В России налицо все атрибуты власти: президент, чиновники, выборы, мундиры, налоги, законы, ордена, парламентская столовая, полосатые палочки, кремлевский гараж, табель о рангах, персональные шоферы и пенсии… Наивный, на первый взгляд, вопрос — зачем все это?

Недавно мне довелось разговориться с губернатором одной из областей. Он, в частности, рассказал мне, что при отборе кадров на продвижение сегодня принимается в расчет один фактор — личная преданность. Профессионализм, знания, умения и опыт практически не учитываются.

По его словам, такая система сложилась повсюду: от самого верха до микроскопических низовых управ и муниципальных советов в маленьких поселках. Сегодня войти во власть в России можно только по блату. Да и то в большинстве случаев необходимо предоставить, как элегантно выразился Владимир Путин, соответствующее сопровождение.

Почему чиновники окружают себя не профессиональными менеджерами, а преданными людьми? Мне кажется, что они все чувствуют себя заложниками случайных и никак не просчитываемых факторов и стараются таким образом сократить — по мере возможностей — их количество. При внешнем пафосе и высокомерии российские чиновники любого ранга крайне уязвимы и не защищены ничем, кроме собственных связей, объема компромата на коллег, денег и родственников. Так же как и все рядовые граждане, чиновники являются бесправными жертвами системы управления в ручном режиме, и лояльность становится залогом выживания.

Россия постоянно, веками экспериментирует с устройством своего государства и структурой элиты. Медведев тоже начал свое президентство с радикального изменения Конституции, которая неоднократно объявлялась его предшественником неприкосновенной. Поразительно, но за длительный исторический период в России так и не сложилось формы власти, которая была бы не только долгосрочно эффективна и дееспособна, но и не входила бы в неизбежный конфликт с обществом. Которая была бы органична для России. Популярный ныне Иван Ильин писал о государственном устройстве, что «это не есть пустая и мертвая форма: оно связано с жизнью народа, с его природою, климатом, размерами страны, с ее историческими судьбами».

Однако вся политическая история российского государства свелась к упорным попыткам опровергнуть этот тезис. Государство и структура власти в России находятся в процессе постоянных реформ и перестроек, переориентировок на очередные, поставленные высшей властью, цели. Они постоянно реформируются от одной мобилизационной задачи под другую, будь то, скажем,

принятие христианства,

сбор дани для татаро-монгол,

петровская вестернизация,

коммунизм,

ленинский нэп,

сталинская индустриализация,

ельцинская демократизация,

путинская вертикаль или

медведевская модернизация.

В результате в России вообще нет целостной концепции и философии государства, вытекающих из имманентных особенностей страны, а не из очередных задач досоветской, советской или антисоветской власти.

В России нет и никогда не было российской национальной модели власти и государства. Власть ее напоминает русскую национальную кухню, в которой есть пара-тройка допетровских малосъедобных блюд, полностью теряющихся в огромном количестве русифицированных заимствований из других национальных кухонь. Это же случилось и с российской властью. Она есть комбинация заимствований из других систем власти и никогда неоконченных реформ, имеющих целью очередную заграничную модель, по каким-то текущим причинам объявленную прогрессивной. Причем все это делается под монотонное бормотание об уникальности страны и ее особом цивилизационном пути. Между тем Россия не дала миру ни одного оригинального политика.

Россия постоянно ломает сложившуюся и создает новую — всегда мобилизационную — форму государства, ставя его в полную зависимость от текущих внешних и внутренних условий и целей, а также от взглядов и политических приоритетов конкретных лидеров. Мобилизация является основной формой и стимулом административно-государственных, да и всех других реформ в России, которые начинаются тогда, когда промедление, говоря известными ленинскими словами, «смерти подобно». Но эти реформы никогда не носили — и не могли в силу неустойчивого характера форм самой власти — превентивного, опережающего характера.

Даже сейчас разговоры о модернизации в России начинаются с поисков внешних примеров и исторических аналогий, что подразумевает приоритет не национальных духовных, исторических или политических ценностей и традиций власти, а заведомую временную и содержательную ограниченность ее новой модели. Форма власти зависит от очередного реформистского приступа, что всегда делает власть и чиновников объективными оппонентами и могильщиками реформ.

Парадоксально, но в России нет более неустойчивого, более подверженного комплексу неполноценности и неуверенности в себе института, чем государственная власть и ее представители. Конечно, она сопротивляется любым новшествам, ибо они несут ей опасность.

 Власть понимает свою временность. Она способна рождать только временщиков.

России нужна концепция и философия власти, соответствующая глубинным национальным характеристикам народа и страны, ее истории, культуры и географии. России нужна своя национальная, а не заимствованная политическая культура. Разве можно претендовать на звание страны великой культуры, если нет своей национальной политической культуры? Если даже Путин с Медведевым не знают, что из себя будет представлять конфигурация власти после 2012 года, как они не знали этого до выборов 2008 года? А уж что говорить про их подчиненных?! Невольно будешь искать спасение в личной лояльности. Не в законах же или рациональности искать его, честное слово!

Зачем вообще в России есть власть?

Древняя мудрость гласит: если не знаешь, куда идешь, любая дорога кажется правильной. Если не знаешь, зачем стране нужна власть, то любая власть кажется правильной. Однако ненадолго. В России рано или поздно любая власть неизбежно оказывается неправильной. Пока нет ответа на вопрос «зачем есть в России власть?», разговоры о том, какой она должна быть, представляются малопродуктивными. Очередные временщики будут управлять огромной страной, а великая Россия — снова болтаться в поисках очередных заимствований, как известный продукт человеческой жизнедеятельности в проруби.