одна семья.

Заведовал подполк. Левицкий и драматическим Кружком, девиз которого был "Во имя доблести, добра и красоты". Этот девиз он проводил и в нашу жизнь. На состязаниях в пении, которые устраивались ежегодно в Корпусе, он выбирал и разучивал с нами старые Русские народные песни. Много уроков в его распоряжении посвятил он русской песне и русской музыке, разъясняя их красоту и развивая к ним любовь. Эту сокровищницу полюбили мы с тех пор.

О полковнике Левицком все мы, кадеты 25-го выпуска сохранили самые теплые воспоминания и искреннюю благодарность за то, что он сумел внушить нам понятие о том, что настоящий Русский военный должен также отличаться и чистотой души. Когда нас перевели в третий класс, полковника Левицкого перевели в роту Его Высочества, а к нам был определен новый воспитатель. С грустью мы приняли это известие, но к этому времени уже точно знали, что на военной службе приказ есть приказ. 

Полковник Яков Николаевич Рещиков служил воспитателем в Донском Императора Александра III кадетском корпусе, располагавшемся в боснийском городке Горажде. При мне он появился когда мы были в третьем классе второй роты, а его назначили воспитателем 26-го выпуска, старшего класса в третьей роте. Он же стал и командиром этой роты. А когда мы перешли в четвертый класс, то со своим классом был переведен к нам в роту и полк. Рещиков. Говорил он довольно низким голосом, издали напоминающим блеяние овец или коз. Курил трубку, для которой сам варил табак с медом и запах от этой трубки нам всем очень нравился. Носил бороду и усы. Фуражка на его голове отличалась от головных уборов других офицеров тем, что сохранила форму, принятую у донцов, была примятая, без металлического каркаса и придавала ему вид лихого фронтовика.

В Донском корпусе кадетское прозвище его было Яша . Оно сохранилось и в нашем, но почему-то, вероятно из-за своего голоса он получил и вторую кличку "Ярац", что по-сербски означает "козел". Первое знакомство с этим офицером произошло у нас следующим образом: повел Яша нашу роту на прогулку в поле, на холмы. Только вышли мы наружу, сразу же была подана команда: "Вольным шагом, можно разговаривать!" Сильно кадетское любопытство, и почему-то было решено "испробовать" нового воспитателя. Идем, разговариваем, а какие-то более отчаянные головы время от времени издают козлиные звуки: "Мээээээ! Ярац! Мээээээ!

Как это часто бывает, к застрельщикам присоединились новые умники и вскоре добрая часть строя звучала как стадо овец. Приближаясь к холмам начали соображать, что вместо свободного времени Яша нам закатит строевые занятия и наша выходка так легко не пройдет. Постепенно блеянье стихло и в последние минуты даже утихли разрешенные разговоры в ожидании воспитательского возмездия.

Пришли. Строй повернут лицом к офицеру-воспитателю. "Равнение на-лево!" С этой командой замерли все сердца в ожидании "кровавой расправы" за наше мальчишество. Покуривая трубку, спокойно, Яша дошел до середины строя, повернулся к нам лицом, ответил фельдфебелю отданием чести, осмотрел нас своими, видавшими и не такие виды добрыми глазами, выдержал в тишине секунд десять, показавшихся нам вечностью и громко произнес: "Сами вы ярцы! Разойтись!" И спрятал нас к себе в карман навсегда.

И стало нам стыдно за свой необдуманный поступок. Всего мы ожидали, но только не этого. С этой первой встречи, при таких обстоятельствах, прониклись мы к нему уважением и детской любовью, сохранившейся до сегодняшнего дня. Будь на его месте полк. Левицкий, он по всей вероятности провел бы с нами минут двадцать, объясняя нелепость нашего поступка, довел бы нас до того, что мы бы осознали, насколько глупо поступили и как непозволительно мальчишкам-кадетам, военным, устраивать такие выходки по отношении к офицеру. Затем, пристыдив нас и окончательно испортив нам настроение, вероятно так же отпустил бы с миром "на раздумье". Различными подходами наши воспитатели достигали одной цели. Кто знает, не потому ли их порой сменяли?

А вот еще одно воспоминание. Тоже на прогулке, на холмах. Был я в четвертом классе. Прогулка кончилась и по команде "Строиться!" кадеты сбегались со всего поля. Пребывая в ажиотаже какого-то спора, кадет пятого класса К. довольно громко произнес бранное слово. Немедленно полковник Рещиков, громко назвав фамилию кадета, добавил: "Будешь записан в журнал . - За что? За что? - довольно нахально, как ни в чем не бывало вопросил "К". - За то, что сказал ".......", - и воспитатель громко повторил произнесенное кадетом нецензурное слово.

Весь строй замер от такой неожиданности. Какой-то страх обуял всех, и хотя мы возвращались вольным шагом в Корпус, и хотя была отдана команда "можно разговаривать", - шли мы молча и проговаривались шепотом. Кадету К. грозило сильное наказание, быть может даже исключение из Корпуса ввиду его единицы по поведению и уже полученному прежде предупреждению воспитательского комитета. Громко повторенное воспитателем бранное слово произвело на нас впечатление разорвавшейся бомбы и смутило нас.

Едва мы вернулись в ротное помещение и строй был распущен, К. выждав несколько минут, постучался в дежурную комнату к полковнику Рещикову. Что там произошло мы так и не узнали никогда. Дежурный по коридору кадет стоял около дежурной комнаты, когда с поникшей головой и красными глазами вышел из нее К.

Все мы со страхом ожидали субботнего вечернего приказа по корпусу, после заседания воспитательского комитета. Приказ прочитали, но фамилия кадета К. в нем не упоминалась. Яша простил. А кадет К. благополучно окончил корпус, был хорошим кадетом и прекрасным товарищем.

Полковник Рещиков отличался от остальных офицеров-воспитателей своим, быть может, слегка эксцентричным подходом к проблемам воспитания, но цели своей он достигал. Наружно обращался он с малышами-кадетами грубовато . Любимыми его эпитетами были "орясина" и "жеребец".

Относилось это главным образом к десяти и одиннадцатилетним кадетикам и звучало особенно грозно для тех, кто слышал эпитеты впервые и не знал этого доброго, любящего своих питомцев хорошего Русского Офицера с большой буквы. Такое обращение особенно шокировало мамаш, приезжавших навестить своих ненаглядных сыночков.

Поговорив в высшей степени вежливо с дамой и выслушав приехавшую родительницу исключительно внимательно, ответив на все ее вопросы и удовлетворив просьбу свидания с сыночком, он обращался к первому проходящему кадету и давал примерно такие указания: "Позови этого жеребца, да скажи чтобы вымыл морду и привел себя в порядок сначала. Мать приехала!" Услышав такие или подобные наставления, прибывшая мать зачастую приходила в панический ужас, порой готовая забрать свое "золото" из учреждения, где с ним так обращаются. Но стоило ей встретиться с любимым чадом и поговорить с ним несколько минут, как все страхи отпадали: почувствовав в сыне любовь к своему воспитателю и желание горой заступиться за него, мать смягчалась.

Поскольку воспитатель являлся связующим звеном между кадетом и его родителями по всем вопросам, последние обращались к воспитателю письменно. В младших классах офицер-воспитатель был в курсе переписки родителей со своими детьми, так как читал их письма. Хотя эта процедура никогда не нравилась ни кадетам ни родителям, в ней был смысл, достойный оправдания. Некоторые оторванные от дома малыши в письмах фантазировали, наводя страх на родителей, или скрывали свои отметки и оценку поведения. Прочитав подобное письмо, воспитатель заставлял кадета исправить неточности, чтобы родители оставались правдиво осведомленными о жизни своего сына. Читая письма родителей, воспитатель лучше знакомился с семейными обстоятельствами кадета, замечал какие указания давались сыну и следил за их исполнением.

Увлеченные с головой кадетской жизнью, некоторые кадеты ленились и забывали писать домой и нередко бывало, что к воспитателю приходили панические письма от родителей: Что случилось? Почему сын не пишет? В таких случаях делом воспитателя было заставить ленивца исполнить просьбу родителей.

Помню, сидели мы как-то раз на вечерних занятиях в четвертом клас­се и занимались в полной тишине. В виду того, что наш воспитатель в тот вечер по какой-то причине отсутствовал, дверь в класс было приказано держать открытой.

Занимаемся мы, и слышим голос Яши, доносящийся из смежного с нами третьего класса: "Пиши: этот старый бородатый козел заставляет меня, мерзавца, недостойного Вашей любви... . Слышим умоляющий голос кого-то из кадет: "Никак нет, господин полковник" - "Пиши, говорю тебе: этот старый козел...

Больше напоминания не понадобились, кадет писал аккуратно. Стоило Яше спросить кадета: "Домой давно писал?", как в то же вечер писалось письмо домой, - а вдруг позавчера отправленное письмо не дойдет? Кому хочется писать под диктовку такие нелепые вещи о любимом воспитателе? Так спокойнее.

Вспоминаю и случай со мной, правда, уже на другую тему. Был я старшим в четвертом классе. Как-то на дежурстве Яши я оказался во время обеда крайним за столом, а в обязанность крайнего входило после первого блюда отнести вниз на кухню пустой бачок из-под борща и принести блюдо со вторым. Как уже говорилось, всюду мы ходили строем. Идем все с бачками в колонне по одному. Спускаемся в коридор подвала где находилась кухня. Идущий за мной кадет старшего класса чертыхается по какой-то причине, причем довольно громко. Смотрю, при самом входе в коридор стоит эконом корпуса полковник Герцег, по прозвищу Жила. Быстро обернувшись к ругателю я громким шепотом говорю: "Тише! Жила!" Не успел я еще повернуть голову обратно, как послышался голос полковника Герцега: "Стой! Кругом, шагом марш! Нет, стой! Кто сказал "Жила"?

Молчок. У кадет выдачи нет. Дальше нам было приказано сдать бачки, получить второе и отнести в столовую. Вслед за нами направился и оскорбленный офицер, который, придя в столовую доложил Яше о происшедшем. По возвращении в роту, полк. Рещиков приказал выстроиться всем, кто ходил за вторым блюдом, а роту распустил. На вопрос "Кто сказал "Жила"?, ответа не последовало. -"Тот, кто это сказал, чтобы явился ко мне в дежурную комнату". Сказав это, Яша вошел в "дежурку" и закрыл за собой дверь. Все кадеты разошлись, а я, оправив рубаху, постучал в дверь:

"Разрешите войти?"

- Входи!

Я вошел. - Что тебе надо?, спросил Яша.

- Господин полковник, это я сказал Жила", отрапортовал я официальным тоном.

Яков Николаевич вынул трубку изо рта и стал смотреть на меня неверящим взглядом и в первый раз в жизни назвал меня по имени, как бы не веря своим ушам: "Ты, Миша?

- Так точно, господин полковник, я!

- Не выгораживаешь ли кого-нибудь?

- Никак нет, господин полковник! Разрешите объяснить".

- Ну, валяй!, покачивая головой и все еще смотря недоверчиво, разрешил воспитатель. Я ему рассказал все как было, изменив лишь немного обстоятельство с руганью и не указывая ни на кого в отдельности. По моей версии, мне якобы показалось, что кто-то сзади громко разговаривает и я хотел предупредить о присутствии полковника Герцега. Дальнейший мой рассказ был полностью правдивым, я не хотел обидеть эконома и для сокращения времени и слов, воспользовался его прозвищем.

- Ты мне говоришь правду?

- Так точно, господин полковник!

- Верю, ступай!,-  все еще покачивая головой, но на этот раз со сдержанной улыбкой, отпустил меня Яша.

О своем проступке я доложил собственному офицеру-воспитателю, едва тот появился в роте перед вечерними занятиями. Воспитатель полковник Ивановский всегда требовал от меня, как от старшего в классе, ставить его в известность о всех событиях в классе до того, как ему это станет известно из других источников. Тут же дело касалось меня самого. Получив от воспитателя "разнос" высшего порядка, я, вернувшись в класс, предался не очень приятному ожиданию. А ожидал я известий о записи события в ротный журнал со стороны Яши, сознавая, что иначе он не мог поступить. Далее я ожидал разбора дела ротным воспитательским комитетом, безусловной сбавки одного или более баллов за поведение, увольнения с положения старшего в классе и потерю поперечной нашивки отличника на погоне.

Ждать развязки мне пришлось несколько дней, так как ротный комитет собирался по субботам, и приказ с его постановлениями читался в тот же вечер. Подробности того, что происходило в период моего ожидания я узнал позже по секрету от одного замечательного преподавателя, который был искренним другом кадет, и, понимая нас лучше других, доверял нам иногда некоторые тайны. Не было случая, чтобы кадеты его подвели. Оказалось, что Яша, несмотря на настояния моего воспитателя, отказался записать меня в журнал благодаря моему чистосердечному признанию, понимая, какие серьезные последствия может повлечь за собой запись. Поскольку он был в день всей "истории" дежурным, то имел право поступить как угодно: либо записать, либо не записывать.

Яша взялся уладить дело с полковником Герцегом при условии, что я пойду с ним чтобы принести эконому свои извинения. Яков Николаевич настаивал на том, что я во всем остальном образцовый кадет, попался по случайности без умысла нанести оскорбление. Два других присутствовавших воспитателя воздержались от споров между полковниками Ивановским и Рещиковым, предоставив им самим разрешить вопрос.

Самое неприятное воспоминание о моей жизни в корпусе связано с этим эпизодом, особенно когда меня привел мой воспитатель полк. Ивановский бить челом полк. Герцегу. Я должен был повторить все, что доложил Яше, просить прощения за пользование его кличкой, объяснить нечаянность случившегося и т. д. Когда полк. Герцег, очень скоро приняв мои извинения простил меня и протянул мне руку, я был готов сгореть от стыда, что обидел этого доброго человека. Видит Бог, обидеть его я не хотел.

Не успели мы еще выйти из квартиры эконома, как тут же в коридоре полк. Ивановский приказал мне записать себе восемь нарядов вне очереди, чтобы надолго запомнил о своем поступке.

 - И включи в эти наряды три дежурства по коридору на три воскресенья. (Дежурные по коридору в отпускные дни не ходили в отпуск).

Так, благодаря добросердечию полк. Рещикова, было сохранено мое старшинство в четвертом классе. Узнав о его заступничестве нелегальным путем , я не мог пойти и поблагодарить моего защитника, так как этим нарушил бы доверие рассказавшего мне обо всем преподавателя. Да Яша и не нуждался в моей благодарности. Я уверен, что он ее чувствовал в моем четком отдании ему чести при каждой встрече, в моих мгновенных исполнениях его приказаний и, наконец, в моем взгляде в его добрые глаза. Я уверен, что и сегодня в селении праведных смотрит он на меня с улыбкой, довольный, что развил у кадета чувство благодарности на всю жизнь.

По сравнению с предыдущими двумя офицерами-воспитателями, полковник Генерального штаба Евгений Леонидович Ивановский был человеком совершенно другого склада. Требовательный, строгий, сугубо военный во всех отношениях, он умел держать нас в известном страхе, хотя и имел привычку иногда обращаться к нам ласково и с улыбкой. "Здравствуй, Скворушка!" могло быть началом и суровый разнос через пару минут - концом разговора. На ротных строевых занятиях он был строже и требовательнее других. Обращался он с нами как с будущими воинами, защитниками государства Российского, и, порою, казалось со стороны, забывал наш возраст.

Но это было не так. Он прекрасно понимал, что перед ним были дети, но его стремлением было сделать из этих детей в кратчайший срок молодых воинов. Окончив Академию Генерального штаба, полк. Ивановский обладал прекрасным знанием военной истории, как мировой так и нашей русской. Будучи блестящим докладчиком, он умел увлечь кадет своими рассказами о разных сражениях Русских войск и об их славе. Никто из кадет не мог забыть его великолепный, красочный иллюстрированный двухчасовый доклад о Бородинском сражении. Мы отказались от переменки, и как же жалели когда доклад окончился! Хотелось слушать еще и еще. Этим своим качеством он заслужил уважение кадет и слушать его доклады мы были готовы всегда.

Быть старшим в его классе оказалось делом сложным. Как уже было сказано выше, он требовал доклада старшего в классе о всем случившемся за время его отсутствия. Доклад должен был представлять собой первоисточник информации. Бывало, старший знает о проступке товарища, но не уверен, будет ли об этом сообщено воспитателю, и смолчит. Но если кто-то из других воспитателей скажет "Ивану" - кличка полк. Ивановского - тогда старшему достанется. И доставалось часто, ибо выбор у старшего оставался простой: в пользу кадетских традиций и в нарушение требований воспитателя. Делал ли он это умышленно, для развития чувства товарищества у кадет, не знаю, но это была самая неприятная обязанность, которая влекла за собой множество нарядов вне очереди и высказанных упреков.

Среди нашего офицерского состава было много воспитателей, заслуживающих упоминания, и перечисленные три являются лишь примером различного подхода к воспитанию. Общей же нитью для всех была подготовка нас к добросовестному, честному, жертвенному и благородному служению России. Не зря среди девизов на стенах главного зала был начертан и такой: 

Жизнь - Родине, честь - никому! 

Наши воспитатели посвятили свои жизни нам, а через нас - Родине, стараясь внушить нам понятия о чести Кадета и Офицера и, превыше всего - любовь к нашей, никогда не виденной нами родине России.

Спите спокойно, дорогие наши господа офицеры! Вы заслужили вечный покой с чистой совестью. Недаром много лет спустя вспоминаем мы о вас с благодарностью и любовью, а наша любовь к нашей Родине сохранилась на всю жизнь. Вы свой долг перед ней исполнили до конца.

Вечная вам память!   

Церковь, Закон Божий

Как в каждом кадетском корпусе в доброе старое время, так и в нашем была своя корпусная церковь. Запрестольной иконой служило полотнище знамени Симбирского кадетского корпуса с изображением Нерукотворного Спаса. Настоятелем церкви являлся наш корпусной священник, он же и преподаватель Закона Божия во всех восьми классах.

Регулярно в нашей церкви совершались службы, на которых присутствовали все кадеты за исключением больных и кадет не православного вероисповедания. Таких в мое время было четыре или пять. Несмотря на то, что они официально .были освобождены от посещения православных церковных служб и могли заниматься своим делом, некоторые из них ходили на богослужения с остальными кадетами по собственному желанию.

В корпусе не только не существовало нетерпимости к инославным, но прививалось уважение ко всем религиям, и кадеты иных вероисповеданий не чувствовали себя отчужденными от остальной кадетской семьи.

Закон Божий оставался обязательным предметом для всех православных кадет. Поступая в корпус, каждый кадет получал благословение от начальства -Евангелие. Перед началом утренних занятий одним из кадет читалось вслух несколько строк из этого Евангелия.

День начинался и кончался общей молитвой. Всякая еда в столовой также начиналась и кончалась молитвой. Кроме того, перед первым уроком и в конце последнего дежурный по классу читал соответствующую молитву. Корпус вос­питывал кадет как часть "православного воинства", стараясь заложить в наши сердца всю мораль христианского учения с первых же дней.

За время моего пребывания в корпусе в нем переменилось пять разных священников, и каждый из них старался сделать из нас хороших православных людей высокой морали и чувства любви к ближнему. Среди этих священников были более строгие, и более мягкие в обращении с нами. Из них особое впечатление на меня произвел протоиерей о. Борис Молчанов. Одно время он был священником в Мариинском Донском институте, а позже стал настоятелем белоцерковской городской церкви. Случилось так, что когда я был во втором классе неожиданно скончался наш корпусной батюшка протоиерей Иоанн Федоров. До назначения нового священника корпус пригласил о. Бориса временно взять на себя обязанность корпусного священника.

Всякий новый воспитатель или преподаватель представлял для кадет загадку, которую следовало разрешить как можно скорее. Как и все дети и юноши, так и кадеты умели пользоваться слабостями начальства, но умели и слушаться тех, кто был построже в обращении с нами, довольно точно определяя, что с кем можно себе позволить. Знакомство с отцом Борисом произошло во время церковной службы, проведенной перед его первым уроком Закона Божия в нашем классе. Служил он одновременно просто и торжественно. Проповедь в конце службы была короткой, но понятной и воспринятой всеми, а не только лишь прослушанной.

Урок Закона Божия по расписанию оказался у первоклассников раньше, чем у нас, и на переменке мы узнали от них, что новый законоучитель - "малина". В переводе с кадетского жаргона, "малина" означала всё самое хорошее. Так оно и было. Отец Борис пришел к нам в класс, и познакомившись ласково с каждым кадетом, да еще называя нас на "Вы", задал вопрос: "Ну, на чем вы остановились с отцом Федором? Разыгравшаяся кадетская фантазия "а вдруг начнет спрашивать?", подсказала, что лучше наврать батюшке и сказать, будто не помним. Более смелые принялись уверять, что умерший отец Федор "последнее время болел и поэтому нам не совсем понятно было, что он объяснял", и т.д.

Всю эту галиматью о. Борис спокойно слушал с улыбкой на лице. Нам, дурням, и невдомёк было, что он нас раскусил с первых же слов. Не теряя спокойствия, о. Борис принялся расспрашивать нас о том, что же именно было непонятным , и по нашим глупым ответам довольно точно определил на какой странице учебника мы остановились. Никого из нас он не упрекнул ни в чем ни разу, даже разговаривающих на последней парте не остановил. По своей доброте он меньше четверки (по пятибалльной системе) никому не ставил, и самых отъявленных шалунов, и тех в журнал не записывал. Распустились мы на его уроках до крайности. Всё это продолжалось до одного рокового дня, о котором я вспоминаю далее.

На одном из уроков батюшка вызвал очередного кадета отвечать заданный урок, и пока тот говорил, о. Борис, отметив что-то в журнале, встал и начал медленно прохаживаться по классу. На перешептывания кадет между собой он почти не обращал внимания, поэтому в классе слышалось как бы жужжание, поверх которого звучал голос отвечающего урок кадета. Тем временем на последней парте двое "отчаянных" кадет не придумали ничего лучшего, как играть в шахматы. С этой целью они разложили на сиденье между собой доску и сосредоточились на игре.

Отец Борис уже давно заметил, за этой партой происходит что-то не имеющее отношения к уроку, но, вероятно, был доволен тем, что эти два отъявленные шалуна хотя бы не мешают вести урок своим громким поведением.

В конце концов любопытство овладело батюшкой, и теми же спокойными шагами он по проходу между партами приблизился к последнему ряду и остановился за спиной одного из играющих. А играющие даже не заметили батюшки, сосредоточившись на игре, но весь класс замер в ожидании.

До такого безобразия мы еще никогда не доходили. За исключением отвечающего, все смолкли. Шепот прекратился. Сколько времени священ­ник наблюдал молча за игрой, точно сказать не могу, но казалось, что долго. Кончил отвечать заданный урок и вызванный кадет. В классе воцарилась абсолютная тишина. Вот эта тишина и заставила одного из играющих оторвать свой взор от шахматной доски чтобы выяснить, почему стало тихо. Что произошло? Подняв голову он увидел батюшку и обомлел. Следом за ним то же сделал и его партнер.

Побледневшие, они смотрели на законоучителя, сознавая, что переступили грань допустимого. Запись их батюшкой в классный журнал грозила одному из них, имевшему уже единицу по поведению, исключением из корпуса. Но вместо разноса или хотя бы выговора, наконец, простого укора, отец Борис обратился к кадету, за спиной которого стоял, и произнес: "Перед тем как делать какой-нибудь шаг, надо его сначала обдумать!". И продолжил: "Убрав коня, вы поставили под угрозу свою королеву", или что-то в этом роде. Но нам всем запомнилась только первая фраза: "Перед тем, как делать какой-нибудь шаг, надо его сначала обдумать". Затем, спокойно повернувшись спиной к игравшим, он обратился как ни в чем не бывало к отвечавшему урок: "Вы что, уже кончили отвечать?"

В журнале батюшка записи не сделал. Но со следующего урока Закона Божия разговоры в классе прекратились и воцарилась полная тишина. А за порядком следили.... "шахматисты"! Оба были крепкими парнями, сильными и отчаянными. Связываться с ними ни у кого не было охоты, так что приходилось слушаться.

У отца Бориса мы всем классом попросили прощения, на что он ответил: "Бог простит, дорогие, а мы с вами забудем об этом". Но он ошибся: мы о происшествии забыли, но его христианской доброты забыть не могли.

На все службы кадеты надевали парадную форму, за исключением великопостных служений, которые бывали обыкновенно вместо третьего и четвертого уроков. Великим постом весь корпус говел по-ротно. В те недели, когда кадеты говели, сигналы на трубе заменялись звонками. Игр не разрешалось, еда подавалась постная и в корпусе соблюдалась полная тишина.

Два воспоминания связанные с постом в корпусе врезались в память. Первое из них - говение в первом классе корпуса. Обыкновенно, младшие классы говели первыми. В добавление к объяснениям священника о том, как себя следует подготовить духовно к посту, отделённый воспитатель на одном из уроков в его распоряжении, растолковывал нам что и как следует практически нам делать и как себя вести перед исповедью. Среди его советов была и мысль составить список своих грехов, чтобы не забыть ничего. Мысль эта была воспринята нами как необходимость, и большинство принялось составлять список на вырванных из общей тетради листках.

Ввиду того, что никакими играми и шалостями заниматься было не позволено, добрая часть нашего свободного времени посвящалась этому проекту. Но сколько можно иметь грехов первокласснику? Насчитав какое-то количество их на своем листочке, каждый задумывался: а, может быть, я забыл какой-нибудь грех? И начинался обмен грехами.

- Сколько у тебя записано грехов?

- Тридцать.

- А у меня двадцать шесть. Дай посмотреть, что я забыл.

- А у меня сорок три, - добавлял кто-то, и "обмен грехами" продолжался до тех пор, пока почти у всего класса их не было поровну.

Можно предположить, что вряд ли наш воспитатель подавал бы эту мысль, если бы знал во что превратит ее воображение первоклассников.

В день исповеди кадеты вели себя достойным образом, без понуканий начальства. Просили друг у друга прощения и придя в церковь занимали места на скамейках вдоль стен. Кремль не разбирался полностью, снимали только пару соседних досок, открывавших вид на часть Царских Врат, перед которыми стоял аналой с крестом и Евангелием, где батюшка по очереди исповедовал кадет.

Один исповедуется, другой стоит в нескольких шагах от аналоя, ожидая своей очереди, остальные сидят на скамейках в том порядке, в каком будут исповедоваться. По окончании исповеди кадеты группами по несколько человек строем возвращались в роту. Младшие классы исповедовались всегда накануне дня Причастия.

Натощак, в белых парадных формах шли кадеты на литургию в день Причастия. По окончании службы в столовой подавался завтрак, состоявший из белого кофе и нескольких галет (печенья), что казалось невероятно вкусным после нелюбимой постной пищи. В день Причастия всё начальство казалось нам ласковее, за завтраком даже подавалась команда "можно разговаривать". К Причастию обыкновенно читался приказ по корпусу, в котором многим кадетам прибавляли баллы по поведению. В этот день всем кадетам без различия баллов разрешалось идти в отпуск, за исключением тех, кто нес ответственные наряды. По установившейся традиции, даже серьезно поссорившиеся кадеты мирились между собой и разговаривали друг с другом. В день Причастия церковь сближала нас еще больше и мы действительно старались стать хоть немножко лучше.

Второе воспоминание относится к еде в посту. Среди блюд, подаваемых в Великом посту, было и особенно нелюбимое, называвшееся форшмаком. Подавался этот форшмак всегда на ужин. Это было какое-то пюре из рыбы и чего-то другого, казавшегося большинству несъедобным. Давали это блюдо обязательно раз в неделю и помногу.

Несмотря на славу кадетских аппетитов, на этом блюде слава меркла, так как большинство кадет, проглотив одну или две ложки форшмака больше к нему не притрагивались. Это, пожалуй, было единственным блюдом в корпусе не только не доеденным - у нас остатков не бывало, - но и почти нетронутым. Эконом оставался по каким-то причинам неумолим, а мы в эти вечера питались чаем и куском черного хлеба, категорически отказываясь от "рыбного блюда". За наше упорство нам доставалось, но ничто не помогало. Как-то раз, по сговору или по чьей-то сумасбродной идее, кадеты умудрились к концу ужина собрать оставшийся форшмак со всех столов, и после того как рота, пропев молитву после еды, ушла, на первом столе оказался слепленным огромный гроб с надписью: "Жила жмот".

Эпитет "жила" был несправедливым, хотя и популярным прозвищем эконома. Увидев скульптуру, эконом пригласил дежурного офицера полюбоваться на результат деятельности его подопечных. Разгорелся скандал, дошедший и до ушей директора корпуса. Роту выстроили, спрашивали кто сделал, кто видел, кто придумал и т.д. Безрезультатно.

В таких случаях ни один кадет не выдаст другого. Даже тем немногочисленным кадетам, съедавшим полную порцию форшмака и поэтому не участвовавшим в затее, не могла бы и в голову придти мысль искать для себя оправдания перед начальством и отгородиться от подозрения и грядущего неизбежного возмездия. Ведь настанет время, когда и их не выдадут за собственные провинности!

Вся рота была довольно сурово наказана, а сидевших за первым столом наказали еще жестче. Счастье наше заключалось лишь в том, что в день Причастия всё простили и всех отпустили в городской отпуск. Форшмак же подавали только в посту, но продолжали подавать каждый год.

Молитвы

Перед началом первого урока (читалась дежурным по классу)

Преблагий господи, ниспошли нам Благодать Духа твоего Святого, дарствующаго и укрепляющаго душевныя наши силы, дабы, внимая преподаваемому нам учению, возросли мы Тебе, нашему Создателю, во славу, родителям же нашим на утешение, Церкви и Отечеству на пользу.

После окончания уроков (читалась дежурным по классу)

Благодарим Тебе, Создателю, яко сподобил еси нас Благодати Твоея, во еже внимати учению. Благослови наших начальников, родителей и учителей, ведущих нас к познанию блага и подаждь нам силу и крепость в продолжение учения сего.

Перед едой (молитва пелась всей ротой)

Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении. Отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всяко животно благоволение.

После еды (молитва пелась всей ротой)

Благодарим, Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ; не лиши нас и небесного Твоего Царствия.

Вечерние молитвы (пелись всей ротой)

Отче наш, иже еси на небесах! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на Небеси и на земле. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должникам нашим. И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого.

И непосредственно после "Отче Наш":

Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое; победы христолюбивому воинству нашему ни супротивныя даруй, и Твое, сохранияя крестом Твоим, жительство.

После пения ''Спаси, Господи", читалось Поминовение:

Упокой, Господи, души усопших раб Твоих: Государя Императора Николая Второго, короля Александра Первого (а после его гибели - короля Петра Второго) - М.С.), шефа корпуса великого князя константина константиновича, боина болярина Петра (генерал Врангель - М.С.), воина Бориса  (первый директор корпуса ген. Адамович - М.С.), и всех офицеров-воспитателей, преподавателей и кадет на поле брани живот свой положивших и в мире скончавшихся. Прости им все прегрешения вольная и невольная и даруй им Царство Небесное.

Кадеты и "Звери"

Очень скоро после поступления в корпус новичкам становилось известно. что весь состав корпуса делится на две части: на кадет и "зверей". К кадетам относились все восемь классов воспитанников. К "зверям" - всё не состоящее из кадет начальство: воспитательский и преподавательский составы. Сюда же включались и директор и эконом. Словом, всякий, могущий "приказать" кадету, не будучи сам кадетом, считался "зверем". Исключением из общего правила, пожалуй, были лишь наши священники, совесть не позволяла отнести их к этой категории.

Такое искусственное деление не имело никакого отношения к личности человека, принадлежавшего к указанной категории. Самый любимый воспитатель или преподаватель находился в категории не за свои личные качества, а лишь в силу своего положения.

Начало этому делению было положено много лет тому назад. Можно предположить, что основной мыслью явилась установка, что кадеты представляют собой беззащитных существ предоставленных на растерзание зверей. Исходя из такой точки зрения, каждый имеющий право ущемить кадета тем или другим способом попадал в категорию "зверей".

В старое время в России в кавалерийских училищах было похожее деление самих юнкеров, но с обратным смыслом. Там "зверями" называли младший курс юнкеров, а старший курс представлял собой "благородных корнетов". И смысл заключался в том, что "звери" должны были трепетать перед старшим курсом, представлявшим собою "совершенство". Всё это, разумеется, в кавычках.

Поскольку старшие кадеты и "дядьки" также подлежали возможной расправе от начальства, то они к "зверям" не причислялись.

По существу, это деление оставалось без всяких последствий и отражалось только в кадетском языке, обобщая начальство одним словом для удобства. Вспоминая о каком-то событии, достаточно было сказать "зверей не было", чтобы всё стало понятным. С другой стороны это облегчало соблюдать неписанные правила кадетского товарищества, когда требования "зверя" шли вразрез с кадетскими традициями. В таких случаях следовало подчиняться требованиям товарищества. Например, "зверь" мог потребовать от дежурного назвать фамилию кадета, разбившего оконное стекло в классе. По кадетским традициям, разбивший окно должен сам в этом признаться. Дежурный мог ответить только "Не могу знать!", за что иногда бывал и наказан, но выдавать товарища он не смел.

В жизни кадета в корпусе таких и подобных положений бывало немало, и необходимо было с первых дней уяснить какой поступок достоин кадета, а какой нет с кадетской точки зрения. Поначалу бывали промахи, но главным образом поначалу. Нередко ни в чем неповинный кадет принимал на себя вину провинившегося, спасая товарища, которому грозила большая кара. Бывали случаи, когда весь класс брал на себя ответственность за какой-нибудь проступок "отчаянного" одноклассника, которому могло грозить исключение из корпуса ввиду его прежнего поведения. Но совершённый проступок не мог идти вразрез с кадетскими традициями или нести в себе недостойное в кадетской семье поведение, как например, кражу, оскорбление офицера, неуважение к погону и тому подобное. За такого кадета не только никто не заступится, но еще и могут ему устроить "тёмную": накроют одеялом в спальне и отлупят как следует общими силами. А потом объявят ему бойкот, полностью перестанут с ним общаться. Такие случаи происходи­ли исключительно редко. По всей вероятности, сама возможность подобного наказания служила сдерживающим началом. За время моего пребывания в корпусе я не помню, чтобы кому-нибудь устраивали "тёмную".

В подавляющем большинстве случаев приговоры кадетского суда бывали справедливыми. Для тех же, кого запугало слово "тёмная", да будет известно, что случаев телесных повреждений наказанного таким способом в нашем корпусе никогда не бывало. Зато происходили случаи, когда кадеты выживали из своей среды "порченое яблоко" путем жестокого бойкота, но не физической силой. Не выдерживая остракизма, бойкотируемый сам обращался к родителям чтобы его забрали из корпуса. За всю историю нашего корпуса таких случаев было один или два. Зато происходило немало случаев, когда именно такими "собственными" мерами одноклассники исправляли провинившегося и через определенный промежуток времени снимали с него "бойкот", принимая обратно в свою семью, и инцидент бывал исчерпан.

Ни в нашем корпусе, ни в одном другом нам не были известны случаи, чтобы кадет подвергался бойкоту одноклассников вторично. Одного раза хватало на всю жизнь. Чтобы избежать несправедливых приговоров сурового характера, кадеты часто прибегали к помощи старших выпусков за их советом. В таких случаях решение старших было обязательным.

Мы говорили об общепринятых традициях кадетского товарищества. Когда же выпуск принимался в "традиционеры" и приносил присягу традициям корпуса, официально запрещенным, то всякие наказания со стороны выпуска одного или нескольких кадет, были связаны с предписанными правилами в традициях, остерегающих от несправедливого суда.

Первый директор нашего корпуса генерал-лейтенант Борис Викторович Адамович, высокой культуры, прекрасно образованный офицер, искренне любивший кадет, не любил кадетских традиций. Он считал, что в корпусе есть только одни правила, установленные им, корпусным начальством, а существование кадетских традиций как бы подрывает их авторитет. Со смертью генерала Адамовича смягчилось и отношение начальства к этим традициям.

Официально традиции были запрещены, как и прежде, но начальство смотрело сквозь пальцы на традиционные мероприятия кадет, сознавая, что эти традиции только укрепляют дух воспитанников и являются скорее под­держкой и помощью начальству, а не препятствием.

На ротный праздник роты Его Высочества в 1934 году генерал Адамович передал кадетам

"Шестьдесят семь моих заветов кадетам

Первого русского Великого князя Константина Константиновича кадетского корпуса".

Каким-то чудом они сохранились у меня.

Самое главное

1. Быть верным старой России и относиться уважительно к ее прошлому.

2. Быть верными Югославии.

3. Уважать религии.

4. Уважать Русские старые обычаи.

5. Охранять нашу национальность.

6. Помнить, чье имя носим. (России, Св. Благоверного и Великого князя Александра Невского , Шефа корпуса).

7. Сохранять Русский строй и выправку.

8. Подчиняться не рабами, а доброй волей.

Отношение к корпусу

9. Любить корпус, как любят старые кадеты.

10. Не грязнить гнездо и будущие воспоминания о своем детстве, отрочестве и юности

11. Оберегать дом корпуса и всё в нем.

12. Соблюдать в корпусе гостеприимство к старым кадетам.

13. Не набрасывать тень на кадет своим поведением вне корпуса.

14. Соблюдать форменность кадетской одежды..

Облик кадета

15. Быть бодрым.

16. Закалять свою волю.

17. "Терпеть безропотно лишенья".

18. Быть всегда и везде "с поднятым забралом".

19. Смотреть людям в глаза.

20. Быть честным во всем.

21. Помнить, что честный в великом лишь честный в малом.

22. Не обманывать.

23. Не лгать.

24. Не хвастаться.

25. Не хамствовать.

26. Не быть грубым.

27. Быть приличным.

28. Не сквернословить.

29. Не опускаться.

30. Быть чистоплотным.

31. Держаться скромно.

32. Соблюдать трезвость.

33. Знать свои недостатки.

34. Не оправдываться ни тем, что "все по-волчьи воют", ни тем, что "один в поле не воин".

35. Быть, а не казаться.

36. Быть благодарным.

Взаимоотношения

37. Помогать товарищам.

38. Не завидовать.

39. Поддерживать выдающихся.

40. Не нарушать прав собственности.

41. Делиться.

42. Не делать бесчестного ни ради товарищества.

43. Не подводить товарищей под ответ за свои поступки.

44. Не преклонять служебный долг перед долгом товарищества.

45. Почитать требующего по долгу службы.

46. Не оскорблять.

47. Помнить: оскорбление товарища оскорбляет товарищество.

48. Поддерживать взаимную уважительность.

49. Младшим не драться, старшим не расправляться насилием.

50. Уважать молящегося.

51. Охранять младших кадет как братьев.

52. Если загрязнился, не грязнить чистых.

53. Не соблазнять "малых сих".

54. Не дружить во вред товариществу.

55. Не образовывать партий.

56. Поссорившись, думать о мире.

57. Не доносить и не сплетничать.

58. Выдавать через старших: антинационалистов, развратников, развращающих, хулящих корпус и воров.

Из правил общежития

59. Не лишать товарищей удобств общежития.

60. Стеснять себя, чтобы не стеснять товарищей-

61. Не бояться быть вежливым.

62. Уважать чужое горе, печаль, радость и веселье, отдых, сон, труд и покой.

63. Не выдавать грубостью и руганью своей ненаходчивости и ограниченности.

64. Не барствовать перед прислугой.

65. Не брать пищу до раздачи.

66. Соблюдать за едой приличие.

67. Не проявлять и не вызывать брезгливость.

    Заповеди эти были приняты кадетами и чтились насколько это было возможным, так как подавляющее большинство из них совпадали и с традиционно существующими правилами кадетского товарищества. Заветы генерала Адамовича ярко отражали высокие черты характера, которые старался привить нам первый директор нашего корпуса. В этих заповедях было намного больше глубоких мыслей, чем могли бы кадеты-юноши сами придумать. Тем не менее, сорок четвертая и пятьдесят восьмая заповеди, принуждающие к "выдаче" кадета, не были по сердцу кадетской семье и не исполнялись почти никогда. Это не значит, что кадеты были не согласны со смыслом этих заповедей. Не согласны кадеты были с требуемым методом, имея на это свой собственный подход, приводящий к тем же результатам.

Поняв и оценив высокие идеалы заповедей в целом, можно себе представить и высокий моральный облик офицера, составившего их.

    Что касается кадетских традиций, то они приносили много больше пользы, чем предполагаемого начальством вреда, ибо сближали тесную кадетскую семью воедино и основывались на глубоком патриотизме и любви к своей великой Родине России, к ее историческому прошлому, к былой воинской славе ее, к преданности югославскому королю Александру Первому, к любви и преданности к корпусу и к любовной памяти всех кадетских корпусов, памятуя, "чье имя мы носили".

    Честность, порядочность, благородство поступков и братское товарищеское отношение, как и любовь и уважение ко всему кадетству в целом и кадета к кадету в частности, были заложены в основу этих традиций. Кадетские традиции как бы подчеркивали свои добровольно избранные, а не полученные сверху идеалы. И требование этих традиций зачастую бывали большими, чем требования начальства.

    Вот почему время от времени начальство не так рьяно преследовало исполнение кадетами своих "традиционных" церемониалов. Быть может, многие "звери" в душе понимали, что они частично, или даже по большей части, были теми, кто заложил идеалы, воспринятые кадетами в их традициях. Среди "зверей" было много бывших кадет. Не могли они не понимать горячности и рвения своих воспитанников-кадет, таких же, какими когда-то были они сами.

Традиции

В основном, наш корпус сохранял традиции старых корпусов Российской империи. Но наше беженское существование, а также и роль "наследников" всех кадетских корпусов, принесли и новые собственные традиции нашего корпуса. Часть их была взята от предков - корпусов, часть полностью создана нашим.

Кроме корпусных официальных традиций, существовали и кадетские традиции, соблюдаемые "кадетами традиционерами" и формально запрещаемые начальством. О них поговорим отдельно.

Говоря о корпусных традициях, я имею в виду то, что соблюдалось из года в год и не осуждалось начальством. Вот несколько примеров:

• Все кадеты княжеконстантиновцы были друг с другом "на ты". Это относилось как к живущим в корпусе, так и к окончившим кадетам.

• В день корпусного праздника и в день Причастия все поссорившиеся кадеты мирились между собой.

• В день праздника роты Его Высочества, 19 декабря, в память Донского императора Александра III кадетского корпуса, в котором военные термины и наименования исполнялись по кавалерийскому уставу, обычные пехотные сигналы заменялись кавалерийскими.

• В канун праздника роты Его Высочества, в расположение роты вносилось знамя Полоцкого кадетского корпуса, считавшееся и нашим корпусным знаменем. В течение 24 часов кадеты роты Е.В. дежурили по очереди у знамени. По традиции, в этот день по всему корпусу соблюдалась полнейшая тишина; за исполнением традиции следили сами кадеты.

• В первое воскресенье после возвращения с пасхальных каникул, на Радоницу, корпус ходил на кладбище где были похоронены умершие кадеты и чины корпуса. Вероятно, это было традицией всех кадетских корпусов.

• Всех новопроизведенных кадет в вице-унтер-офицеры и в вице-фельдфебели кадеты традиционно "качали", то есть подхватив произведенного, подкидывали его в горизонтальном положении вверх с криками "ура!".

• Директора корпуса на корпусной праздник усаживали в кресло и на руках несли по всему коридору до его квартиры, так же сопровождая криками "ура!". То же делали и с ротными командирами на корпусной и ротный праздники, неся их к дежурной комнате, показывая этим свою любовь, благодарность и преданность.

• Оркестр, выходя из корпуса в сопровождении не менее полуроты, первым номером играл марш "Тоска по родине". Хотя этот обычай и был взят из традиционной тетради, начальство не могло протестовать против подчеркивания тоски кадет по России. Проходя мимо здания института, оркестр играл марш "Дни нашей жизни", игривые слова к музыке которого были : "По улицам ходила большая крокодила...", и т.д. После похорон, выйдя с кладбища, при первом повороте улицы, оркестр играл пехотный марш, так водилось и в Императорской армии. В нашем корпусе всегда этим маршем был "Стенька Разин".

• В день 15 мая кадеты восьмого класса кончали свое обучение в классах и переходили на подготовку к сдаче государственного экзамена зрелости, называемого "большой матурой" (перевод с сербского "велика матура". М.С.). В этот день, по установленной традиции, восьмой класс после завтрака становился группой перед дверьми роты Е.В., через которые проходили строем остальные кадеты на утренние занятия, и пели хором: "Дети, в школу собирайтесь". Этим выпускной класс как бы подчеркивал факт конца своего обучения в школе, а нам, "детишкам", напоминал, что нам всё еще пред стоит учиться... .

Когда прохождение строя заканчивалось, кадеты седьмого класса "держали ответ". Собравшись так же классом напротив восьмиклассников, они таким же манером, хором, разбирали на разные мотивы каждого кадета в отдельности и весь выпуск в целом, вспоминая совместно пережитые события и отдельные моменты. Начальство тоже смотрело на эту традицию сквозь пальцы и удалялось, чтобы не препятствовать и не смущать "ответа", в котором иногда открывались и неведомые прежде похождения кадет, а зачастую продергивались воспитатели и преподаватели. Обыкновенно, ответ начинался с обращения к целому выпуску остерегающими от заносчивости словами, вроде "Рано, пташечки, запели", или подобными.

Некоторые преподаватели, особенно любимые кадетами, нарушали свой педагогический этикет и пробирались в ближайшие классные помещения, где, невидимые для остального начальства, слушали полностью всё кадетское остроумие. Затем так же незаметно отправлялись в учительскую комнату, где передавали остальным преподавателям свои впечатления, не выдавая, однако, никаких секретов или тайн. Обычно, таких преподавателей находилось два-три, не более.

Весь ответ бывал размножен на шапирографе  (Шапирограф, один из первых приборов, позволявших копировать бумаги, документы.. Изобретателем шапирографа по всей вероятности является советский физик Федор Львович Шапиро (1915-1973). Метод копирования Шапиро явился предтечей ксерографии, появив­шейся в 50-х годах прошлого столетия. (Ред.)) "на память" и впоследствии каким-то образом становился известным и остальному персоналу корпуса, который в свою очередь так же смеялся или морщился над некоторыми строчками.

Как бы то ни было, начальство ответа "не слыхало и не читало", и никаких последствий дисциплинарного характера никто из авторов никогда не потерпел. Разве только, после сдачи матуры, на банкете по этому поводу, когда за стаканом вина воспитатели или преподаватели разговаривали с уже "бывшими" воспитанниками, кто-нибудь из начальства, бывало, спросит: "А это правда, что ты делал то-то и то-то?", или: "Так это ты ходил в самодрал тогда-то?", и т.д. Этим нам давалось понять, что начальство знало ответ.

• Помимо ответа, по всей длине одной части коридора роты Его Высочества в этот день развешивались карикатуры, нарисованные кадетами-художниками: восьмым классом - на седьмой, а седьмым и шестым - на выпускников. На эти карикатуры начальство в присутствии кадет не обращало внимания, но во время занятий, когда все кадеты находились в классах, внимательно их рассматривало.

В этот день, помещения восьмого и четвертого классов бывали украшены зеленью и лентами, так как это был последний день уроков, которые, фактически, не проводились, поскольку все отметки уже были выставлены. Четвертый класс также кончал занятия 15 мая; в оставшееся до конца учебного года время класс готовился к сдаче "малой матуры" - государственного экзамена, необходимого при переходе в следующий, пятый класс.

• В восьмом классе традиционно ставился небольшой картонный гроб, в который бывали набросаны учебники латинского языка, а после обеда торжественно устраивались "похороны" латыни с соответствующим церемониалом и "надгробными" речами.

Повторяю, все традиции, связанные с пятнадцатым мая были известны начальству, но оно делало вид будто ничего не видит и не знает. Ничего неприличного, оскорбительного, пошлого или недостой­ного в этих традициях не было, что давало начальству возможность "ничего не замечать", а в наших глазах это только подымало их авторитет